Гангутский бой - Валерий Прохватилов

Ясной задача была, привычной.

«А вообще-то, похоже, — думал старый Ватранг, — что русский авангард, стремительно к фрегатам летящий, готовится к бою. Вон и приготовленные багры с крюками-зацепами замелькали кое-где в руках у экипажных людей. И штыки примкнуты уже, и багинеты солдат остриями своими смертную тоску наводят холодную — при одном только взгляде на них…»

«Главное, значит, — не дать теперь подойти галерам вплотную к фрегатам, — прикидывал про себя обстановку кто-то из бомбардиров. — Уничтожить их огнём на подходе — согласно приказу! Все до единой! Как того и требует ситуация…»

Ситуация же, однако, вдруг опять на глазах начала меняться мгновенно. И неудержимо — словно по какому-то волшебному слову. Непредсказуемо, то есть.

Русские галеры, пролетев вперёд ещё, примерно, с полмили, дружно вдруг по курсу приняли влево, да так резко, почти под прямым углом. Не сбавляя хода, размеренно, обходить они мористее стали застывшую в неподвижности шведскую грозную стену, изготовившуюся умело к стрельбе прямой наводкой, в упор.

Это было не предугадано, по-настоящему неожиданно и действительно смело.

Адмирал Ватранг треуголку снял аккуратно, нахмурился. Постоял секунду-другую, на поручень опершись. Потом вновь приник к подзорной трубе. Складка резкая возле рта обозначилась ещё чётче. Да рука, как было видно всем, кто стоил рядом, подрагивала чуть-чуть.

Адмирал треуголкой резко взмахнул — батареи всех линейных кораблей и фрегатов залпом грянули истово. И ещё один залп, без передышки по взмаху — оглушительный, раскатистый, беспощадный…

И ещё, и ещё!..

Ядра шведские русских галер, однако, не достигали. Шли и шли галеры в обход, преодолевая пространство, неумолимо приближаясь к конечной цели. И ни звука, ни выстрела не раздавалось с их стороны. Молча гребли солдаты, сосредоточенно. Будто работу привычную и толково налаженную в этот час исполняли.

Имннно это вот спокойствие русских, их сосредоточенность спаянная, согласованность действий и привели Ватранга в миг единый в ярость неописуемую. Треуголка то и дело взлетала, беспрерывно раздавались слова команд, в гневе топал адмирал на кого-то ногами — торопил, торопил, торопил…

А русские шли.

Это было как наваждение, как стихийное бедствие, как горный обвал…

Как и предсказали Петру заранее, ветра не было на Балтике в этот утренний час. Потому и стояли грозные шведские корабли неподвижно, как застывшие сфинксы. Каждый из кораблей являл собой сейчас бастион, вся их линия складывалась в мощную неприступную крепость, но крепость эту, по счастью, легко можно было стороной обойти. Никакой преграды для русских галер она собой сегодня не представляла…

И тогда ещё одну попытку отчаянную предпринял Ватранг. Шлюпки приказал он спустить с кораблей, в каждую посадить по двадцать гребцов и буксировать фрегаты, сколько сил хватит, русским галерам наперерез.

Правда, кое-кто из подчинённых его понимал, что это скорее жест отчаяния, чем разумная мера. Но приказ есть приказ…

Капитан-командор Змаевич, ведущий прорыв, хорошо видел с передовой галеры своей, как бессильное это и бесполезное действо шведы осуществляли. Вёсла их рвали воду на части — даже ломались порою несла! — шлюпки дыбом вставали, проваливал корму, понуждаемые десятками крепких рук. а фрегаты почти не двигались с места. Метрами их подневольный путь измерялся.

Жалкими метрами, неспособными принести отчаявшемуся Ватрангу ни успокоения душевного, ни воинской славы.

И как будто в ответ на бесплодную попытку шведов миссию свою заградительную исполнить, из-за той же скальной гряды, что скрывала утром русские галеры от глаза, показались ещё пятнадцать судов, предводительствуемые генералом Лефортом. Они вырвались на простор и полетели вперёд по уже проложенному маршруту. Это Пётр, видя несомненный успех десанта Змаевича, закрепиться решил надежней на западном берегу. На прорыв пошли теперь из-за того же укрытия скампавеи боевого русского охранения.

К одиннадцати часам утра всё было кончено. Тридцать пять галер и малых галер — скампавей — вошли в шхеры, за полуостровом. В шхерах снова стали недосягаемы для больших кораблей.

Капитан-командор Матия Змаевич, исполняя утренний приказ государя, заблокировал немедленно все ходы и выходы в бухте, расположенной близ селения Рилакс.

В бухте той оказалось запертым надежно вместе с отрядом своим шаутбенахт Эреншельд, охраняющий ненужную уже теперь переволоку.

После полудня штиль кончился.

Ожили корабли Ватранга и адмирала Лиллье. Снова к ним подвижность вернулась, а с нею и гигантская мощь. Но единого плана в полной своей растерянности из-за прорыва русских галер шведские командиры так и не смогли составить в тот день. Словно какая-то невидимая пружина сломалась в чётком механизме их действий.

Правильное всего сумел оценить обстановку, возникшую на плесе Лиллье. Ему было ясно вполне, что русских в Тверминне он уже не застанет. Вышли давно галеры из бухты, рассредоточились в шхерах. Понимая, что оставшиеся по эту сторону галеры Петра тоже могут и любой момент отважиться на прорыв, Лиллье принял решение вернуться к Ватрангу для усиления заградительной линии.

Долго ещё в тот день шведский лагерь перестраивался шумно и передвигался, выбирая наиболее выгодную позицию. Явно не хотелось Ватрангу с неудачей смириться. Но для русских наблюдателей многочисленных очевидным было то, что так и не смогли шведы справиться с ощущением растерянности, столь внезапно их ряды охватившим.

Пётр опять колдовал над картой, выслушивал во множестве донесения и надолго приникал потом к подзорной трубе. Новый шведский строй изучал. Ныло видно, что усмешка затаённая губы государя при этом заметно кривит. Не иначе, как снова, стало быть, что-то задумал он…

Завтрашний день должен был окончательно судьбу всего похода решить.

В конце июля смеркалось довольно рано в этих краях. Сразу после захода солнца частые костры заполыхали на полуострове. Они горели в открытую, с некоторой долей вызова — на виду у шведской эскадры, как маяки. Шведская эскадра снова потеряла подвижность из-за наступившего штиля.

В русском лагере возле каждого костра обсуждались итоги минувшего дня.

У солдат настроение было приподнятым, по-настоящему боевым. То, что прорыв удалось осуществить без потерь, более того — без единого выстрела, многих заметно взбодрило. Явный перелом наступил в отношении ко всему этому длительному походу в целом. Это вполне понятно: в действии активном опытные обстрелянные солдаты всегда лучше и полное суть свою истинную проявляют, нежели в ожидании. А пока ведь, надо отметить, всё плавание происходило довольно спокойно, без особых встрясок и происшествий и, быть может, даже несколько усыпляюще. И воспринималось многими людьми служивыми оно не как самостоятельное событие и тем паче военное действо, а скорее как монотонная подготовка к событиям, могущим наконец-то ход войны изменить.

И теперь вот, кажется, началось…

Солдаты в тот вечер тихо беседовали меж собой, прошлое вспоминая, но и в будущее мысленно старались заглянуть непременно, насколько возможно. Прошлое-то, оно у человека военного всегда есть, а вот будущее…

У костра, где Рябов полулежал, опершись на локоть, разговоры велись всё о том же — о прорыве сегодняшнем. Очень было оно по сердцу служивому люду — то, как легко и просто удалось Петру Ватранга переиграть. Дело вроде простое — штиль, полное отсутствие ветра, нашим войскам обернуть на пользу. Обычное дело. Но ведь, с другой стороны, именно из хитростей, из находок подобных и складывается, глядишь, помаленьку, по капельке будущая победа. Ведь и Ватранг наверняка знал о штиле, что в июле регулярно наступает в этих местах — с вечера до полудня. Знал, конечно, — ведь шведы эти воды насквозь прошли. По всему видать, что чувствуют они себя здесь как дома… А вот, поди ж ты, не сумел Ватранг ничего поделать: против шведа как бы теперь природа сама…

Коли уж речь зашла о хитрости воинской, Иван Рябов вспомнил одно событие, давности шестилетней, связанное с обороной Петербурга. Король Карл тогда — до Полтавы ещё дело было — генералу своему, Любекеру, стоявшему в Финляндии с корпусом, отдал приказ: новый город на Неве уничтожить. Верфи и дома сжечь, людей разогнать… Вот оказия какая — сколько лет стоит Петров град, с семьсот третьего, столько лет его и приходится оборонять…

Ладно. Значит, Любекеру город приказано сжечь.

А командовал в тот год северным районом Фёдор Матвеевич Апраксин. Стал готовиться он к обороне. Несколько полков в ружьё поднял, понимая, впрочем, прекрасно, что у Любекера сил значительно больше.

Отступать, тем не менее, было некуда. Да и могли Апраксин ослушаться — не выполнить государева указа?