Приглашённая - Юрий Милославский

Зато в первые же часы по Катиной подменной смерти начались непредусмотренные и неожиданные, отчасти хлопотные события.

Она была в агонии, когда я приехал к ней около четырех пополудни, – и в палату меня не допустили, уклонясь от пояснения причин запрета: состояние ухудшилось, поэтому проводятся срочные процедуры и тому под. Прождав не менее полутора часов, я вышел было покурить. Но почти тотчас же мой телефон затрепетал и засигналил, и меня любезно, соболезнующим полушепотом отвлекли от сигареты, только-только разожженной на отведенном для этого занятия месте – за пределами корпуса, в пяти-шести футах слева от входа-выхода, – и пригласили на свидание к главному врачу онкологического отделения.

Высокий бравый господин средних лет по имени Jonathan Pinch дружески протянул мне руку, возможно, не раз побывавшую внутри моей жены, и сообщил, что дорогая Kathy – дорогая не только мне, как супругу, но и ему тоже, равно и всем мужчинам и женщинам, сотрудникам этого и других подразделений клинической больницы Green Hill, – столь добрая, милая, отзывчивая, высококвалифицированная Kathiа скончалась от не могущих быть предвиденными осложнений как самой болезни, так и процессов, вызванных непредсказуемой реакцией организма на те меры, которые были предприняты для его, организма, излечения, без чего грустный исход наступил бы значительно раньше и сопровождался бы серьезнейшими страданиями нашей пациентки.

Доктор Пинч проговорил всё это, не освобождая моей кисти от пожатия и поддерживая со мной упорный глазной контакт, от чего я, в свою очередь, не видел смысла уклоняться. Затем он попросил меня присесть, заметив, что тело нашей дорогой Kathy вскоре будет надлежащим образом подготовлено к прощанию с близкими. Я отозвался благодарностью, но выразил желание побыть одному. В немногих словах, подкрепленных жестами, доктор Пинч дал понять, что отлично понимает меня; он к тому же осведомлен, что я принадлежу к числу курильщиков и сейчас, вероятно, желал бы таким привычным мне способом немного успокоиться и прийти в себя. К сожалению, под крышей его отделения нет удобств для курящих. Он не может позволить мне этого и здесь или же в любой другой комнате, отведенной административному аппарату. Стало быть, мне придется возвратиться туда, где я находился до нашего с ним свидания. Но прежде чем мы расстанемся, он вынужден попросить меня еще задержаться всего на несколько минут, т. к. мне хотели бы передать кое-какие полезные сведения; он называет их полезными, поскольку они в состоянии помочь мне вернее уяснить настоящее положение вещей и тем самым предотвратить определенные недоразумения и даже, быть может, финансовые потери. Сперва я не обратил внимания, что в кабинете присутствовал еще некто – поджарый темноволосый парень в пиджачном костюме. Он был мне представлен как (имя и трехсложная фамилия его были произнесены, но проскочили, не оставив и следа) «имярек из нашего юридического сектора». Юрисконсульт, присоединясь к соболезнованиям доктора Пинча, указал на то, что в печальном, но, увы, далеко не единственном в своем роде факте утраты такой драгоценной для меня человеческой особи не усматривается даже самомалейших признаков явлений, известных как профессиональные небрежность, халатность, недосмотр, ошибочный диагноз, неверно избранный путь/метод лечения и прочее. Политика ответственного медицинского учреждения, к разряду которых принадлежит Green Hill, исходила и исходит из того положения, что результаты каких бы то ни было обследований, анализов, лечебных процедур, в чем бы эти последние ни состояли, не могут быть гарантированы ни на одном из этапов их проведения. Это изначально оговаривается в документах, которые каждый пациент (или его родственники, если пациент физически не имеет к тому возможности) утверждает своей подписью. В противном случае – т. е. без письменного согласия пациента на каждую данную процедуру при отказе его от претензий к конкретному лицу и учреждению, ответственному за проведение названной процедуры, – никакое хирургическое, медикаментозное и любое другое вмешательство в ход болезни, а именно лечение ее, оказывается практически неосуществимым. Точно так же и г-жа Усова подписывала все необходимые бумаги, как подписывали их все те, кем в границах ее обязанностей занималась и она сама, являясь дипломированной медицинской сестрой…

В этот момент мне вручили розовую полупрозрачную папку, куда вложены были копии нескольких бумаг, скрепленных Катиным росчерком.

Попутно д-р Пинч высказался в том смысле, что потрясенные потерей родственники умерших пациентов иногда бессознательно стремятся найти и наказать виновников произошедшего. Это очень понятно, и медицинские учреждения вынуждены как-то обезопасить себя, добавил он. Иначе вы, ребята (он употребил разговорное собирательное you, guys или you, folks ), нас уничтожите.

Я не мог не согласиться с ними внутренне.

Что до сказанного здесь юридическим консультантом, то многое было мне в достаточной мере известно из рассказов самой Кати; ей эти и подобные предосторожности казались достойными различных макабрических шуточек и анекдотов, к чему и я охотно присоединялся, хотя и выражал сомнения, когда она принималась утверждать, будто бы здешние врачи ничего не в состоянии диагностировать, т. к. в человеческом организме не разбираются: их этому никогда не учили. Кстати, по названной причине она и избрала себе в личные эскулапы старого славянина, по ее словам, первоначально получившего лекарский диплом то ли в Загребе, то ли в Сараеве. Зато врачей из числа соотечественников, которых также было достаточно, а становилось еще больше, она не выносила, парадоксально и, правду сказать, не без ревности поясняя свое отвращение тем, что раз уж они смогли («унизились до того, чтобы…») как-то добиться подтверждения своих прав на занятие врачебной практикой, значит, они еще хуже здешних («недоучки, суки с поддельными корочками»). В противном случае их, утверждала Катя, не допустили бы к медицинской кормушке из опасения конкуренции. Рассказывала она и о негласных рекомендациях, исходящих от страховых компаний, соответственно которым устанавливался порядок лечения, и прочих подобных, по ее мнению, безобразиях; Катя вообще бывала склонной к определенному ригоризму. Я выслушивал ее с интересом, не излагая, конечно, собственной позиции. Последняя состояла в том, что верховное мое, важнейшее пожелание – удалиться прочь и подальше – с необыкновенной легкостью сбылось; я толком и не разобрал, как именно произошло. Три почти полноценных десятилетия – если для ровного счета откладывать от года и дня нашего отбытия и до таковых же, господствующих сейчас в нашей квартире, где я собеседую с моей возмущенной какой-то несправедливостью женой, – они истекли столь осторожно, вкрадчиво и, я бы даже добавил, беззвучно, ни к чему не прикасаясь и ничем не громыхнув, что только диву даешься. Поневоле приходит на ум всем отлично известное явление, которое принято относить к обширной категории обманов чувства: мы сами как стояли, так и стоим; зато всё прочее – помимо нас – охватили бурные перемены, сохраняющие при этом вид однонаправленного движения.

Это меня всячески устраивало, даже если медицинское обслуживание там, куда мне позволили и сбежать, и затаиться, изобиловало недостатками. Правду сказать, мне было все равно. Кроме того, я и прежде с трудом представлял, зачем бы, условно выражаясь, врачу – лечить, условно выражаясь, больного, если этого можно избежать под тем или иным предлогом?

Так ли, иначе, но, пребывая в административных помещениях больницы Green Hill вместе с д-ром Пинчем и его юрисконсультом, я отдавал себе отчет в том, что всё, имеющее касательство до моей Кати, утрачивало – вернее, скачкообразно утратило – смысл; в нем не оставалось никакой необходимости разбираться, помнить что-либо в подробностях, по степеням прежней значимости отдельных составляющих и проч.

Поэтому я прислушивался к словам моих собеседников лишь в той мере, в какой это не отвлекало меня от собственных моих размышлений.

Несомненно, будь у меня хоть сколько-нибудь решимости и располагай я достаточными суммами, возможно было бы нанять адвоката и попытаться, угрожая гласным расследованием и судебными исками, вынудить богатейшую Green Hill раскошелиться на сотню-другую тысяч, а то и много большую сумму. Однако расходы на ведение дела оказалась бы слишком велики, тем более что со смертью (исчезновением?) Кати мои денежные обстоятельства становились непростыми и даже тревожными.

Справедливости ради укажу, что и без каких бы то ни было служебных расследований и судебных разбирательств я находился в убеждении, согласно которому этот прикосновенный к нам с Катей десяток-другой медицинских работников – в меру зажиточных, различных полов, рас и возрастов горожан, дюжинных, законопослушных, хозяйственных, полуграмотных, дисциплинированных, с характерным для психического состава личности обитателей здешних краев сочетанием низости и простодушия, – этот десяток-другой не может почесться виновным. Вдобавок – и это самое существенное – Катя обладала превосходной медицинской страховкой, которая не предусматривала чрезмерной экономии в проведении лечебных мероприятий. Такое могло произойти разве что по злому умыслу. Но вот этого-то с их стороны наверняка не было и быть не могло. Злоумышлял – не против Кати, а, разумеется, против меня – кто-то совсем Другой. Пора признать: я был захвачен Им врасплох, рассчитывая – на протяжении всё тех же трех десятилетий, – что мне посчастливилось от Него ускользнуть; мол, ко мне либо снизошли, либо это как раз у меня получилось захватить Его врасплох, обойти, когда что-нибудь иное, поважнее поэтапного уничтожения Николая Усова, на котором Он преимущественно сосредоточился, привлекло к себе Его внимание.