Трения - Филипп Джиан

Приехал Борис и осмотрел лоб моей матери. Сказал, что она легко отделалась. Его жена Одиль предложила нам выбор: пойти вместе с ними туда, где собрались все остальные, или же спокойно провести вечер в узком кругу.

— Даже не знаю, — замялся я. — Соня, ты как?

Соня тоже растерялась. Она пробормотала что‑то невнятное, а Одиль спросила, нет ли чего‑нибудь выпить.

— Только не меняйте из‑за меня свои планы, — произнесла моя мать, приподнявшись на локте.

Я присел рядом с ней, пока Борис обрабатывал рану, напоминавшую третий глаз, и размышлял вслух, стоит ли делать местную анестезию. Повернувшись ко мне, он добавил, что его акции упали при закрытии биржи еще на восемь пунктов и что это такое паскудство, что лучше уж поговорить о чем‑нибудь другом.

Одиль, похоже, была в отличной форме — у нее всегда так: либо все прекрасно, либо депрессия. Сияя улыбкой, она принесла нам стаканы. Борис шепнул, что она получила роль в сериале, съемки начнутся после летних отпусков, но пока об этом говорить нельзя, потому что договор еще не подписан. К тому же, добавил Борис, она отказывается спать с этими субъектами, с этими пидорами, так что ее карьера постоянно под угрозой.

— Не беспокойтесь, — сказала Одиль моей матери, пока я промокал ей кровь. — Борису можно довериться. Он до того ловкий, просто чудо.

Она со смехом подняла бокал. Моя мать проглотила свой залпом.

— Сама ты чудо, — прошипел Борис, доставая из чемоданчика инструменты.

Он всадил матери в лоб иголку, она застонала и сжала мои руки в своих. За окнами стояла дивной красоты ночь. Лунный свет являл собой совершенство. Надо было ущипнуть себя, чтобы вспомнить, что еще не так давно земля содрогалась, что это совершенство таит в себе свою противоположность и может в любой момент провалиться в тартарары. Было все еще жарко, но приятно. Я смотрел на Одиль, которая обнимала Соню за талию. Ей удалось заставить Соню улыбнуться, и весь сад будто озарился — но все равно, не выгонять же мать в таком состоянии только потому, что у нас с женой не клеятся интимные отношения.

Когда с операцией было покончено, мать заперлась в одной ванной, Борис — в другой.

— Вы всё? — спросила Соня из шезлонга.

— Иди к нам, — позвала меня Одиль.

Я объяснил, что жду, когда освободится ванная, чтобы немного привести себя в порядок, и начал снимать запачканную кровью тенниску.

— Послушай, это вопрос гостеприимства, — сказал я Соне. — Речь идет всего лишь о гостеприимстве. Я не прав?

— Разве я что‑нибудь сказала? — отозвалась она.

Хоть мы были женаты три года, я все еще не очень‑то ее понимал. Я никогда не мог угадать, хорошо все обернется или плохо. Да и никто вокруг меня толком не знал, как отреагируют в той или иной ситуации женщины этого возраста, которым около тридцати. Складывалось впечатление, что они еще не до конца повзрослели и временами подчиняются безотчетному импульсу, не думая о последствиях, да и вообще абсолютно непредсказуемы. Я смотрел некоторое время на Соню, опустив руки, все еще вымазанные кровью моей матери.

— Пожалуйста, не злись. Ей все‑таки наложили шесть швов.

— Всего‑то?

Одиль бросила мне оливку, которую я поймал ртом.

— А что до гостеприимства, — добавил я, вставая, потому что в дверях показался Борис, — то именно оно отличает нас от диких зверей. И это все, что моей матери от нас сейчас нужно, Соня. Больше ничего.

Я пошел в ванную и принял холодный душ, который окончательно убедил меня, в том, что у Сони все же сердце не каменное и она не станет делать мне гадости, тем более что почти добилась своего — хоть нас и прервали. Но все же мы сделали огромный шаг, о котором, правда, я теперь не мог вспоминать без досады. Десять минут спустя я вышел в сад, где все собрались около бассейна.

— Твоя мама уехала, — между прочим сообщила Соня. — Она поехала домой.

— Как это поехала домой?

Борис и Одиль смотрели куда‑то в сторону. Соня очень старалась держаться непринужденно.

— Что значит поехала домой? Что ты несешь?

— Ну, во всяком случае, так она сказала. Больше я ничего не знаю.

Я пристально посмотрел на нее, схватил телефон и ушел в дом.

— Ты не можешь в таком состоянии вести машину! К тому же у тебя разбит радиатор!

— Все отлично. Не волнуйся.

— В том‑то все и дело, что не отлично. Она что, тебя выгнала? Скажи мне правду. Она тебя выперла?

— Послушай, какое это имеет значение? Я сказала тебе: все отлично.

— Для меня это имеет большое значение. Прости.

Я смотрел, как по другую сторону бассейна они сидели и веселились и синяя вода преспокойно поблескивала между нами. Они поставили музыку, пили и что‑то рассказывали друг другу, будто ничего не случилось. Временами Соня поглядывала в мою сторону, но по‑прежнему старалась держаться как ни в чем не бывало.

— Пожалуйста, останови машину. Заглуши мотор. А теперь рассказывай, что произошло. Что конкретно она тебе сказала? Ты вообще в состоянии держать руль?

— Да ничего особенного не сказала. Не беспокойся за меня.

— Но ведь она тебя выперла, так?

— Нет, взашей она меня не выталкивала. Ты это хотел узнать?

— Погоди минутку. Запомни: мой дом все равно что твой. Ты прекрасно это знаешь. Тебе не нужно специального разрешения, чтобы приходить ко мне. Ты здесь у себя. Как ты могла позволить так с собой обойтись? Безумие какое‑то. Ты что, с ума сошла?

— Да знаю я. Прекрасно знаю. Поэтому все это совершенно не важно. Не о чем говорить.

— Тогда разворачивайся и возвращайся. Если хочешь, я тебя встречу.

— Не стоит. Я уже почти дома. Сейчас Ольга подъедет. Посидим, покукуем, как старые девы. Для разнообразия. Но мне все равно приятно, что ты позвонил.

— Ты знала, что я позвоню.

— Послушай, ты ведь прекрасно понимаешь, я никуда от тебя не денусь. Так что не ссорься с ней. Забудь эту историю. Я, к примеру, все уже забыла. Чего нам с тобой бояться? А? И о чем вообще беспокоиться?

— Ну ладно. И все же я не могу не извиниться. Я хочу, чтобы ты знала: мне за нее стыдно. Говорю это совершенно искренне. Я за нас обоих прошу у тебя прощения.

Я положил телефон в карман и несколько минут стоял не двигаясь. Соня наблюдала за мной, ожидая реакции. Я повернулся спиной и пошел в глубь сада, туда, где она от нечего делать прорезала в листве окошко и где теперь открывался вид на океан. Неужели все так просто? Неужели достаточно кое‑что по-вырвать и по-выстричь, чтобы увидеть свет? Вдалеке на море устанавливали плавучие плотины, чтобы нефтяное пятно не достигло берега, но разве это что‑нибудь даст? Неужели Соня полагала, что если будет действовать такими идиотскими способами — ополчиться на мою мать! ничего глупее не придумаешь! — то я стану валяться у нее в ногах и молить о прощении?

Вернувшись ко всем, я сказал Соне, что моя мать доехала благополучно и просила извиниться за неожиданное вторжение. Но Соня и сама была не промах. Она могла не моргнув глазом заявить, что девственница, или, поймай ее кто с поличным, утверждать, что она сама невинность. И все же я с удовольствием отметил, что она была несколько обескуражена и совершенно не готова увидеть меня улыбающимся: она ожидала сцены.

— Ну так что будем делать? — спросил я, ни к кому конкретно не обращаясь.

Хотелось одного — поставить между нами побольше народу. Как же далеко отодвинула она возможность оказаться со мной наедине и добиться, чего хочет!

Я предложил позвонить Джоан и узнать, что они делают, потом тут же позвонил ей и сказал, чтобы они без промедления ехали к нам.

— Мог бы спросить, хочу ли этого я, — проворчала Соня, когда Борис и Одиль пошли в бассейн.

— Я могу перезвонить и сказать, что тебе нездоровится.

— Не надо. Мне все равно.

— Но этих двоих мы же не можем прогнать, — сказал я, кивнув на бассейн. — Или ты собиралась их спровадить? Как‑то не похоже.

— Не спать до рассвета я тоже не собиралась.

— Какие проблемы? Иди ложись. Кто тебя заставляет тут сидеть?

Дальше я предпринял наступление на ее лучшую подругу. Я подошел к бортику и, пока Борис плавал на спине посреди бассейна, присел и протянул ей стакан.

— Борис все рассказал мне, — произнес я со значением, глядя ей прямо в глаза. — Что ж, твое здоровье, красавица.

Ее лицо озарилось, как будто я сообщил ей неожиданную радостную весть.

— Мне что, это снится? — с трудом выговорила она.

Вначале, когда Соня нас только познакомила, Одиль заявила, что я абсолютно ее тип и что меня надо держать от нее подальше. Три года спустя она вслух жаловалась, что я так ни разу и не попытался ее трахнуть, что она ничего уже не ждет и что мир неправильно устроен. Теперь никто гроша ломаного не поставил бы на наши отношения, и сама Одиль в первую очередь. Что не мешало ей под любым предлогом бросаться мне на шею.