Трансфер на небо - Анна Литвинова

– Вот как? – поднял брови Опер. – Из-за чего?

– Из-за ерунды.

– То есть?

– Они в карты играли. Все вчетвером, кроме Нычкина. И Овсянников смухлевать захотел. А Кондаков его за руку поймал. Ну, они и поцапались.

– А потом Овсянников ночью пошел и его зарезал, – скорее в шутку, чем всерьез предположил Малютин.

– Из-за карточной ссоры? Не смешно. Овсянников очень переживает, что он перед покойным извиниться не успел. Я, говорит, утром хотел к нему подойти, извиниться. А теперь, говорит, Кондаков умер и так меня, выходит, и не простил. Так и оставил мне камень на сердце.

– Раскаивается, значит?

– Из-за ссоры – да.

– Думаешь, он чист?

– Думаю, да. Да и что убитому с Овсянниковым было делить?

Опер при этих словах кинул выразительный взгляд на Снежану.

– Вот видите, дорогая гражданка, – промолвил он, – кажется, еще одним подозреваемым стало меньше.

Потом вдруг спросил:

– Перед последним чемпионатом жены и подруги футболистов голыми сфотографировались. Это чья была идея?

– А что, нельзя, что ли? – окрысилась Снежана.

– Да нет, почему же, можно, – разулыбался Опер. – Очень даже можно. Наоборот, вы мне, да и многим мужчинам в нашей стране, доставили большое удовольствие. Просто непонятно: а зачем вы это сделали?

– Захотели и сделали. А вам-то что?

– Так чья это все-таки была идея? Мне просто, как болельщику, интересно.

– Откуда я знаю! Мне позвонили, я и согласилась.

– Кто позвонил?

– Да я уж не помню. Кто-то из девчонок.

– Довольны съемкой?

– А чего ж мне недовольной-то быть! – Снежана горделиво поправила прическу, вытянула вперед длинные ноги.

– А другу вашему, то есть Кондакову, ваши фотографии понравились?

– Да ничего, – хмыкнула моделька.

– А Нычкину?

Снежана вдруг поняла, что сделала ошибку, незаметно согласившись, что убитый Кондаков является ее другом, – лопухнулась, попала в ловушку! Она покраснела и хмуро сказала:

– Ему тоже понравилось, – и гневно тряхнула волосами, упрямо сжала рот.

– Ну, ладненько, – снова переменил тон майор, стал добреньким, благодушненьким. – Вернемся ко вчерашнему вечеру. Что вы с Нычкиным делали после ужина?

– То же, что и до ужина, – хмыкнула старлетка и без обиняков добавила: – Трахались.

– Вино пили? – мягко и словно невзначай спросил Опер.

– Вино? – сделала паузу Снежана, и по ее метнувшимся глазам Варя поняла: сейчас соврет. Опять соврет. – Нет, не пили.

– Да что ты врешь! – Варя не выдержала – гаркнула.

Опер с любопытством глянул на коллегу: словно на статую, какую-нибудь девушку с веслом, что вдруг взяла да заговорила.

– Что ты мелешь! – набросилась Варвара на девушку.

Тупоголовость Снежаны раздражала ее, равно как и ее проститучий вид, и жалкие попытки что-то скрывать, и эмоциональная холодность.

– В номере Нычкина нашли пустую бутылку из-под вина. Бордо, между прочим. Кто ее пил?! Нычкин в одиночку? Или ты пила, но не с ним, а с Кондаковым?

Глаза Снежаны наполнились слезами. Она потупилась, потом прошептала:

– Да, это мы. Мы пили. С Нычкиным.

– Чего ж ты тогда врешь?! – воскликнула Варя. – По мелочам врешь?!

– Я думала, футболистам пить нельзя, – прошептала та, – режим.

– Ты что, дура совсем?! – напустилась на нее Варя. Ее гнев был искренним – не то что постоянная игра Опера.

А он тут же постарался использовать вспышку Вари в своих интересах, то есть в интересах расследования.

– Варвара Игоревна! – строгим тоном одернул он Варю. – Выбирайте выражения!

И тут же ласково обратился к подозреваемой:

– Вы с Нычкиным вино из бокалов пили? Или из горла?

– Из стаканчиков. Он с собой наборчик возит, – прошептала Снежана.

– А чем Нычкин вино открывал?

– Н-не знаю. Н-не помню. Штопором, наверное.

– Хорошо. Вы этот штопор опознаете для меня, но позже, ладно?..

Девушка кивнула – она не сводила с Малютина глаз. Он, кажется, сменами своего настроения и ритма допроса заворожил ее, как Марадона в свои лучшие дни завораживал защиту противников.

– Итак, Снежана Федоровна, – эпическим тоном произнес Опер, – после ужина вы весь вечер провели в номере с Нычкиным. Пили вино, и все такое… А что было дальше? – задушевно продолжил он. – Как в том номере, в вашей постели, вдруг Кондаков оказался?

Моделька вздохнула и заученно проговорила:

– Я заснула, потом просыпаюсь, Василия рядом нет. Темно. И слышу: в нашем номере кто-то ходит. Я его окликнула: «Чубчик, Чубчик!» – это у нас с Нычкиным прозвище такое. Никто не отвечает. Я испугалась. А потом… Потом на постель ко мне кто-то садится. Ну, я думала, это Нычкин, взяла его и погладила. По ноге… И поняла, что это не он!

– А Кондаков, – добавил Опер.

– Да. Кондаков!

– Он пришел к вам по старой памяти в гости.

– Уж не знаю, по какой он там памяти ко мне пришел, – с выражением оскорбленной невинности проговорила Снежана, – да только я его к себе не приглашала!

– А вот скажите, Снежаночка, – чрезвычайно доверительно спросил Опер, – кто лучше в постели: Кондаков или Нычкин?

Варя не сомневалась, что сейчас Снежана пошлет Опера далеко и надолго – лично она бы на ее месте так и сделала. Однако ту вопрос не оскорбил, она вдруг всерьез задумалась.

– Да оба ничего… – произнесла она неуверенно.

– И вы сегодня это проверили, – утвердительно сказал Опер, – спали с ними обоими. С одним сначала, а потом с другим.

– Нет!! – вскричала Снежана.

– Снежаночка, – вроде бы шутливо погрозил ей пальцем Малютин, – у нас ведь здесь, прямо на базе, судмедэксперт есть. А что это значит? А то, что мы у вас прямо сейчас можем анализ взять. Возьмем и определим: один мужчина с вами сегодня был или двое. Так что лучше до греха – до анализа то есть – не доводите. Правду говорите: было у вас ночью чего с Кондаковым? Или не было?

Девушка с ужасом смотрела на Опера и молчала.

– Я же у вас подробностей не прошу, – мягко продолжал тот, – вы только головой кивните. «Да» или «нет».

Глаза девушки заполнились слезами, а потом она часто-часто, как китайский болванчик, закивала.

Варвара обрадовалась. Кажется, Опер медленно, но верно выходил на след.

– Ну, значит, было, – по-прежнему задушевно произнес Опер. – А что потом-то случилось?

– Понимаете, – сказала Снежана оправдывающимся тоном и метнула смущенный взгляд почему-то на Варвару, – Кондаков, он ведь такой был. Настырный. Прилипчивый. Король, короче.

Опер сочувственно, словно психотерапевт, посмотрел на модель и понимающе кивнул:

– Ему легче было дать, чем объяснить, почему нельзя.

– Ну да. Он пристал ко мне, как банный лист, – продолжала девушка. – Я, говорит, тебя люблю. И никогда не забуду. И все такое. Я ему сказала: «Ты же, типа, женат». А он: жена, говорит, не стена, можно и подвинуть. И она, говорит, далеко, в тропиках, наслаждается с загорелыми красавцами. И вообще, говорит, я сделал ошибку, что на ней женился. Ты, сказал, мне больше нравишься…

Снежана исповедовалась с совершенно бесстрастным видом. Слова «любить», «наслаждаться», «нравиться» звучали в ее устах столь же холодно и безразлично, как раньше «трахаться», «позировать» или «ужинать», «сидеть», и Варя в очередной раз подивилась замороженности, эмоциональной бесстрастности модельки.

– Так что пришлось мне с ним… – пожала плечами модель, и это прозвучало, как резюме ее эпического рассказа о любви, – трахнуться.

– Что ж, бывает, – философски подвел итог Опер.

Тут Варвара каким-то шестым чувством – по блеснувшим глазкам своего старшего товарища, устремленным на полуобнаженные бедра Снежаны, – вдруг поняла: а ведь и он, пожалуй, хотел бы оказаться в койке этой неразборчивой стервы, причем прямо сейчас. Та его своим рассказом возбудила.

«Ну и мужики, ну и кобели же вы все!» – мимолетно подумалось Варе.

– Скажите, Снежаночка, – задушевно спросил Опер, – а что было дальше?

Он, кажется, постарался сублимировать свою половую тягу к модельке в чуть ли не нежное к ней отношение. А также в желание раскопать как можно больше подробностей из сексуальной ночи подружки сразу двоих.

– Что было потом? Когда Кондаков кончил?

Варя еле удержалась, чтобы не поморщиться. А моделька спокойно ответила:

– Ну, я встала, – задумчиво проговорила она, – и сказала ему: уходи. А сама в душ пошла.

– А потом? – заинтересованно спросил Опер. Кажется, он верил в рассказ девушки. Да и Варваре история модельки казалась пошлой, противной, грязной, но честной, искренней.

– А потом я из душа вышла, – продолжала моделька, – а Кондаков спит. Я его и так, и так, толкаю: «Игорек, Игорек! Давай, вставай!» – а он не отзывается.

– Свет в номере горел? – заинтересованно спросил Опер.

– Не-а. Темно было.

– А может, Кондаков к тому времени уже и мертвый был?

Снежана на секунду сбилась с тона, испуганно заморгала. Потом сказала:

– Да нет, он теплый был. И дышал, – а затем неуверенно добавила: – Вроде бы.