Ватикан - Антонио Аламо

Тем не менее он никогда не мог вообразить, даже в самых страшных своих кошмарах, подобный клубок явных несуразиц и путаных ватиканских дел, но он еще больше внутренне смутился, когда, уже считая встречу законченной и намереваясь удалиться к себе в гостиницу, вздумал спросить его высокопреосвященство, не хочет ли тот что-либо добавить, и тогда к своему удивлению услышал, что им не хватает еще одного игрока для партии в покер и что они остались настолько довольны тем, как он вел игру накануне, что его кандидатура была не второй и не третьей, а первой из предложенных, и, прежде чем брат Гаспар успел найти уважительную причину, которая позволила бы ему покинуть Епископский дворец, они сумели улестить его, сказав, что он непревзойденный соперник, отличающийся великим умом и интуицией, и жаль, что накануне ему иногда приходилось сталкиваться с великолепными комбинациями, на которые был способен исключительно Кьярамонти, и жаль также, что под конец он проигрался, и они сошлись на том, что готовы ссудить ему денег, чтобы он мог принять участие в игре, наверняка зная, что его ресурсы слишком скудны, и таким образом он уже, как во сне, подписывал документ, жестко закреплявший за ним статус должника, и вот уже были убраны бумаги, книги, кодексы и без умолку и без толку трезвонившие телефоны, вот уже подали вино и джин с тоником для архиепископа, вот уже расстелили сукно и появились злополучные карты, которые кардинал Кьярамонти стасовал с мрачным, не сулящим ничего хорошего взглядом, пока остальные игроки следили за движениями его рук с пристальным и не совсем безосновательным подозрением.

V

Общество больно. Единственная надежда, единственное средство — Папа.

Поскольку очевидно — и никто не скрывает того, — что всякое совершенство заключается в том, чтобы принимать и сносить удары судьбы покорно и без паники, свободно и жизнерадостно, и так вплоть до самой смерти, не задаваясь вопросами, к чему это и откуда, за исключением открывающихся нам на каждом шагу чудес Божиих — по крайней мере так утверждают мистики, — не менее очевидно было и то, насколько далек от этого идеала брат Гаспар, поскольку Богу снова не было угодно, чтобы в свою шестую ватиканскую ночь он смог возлечь на ложе сна с миром, как то подобает каждому доброму христианину, хотя причины всех этих забот и тревог не могли быть более ясными и недвусмысленными, ибо совесть брата Гаспара была обременена, во-первых, долгом перед его высокопреосвященством кардиналом Кьярамонти, а во-вторых, пусть и меньшей, но тоже не совсем уж ничтожной задолженностью, которой он был обязан господину архиепископу, причем в общей сложности оба долга составляли такую сумму денег, какой у него никогда не водилось и какая вряд ли могла появиться, а между тем его высокопреосвященство манипулировал картами так же умело, как, без всяких на то сомнений, проделывал уже второй вечер подряд. Его стиль игры можно было бы определить как бесстрастный и систематичный; холодный, тусклый и бессердечный; он не принадлежал к числу игроков, которые полагаются на интуицию, им руководила вера в статистику, и он не давал увлечь себя необоснованно высоким ставкам своих противников; если в какой-либо партии ему не везло, он отделывался минимальными неизбежными потерями, делая вид, что терпит значительный ущерб, и наоборот, если партия оставалась за ним, лестью кружил голову остальным игрокам и причинял им огромный и нелепый урон, несоразмерный предопределениям судьбы, поскольку в иных случаях ему хватало пары семерок, чтобы запугать игрока, который мог бы у него выиграть, и в пух и прах разгромить другого, делавшего ложную ставку. Он был наделен особым талантом, который позволял ему владеть выражением своего лица и притворяться, что у него на руках ничего нет, когда все было в его руках, однако все эти наблюдения приходили, когда было уже поздно, и вполне могли считаться несвоевременными, так как было яснее ясного, что причина всех бед именно в нем, открыто признававшемся, что карты — его слабость.

Таким образом, брат Гаспар и эту ночь провел очень плохо, даже хуже, чем предыдущую, чуть ли не каждую минуту просыпаясь из-за кошмаров и невыносимых видений, которые его возбужденный мозг проецировал на занавес закрытых век, так же как и из-за комара, снова появившегося и упрямо не дававшего монаху покоя, причем что-то подсказывало ему, что это не простой комар, а тот, которого он подцепил за базиликой Святого Петра и который последовал за ним, чтобы обосноваться в его спальне и нарушать его отдых, не давая ни минуты передышки в эту шестую ватиканскую ночь, и, несмотря на неоднократные попытки затеять на него охоту, все они ни к чему не привели. Что касается бесконечных кошмаров, преследовавших его во сне, то они кишели вампирами и демонами; летучими существами, искавшими, как бы получше впиться ему в вены, высосать кровь и окончательно погубить его; мрачными улыбками и пугающим хохотом; внезапными сменами света и неожиданных ужасов; бегством от преследования по галереям, коридорам и часовням; тенями, укусами, криками и снова бегством, раз за разом, от смерти, которой так и не удавалось его настичь, пока он не понимал, что это происходит потому, что он уже мертв и уже одержим и превращен в одного из омерзительных демонов, наподобие тех, которым доставляло такое удовольствие со смехом созерцать его агонию. Таким образом, в ту ночь он с полдюжины раз просыпался, вскакивая на постели, и столько же раз снова впадал в забытье. К счастью, всегда наступал момент, когда, поднявшись на поверхность из мрачных глубин, сознание подсказывало ему, что все это лишь сон, и тогда он твердо решал проснуться навстречу бессонному свету, так как страх и беспокойство, которые он почти постоянно испытывал, были едва выносимы. Прежде чем зажечь ночник, он чувствовал жужжание комара у себя над ухом и ненавидел и проклинал его на все лады; странно, однако ему казалось, что комар напоминает викария Лучано, а иногда его воображение разыгрывалось настолько, что при взгляде на насекомое брату Гаспару казалось, что его крохотная головка — скрупулезная копия головы кардинала Кьярамонти или монсиньора Ванини. Но из всех кошмаров сильнее остальных ранил его душу тот, в котором монсиньор Лучано Ванини исполнял роль главного демона, тот, в котором ему приходилось платить дань и в конце концов склонять голову и сгибать спину перед горькой чашей и игом креста, и в таком положении формально заключался договор, по которому Гаспар пил кровь монсиньора, холодную, как у рептилии, а тот жадно пил его кровь. Так что той ночью он целиком предавался Лучано Ванини, сливаясь с ним воедино, и холодная, как лед, кровь монсиньора текла по жилам бедного Гаспара, и только тогда Ванини объявлял ему, что аудиенция с Римским Первосвященником состоится скоро.

При зажженном свете (ибо свежие следы недавних видений еще могли испугать его) Гаспар пытался убедить себя, что сны — всего лишь сны, а демоны и вампиры не более чем плод фантазии, однако стоило ему закрыть глаза, как над ухом раздавалось комариное жужжание, и тогда, хотя стояла невероятная жара, он с головой укрывался мокрыми от пота простынями и одеялами, и, если ему наконец и удавалось заснуть, вскоре он опять просыпался распятый вверх ногами, либо падая из огромного окна, либо задушенный одним из ангелов Сатаны. Силы его были уже на пределе, когда он решился сжечь веточку розмарина, которую всегда возил с собой, чтобы очистить комнату и распугать бесов, после чего нашел убежище в успокоительном шепоте святой молитвы и таким образом наконец одолел все страхи и крепко уснул перед самым рассветом. Однако вскорости затрезвонил телефон. Это оказался добряк Филиппо с сообщением, что Гаспару звонят.

— Кто? Кто меня спрашивает, Филиппо? — пробормотал спросонок монах.

— Монсиньор Лучано Ванини.

— Кто?

— Монсиньор Луча…

— Не может быть, — прервал его Гаспар.

— Сказать, что вас нет?

— Нет-нет, соедини нас.

— Доброе утро, любимый.

Это был голос Ванини.

— Что тебе надо? — ответил Гаспар, не скрывая раздражения. — Еще только… Который час?

— Папа желает видеть тебя сегодня утром, — объявил Ванини без предисловий. — Я зайду за тобой в течение часа. Устраивает?

Монах пробормотал что-то в знак согласия, и Лучано, не сказав больше ни слова и даже не простившись, повесил трубку, а брат Гаспар поспешил привести себя в порядок и наспех прочел утренние молитвы, пытаясь придать бодрости своему изнуренному духу.

Он не мог не обратить внимания на солнце, воссиявшее над этим новым днем, который обещал стать одним из самых важных в его жизни. И, без сомнения, он был таковым. Наконец-то он увидит Папу, Римского Первосвященника, Преемника святого Петра, первоначало и вечную и зримую основу единства всех епископов и огромного множества правоверных католиков. Наконец он увидит Папу, и он не мог скрыть своего великого волнения, когда монсиньор с непривычной торжественностью зашел за ним в гостиницу, а затем повел по садам и дворикам, по величественным лестницам, охраняемым швейцарскими гвардейцами, которые, вытягиваясь перед ними по стойке смирно, подносили к виску правую ладонь и приветствовали их легким движением головы и стальным блеском голубых глаз. Наконец-то он увидит Папу.