Другие. Боевые сталкеры - Сергей Зверев

Закинув сумку за спину, Ждан поправил за поясом пистолет и скрылся в лесу.

День был пасмурным, оттого и не было видно в лесу солнечных бликов и бирюзовой, просвечиваемой насквозь лучами солнца, высокой травы.

«Мерседес» с сотрудниками милиции подъедет к дому через семь минут.

Глава 5

Консервы закончились к концу второго дня. Однако даже это не могло заставить Ждана изменить маршрут. Он упрямо шел в лес, прекрасно зная, что ближайший в этом направлении населенный пункт находится более чем в ста километрах. До него оставалась еще одна тяжелая ночь среди деревьев и еще один день изматывающей ходьбы. Он планировал выйти на трассу, ведущую в Грозный. Двигаясь вдоль нее, через два дня можно оказаться в городе. Город — не деревня. Там легче потеряться, затаиться и отлежаться. Ждан помнил место, где вошел в пятьдесят девятый год. Он вернется в Другую Чечню, как только опасность перестанет быть явной. А пока нужно уходить как можно дальше от высоты, где он уничтожил группу туристов. Вся милиция Чечено-Ингушской АССР и вся милиция СССР скоро будет поднята на ноги. Интенсивность поисков будет падать с удалением от места совершения преступления. Значит, нужно уходить. Никто не помешает ему вернуться. Потом, через месяц, через два. Пусть даже пройдет полгода. Вернуться, отыскать Источник и оказаться снова рядом с Ириной. Эта женщина преследовала Ждана как проклятье. Он думал о ней чаще, чем о собственной безопасности.

С каждым часом движения ему становилось все тяжелее. Ботинки туриста, взятые трофеем на высоте, постоянно цепляющиеся за корни и сучья, грозили вот-вот развалиться. В порядок Ждан приводил себя лишь на коротких привалах. Сдирал со спортивного костюма паутину, удостоверялся в отсутствии на своем теле клещей, ел и, тридцать минут посидев у дерева, отправлялся дальше. За минувшие двое суток он преодолел около сотни километров. Однажды, выходя на поляну, он едва не столкнулся с грибниками. Мужчина и женщина, медленно шагая вдоль кромки леса, разгребали палками листву. Пришлось, во избежание нежелательной встречи, сделать лишний крюк в несколько километров. Любой увидевший его мог свести на нет все предыдущие старания полковника. А пока вряд ли кто из преследователей догадывается о его маршруте.

Разжигать костер было опасно. Поэтому Ждана мучила мошкара, доводя его до состояния безумия. Он уже давно проклял и этот лес, и людей, ищущих с ним встречи. Более всего полковника поражала настырность, с которой велся его поиск. А нельзя ли дело просто закинуть в архив и признать бесперспективным для раскрытия? Или как у ментов это называется? Ведомый звериным инстинктом самосохранения, он уносил ноги от всех мест, где его могли найти.

Однако теперь этот вопрос он задавал все реже. К вечеру второго дня он мучился лишь от одного-единственного вопроса: зачем он убил милиционера? Если раньше справедливая ненависть помогала ему уходить от преследования, то теперь он был уверен в том, что эта ненависть, доведенная до безумия, позволила ему совершить убийство. И теперь ему прощения уже не будет. Если раньше небеса были к нему благосклонны, то теперь все будет по-другому.

«На ближайшие дни они меня потеряют», — думал Ждан, выдирая ножом из банки куски тушенки и отправляя их в рот. Нужна пища, одежда, кров!

Полковник за эти два дня устал так, словно трудился не покладая рук полгода. Усталость прижимала его к земле все сильнее. Более частыми и более продолжительными стали привалы. Все меньше энергии оставалось на подъем. Но он шел, стараясь давить в себе слабость так же, как она давила его силы. Ждан уже давно перешагнул через себя как через человека со средними физическими возможностями. Он двигался лишь благодаря тому упрямству в достижении цели, что была заложена в нем с детства.

Наступала ночь. Больше всего Ждан боялся ночей. Темнота и прохлада… Налицо все атрибуты свежевырытой могилы. Омерзительное жужжание и боль от укусов комаров. Они сводили его с ума! Но в который раз доставая из кармана спички, он возвращал их на место. Он мог позволить себе разжечь костер лишь солнечным днем, когда он был не нужен. Дым в лесу, вдали от магистралей и поселений, мог выдать его. И всякий раз он хвалил себя за то, что не поддается соблазну разогреть тушенку на костре и отогнать дымом гнус…

Лицо Ждана за двое суток забурело от укусов. Потребность постоянно чесаться выводила его из себя и забирала последние силы. Но он шел и шел вперед, уже плохо ориентируясь в действительности. Пытаясь занять свою дорогу размышлениями — так быстрее шло время, — полковник стал размышлять. Повод для размышлений, как ни странно, появился именно сейчас, а не после происшествия в вагоне…

Он начинал путаться в своих мыслях. В первые мгновения этих логических выкладок ему даже показалось, что бредит. Однако сколько раз он ни начинал рассуждать с самого начала, столько же раз приближался к одному и тому же. Он был совершенно невиновен!

Был. До того момента, когда решил нанести удар топором в лицо молодого сыщика.

Зацепившись в темноте за лежащий в траве сук, он плашмя упал на землю.

Остаток ночи провел под деревом. Как и все ночи до этого. Страшная мысль о скором лишении свободы, а значит, и казни в пятьдесят девятом году сверлила его воспаленный мозг. Пытаясь подтвердить ее или опровергнуть, он призывал на помощь высшие силы. Однако память не восстановила для него ни единого нового факта. Он помнил практически каждый свой день за последние двадцать пять лет. И не было ничего, что могло бы помочь ему в поиске себя, неизвестного, в себе.

Он заснул перед самым рассветом, не в силах более сопротивляться усталости…

Едва солнце позолотило верхушки березовой рощи, которая на эту ночь стала приютом для Ждана, он застонал и открыл глаза. Его веки, распухшие до размеров небольших помидоров, ему не повиновались. Щеки, натянутые, как барабан, обезобразили его лицо до неузнаваемости. Руки-мутанты и шея, словно стянутая стальным обручем, — до смерти от анафилактического шока Ждану оставались считаные часы. Рассвет лишь оттянул этот срок. Еще одного часа темноты кровососущим тварям вполне хватило бы на то, чтобы умертвить свою жертву…

Попытавшись осмотреть себя, Ждан мгновенно поставил себе диагноз. Он был неутешителен: ему срочно была необходима медицинская помощь и дезинтоксикаторы. Пораженная в тысяче мест шея вызвала отек гортани, и полковник заподозрил необходимость трахеотомии. Действительно, у него наступило такое удушье, что лишь горлосечение и введение в трахею канюли могло спасти его от удушья. Но кто сделает эту простую в общем-то операцию здесь, в лесу, в пятьдесят девятом?

Жданом овладела паника. И тут же напомнила о себе температура.

Встав на ноги, чтобы лучше почувствовать свое тело, он отмерил время, разделяющее его жизнь от его смерти:

— Один час…

До проселочной дороги, которую он не разглядел ночью, оставалось каких-то пятьдесят метров.

Преодолев за несколько минут жалкие полсотни метров, Ждан вышел на дорогу. Оставшихся сил хватило лишь на то, чтобы повернуться в направлении поселка. Анафилактический шок как последствие тяжелейшей реакции организма на яд насекомых вступил в новую фазу.

В ту же минуту полковник, неловко выворачивая руки и ноги, рухнул в прохладную, не успевшую нагреться после ночи, пыль…

— Ежели ты, мандюк старый, еще раз устроишь мне такой ремонт, я тебя, как козла, привяжу к ограде! — Старая Макарычиха, шевеля вожжами, отчитывала непутевого мужа.

«Старый мандюк», отпросившись у старухи на полевой стан («на пару часков») для «осуществления ремонта» покосившейся бани, вчера в обед улизнул со двора. Баня, что была построена десять лет назад на стане для мытья колхозников после работ, действительно покосилась. И старик Филимон Гузнов, отвечающий за ее содержание в должном виде, на самом деле пригласил деда Макарова. Но речь шла не о ремонте, а об уничтожении двухлитровой бутыли первача, который Гузнов гнал три предыдущих дня. А дело дошло до бани лишь в таком виде — оба деда уселись на ее крыльцо и, ожидая, пока она нагреется, разложили на ступенях соленые огурцы. Время пролетело незаметно. Старик Макаров пришел в себя лишь в пять часов утра следующего дня, когда жена стала его охаживать арапником.

Возвращение в родное село было тяжелым. Надежда на похмелку улетучилась сразу после материализации перед ним жены, которую в деревне за ее прижимистость и суровое отношение к мужу называли Макарычихой. Утро обещало быть суровым. Голова старика, в которой после каждой кочки разбивалась пустая двухлитровая бутыль, грозила треснуть. Лошадь шла ровным шагом, а Макаров сидел на телеге и думал о том, как снять головную боль. Анестезия могла наступить лишь в единственном случае, но как раз он был недоступен. О возможности того, что у жены можно будет выпросить стакан наливки, бесполезно мечтать.