Карманный атлас женщин - Сильвия Хутник

— Да полноте, пани Зося, это только женщины в такие дела верят. Просто мы ее прооперировали, на руку гипс наложили и всего-то. Посмотрим, как пройдут ближайшие сутки. А между прочим, у этой бабы наверняка нет страхового полиса, и наше государство снова будет вынуждено оплачивать ее пребывание в больнице. Такие уж они, алкашки. Тут на детей денег не хватает, отделения педиатрии закрывают, такое в стране творится. Вот было время при социализме, перед войной, при царе Горохе, эх. А случись ей умереть, опять-таки — за счет государства. И похороны, и гроб.

— Ой, доктор, моего старика тоже государство похоронило, потому что я уперлась и сказала, что пальцем не пошевелю, гроша ломаного не дам. И на могилу пошла только после похорон. Пьяница горький, всю жизнь мне отравил. А на могилы алкоголиков и хамов я не хожу, просто принцип у меня такой. Уважаю себя. Хотя порой найдет на меня что-то, какое-то внутреннее остервенение, и я еду на кладбище. Встаю над могилой и кулаком грожу этому пьянице: «Видишь теперь, сукин сын, кому из нас лучше: урыла-таки тебя жизнь в землю, а я живу себе».

Тем временем Мария думала, нельзя ли как-нибудь все же попасть на небо. Типа в рамках льготного тура для всей семьи. Может, кого-нибудь из стражей врат небесных подкупить? Но чем? Денег у нее не было, а наобещать легко, хуже будет, когда на нее божественная мафия наедет и потребует заплатить. Может, убежать из больницы и снова лечь под какую-нибудь машину? Куда там, около больницы такие пробки, что никто ее не задавит, потому что все стоят и ждут, пока зеленый загорится. А может, какой-нибудь гадости — да хоть той, что стоит в шкафчике у дежурной сестры, — наглотаться. Отличная идея, Манька, голова работает. Она всех перехитрит, она будет жить там наверху по высшему разряду. И впрямь, кто сказал, что девушка с ребенком из плохого района не может получить спасение? Фиг вам, вот увидите, и этот ваш бог тоже увидит и выкатит глаза, когда перед ним предстанет причесанная и аккуратная Мария Кретанская. Она ему тогда скажет, все как есть выложит: «Что это за бардак тут развели, лифты обоссаны, поломаны, люди в них застревают, такой, значит, здесь хозяин, а? И на этом небе, значит, делят на лучших и худших — полное бесправие! Получается, что только красивые и стройные могут получить спасение, а если бедной женщине с Охоты захотелось прикорнуть на облачке, то ее гонят. Хуже, чем милиция! Я в Страсбург жаловаться буду, я с вами, бандитами, рассчитаюсь! У меня… у меня связи, вот!!»

Ни на минуту даже не задумается, ногу в приоткрытую дверь просунет и войдет, войдет на небо. В качестве первой бомжихи, которая никогда никому ничего плохого не сделала. Шагнет с дочкой на руках и скажет: «Ну, Анюся, посмотри, как люди живут, поди поиграй с этими нерожденными зародышами, которые сюда с земли попали. Только игрушки у них не отнимай, покажи, что мы с района, что с культуркой у нас в порядке и что вести себя умеем, и вообще уважали нас там».

Так, только куда подевалась эта дочка. Надо поискать. До Марии наконец стало доходить, что случилось на перекрестке. Прогулка, ДТП, коляска, «скорая».

Ребенок! Где ребенок? Наверняка лежит на земле и плачет. Хороша мать, нашла время заниматься самоубийством. Надо спешить к ребенку, надо его спасать. Мария пытается встать с постели, но чувствует странную боль в области грудной клетки. Да и провода мешают. Из носа, из руки, о боже, даже из пипки. Эй вы там, отключите наконец. Ах нет, тогда вырвемся силой, и все тут. Раз-два-бац — и на пол, рядом с уткой. Резкий рывок и попытка сесть на кровать. Как же все болит, но ничего. Эта боль хорошая, все чувствуется, каждая часть тела. Наконец-то. Значит, так работает сердце, так шевелятся мизинцы ног. Резать жилы на запястье по сравнению с этим — щекотка. Боль раздирает, угнетает и копошится. От боли теряешь сознание. От боли приходишь в чувство.

Мария встает, шатаясь, и пытается открыть дверь. Заперта? Не поддается. Ручка не поворачивается. Слишком тяжелая. Что делать, как выбраться, как убежать? Беспомощно оглядывает палату.

Есть выход! Окно! Открытое! Значит, ты существуешь, Боже, добрый и справедливый. Между прочим, могли бы и прибраться в этой больнице. Стекла грязные, пол не подметен, что вообще происходит. Было бы у меня время, тут бы все заблестело. Ладно, как-нибудь потом.

Подоконник близко, дойду, сила еще есть, хоть и остатки. Чтобы я и не дошла?! Дотащусь, доползу. Выйду отсюда, захвачу Анюську, и мы обе полетим на небо. И тогда уже меня оттуда никто не выпроводит. Все лучше, чем лежанка у кого-то там на кухне. Чем торговля не пойми чем на базаре. Чем эти люди, которые глазеют на тебя и пальцами тычут. Чем этот город с шершавыми стенами, с оставшимися от войны шрамами. Чем этот Дарек и его ублюдок. И пускай я рылась в помойках, есть у меня и своя гордость: они у меня перед носом дверь захлопнули, так я им докажу и добьюсь своего.

Ну, что я говорила, удалось-таки влезть на окно. Стою на подоконнике, как на сцене. Низко кланяюсь публике, посылаю воздушные поцелуи и помахиваю рукой на манер папы римского. Слишком длинные пижамные штаны подбираю, точно шлейф бального платья, и снова я принцесса в короне, в маминой квартире. Раскрываю рот и закрываю глаза. Еще раз поворачиваюсь к приветствующей меня публике.

А теперь перед вами Леди Помойка. Толпа безумствует. Что же я, господа, могу вам сказать, гм. Я и вправду взволнована — так много людей наконец обратили на меня внимание. Очень неожиданно, я ведь такая застенчивая и не знаю, как себя вести, когда тебя окружает слава. Я вам кое-что скажу, прямо скажу, от души, потому что девушка я простая: самое главное — чтобы у человека была семья. Вот так. Какая-то поддержка, смысл. Особенно у того, кто потерялся в жизни и злоупотреблял. Вот моя дочь, например: чудо. Просто чудо. Я уже ничего не хочу, ни денег, ни благ там каких, только чтобы моя Анюся щебетала. Женщина без ребенка все равно что без руки. Без ничего. Где она смысл себе какой найдет, в чем, спрашивается, — в вине?! Поэтому нечего аборты делать — рожать надо и любить. Я вам это говорю, я, Манька. Быть честной, следить за своим здоровьем и жить как все. И, это самое, короче, ну вот и все, наверное. Очень приятно было с вами познакомиться, вы замечательные, однако мне пора, спешу. Лечу, как говорится. Чао!

Збышек, Манькин благодетель, возвращался домой после смены в охране. Было раннее утро, он уставший, потому что целые сутки склады на Влодажевской сторожил. Собаки беспокойно метались, видимо, кто-то там шнырял. Что за работа, денег — кот наплакал, а здоровье не восстановишь. Надо будет все это послать куда подальше и поискать, может, чего другого. Хорошо, что хоть Манька с ним живет — и приберется, и поговорить есть с кем. Хотя в последнее время все меньше общих тем, потому как баба совсем спятила и выдумала, что у нее ребенок есть. Только и слышишь «Анюся то, Анюся се». Збышек покачал головой, вошел в подъезд. Искал ключи в кармане. Черт, снова нет света на площадке. Встал перед дверью на половик и наклонился в сторону окна. Ну ни хрена не видно, где эта замочная скважина.

Вдруг он почувствовал что-то странно-непривычное под ногами. Поднял ногу, проверил подметку, вроде ничего не прилипло. Странно. Поставил ногу на половик, нет, все-таки что-то там есть. Щелкнул зажигалкой и склонился над половиком. Провел пальцем по черной резине.

Из дырки в половике на него испуганно глядели детские глазки.

Мамка, забери нас к Богу,Здесь нам слишком горя много,Ой как будет грустно без тебя здесь нам.

Глава 2

СВЯЗНЫЕ

Коридоры поликлиники заполнены кашлем, сопением и хрипами. Перед каждым кабинетом несколько стульев, на них расположились старые тела. Толстые телесного цвета колготки, юбка три четверти в шотландскую клетку. Сапожок или туфля, свитерок и жилетка, чтобы не тянуло сквозняком по почкам, потому что нет ничего хуже, чем застудить почки. Бабы в шапках, беретах, шляпках, платках. Пышные головные уборы, словно вороньи гнезда, выросли на голове с того момента, как выпал последний волос. Внутри они набиты платками или полиэтиленовыми пакетами, чтобы держалась форма. И это не какие-то там сдвинутые набекрень береты: мохер должен торчать гордо, как большой шар, по которому предсказывают будущее.

Старые мужики в это время сморкаются и втягивают остатки мокроты в себя, в легкие. А вдруг пригодится потом? А может, придет черный день, и они тогда воспользуются своей мокрутой и съедят ее на обед?

Нет ничего более шипящего и злобного, чем госучреждение здравоохранения. Каждый вновь прибывший и спросивший, кто тут последний, — объект всеобщего внимания. Захочет эта ловкачка пролезть без очереди или нет? Кто-то, слишком робкий или слишком слабый, чтобы склочничать, спрашивает дрожащим голосом: «Простите, а кто последний к доктору Калигуле?» А какой у вас номер очереди? А на какое время вы записаны? А, ну тогда я последняя. А вы присаживайтесь. И тогда принятая в сообщество ждущих посетительница тяжело садится на единственный свободный стул. Если же старуха попадается надменная и бессовестная, то сразу начинается скандал. «Добрый день, я с доктором еще раньше договаривалась, мне только рецепт, а это без очереди».