Лунная магия - Дион Форчун

Без тени раздражения взирал он на транспортные пробки в узких улочках Сити, ибо рядом с ним в полумраке кабины была она. Он чувствовал, как тихое сияние ее атмосферы окутывает его своим теплом. Ему даже почудилось, будто в воздухе повеяло нежным ароматом духов. Он повернулся к ней.

— Я так рад, что Ты здесь, — сказал он. — Для меня это такое огромное счастье. И я благодарен Тебе за это.

Звук собственного голоса развеял чары, и стало ясно, что сиденье рядом с ним пусто. Там никого не было — даже в глазах его воображения. И все же, несмотря на разочарование, в нем осталось тихое ощущение счастья. И он успокоился и стал ждать, сидя в темной кабине. А вокруг сплошной стеной стоял рев автомобильных моторов, и в окно врывалась вонь бензиновых выхлопов. А он все ждал, пока наконец не почувствовал, что его женщина-мечта снова постепенно материализуется рядом.

На этот раз у него хватило ума не разрушать волшебства попытками повернуть голову и взглянуть на нее, ведь он знал, что ее здесь нет. Но все равно она была здесь, хотя и в другом измерении. Она предстала глазам его воображения, и все его чувства живо откликались на этот образ. Он был счастлив с ней — только это имело значение. Для него она была реальностью.

Пока председатель произносил нудное вступительное слово перед его докладом, он снова призвал ее, и она явилась. Она пришла не в таком живом обличье, как бывало, когда являлась по собственной воле, но все же пришла. На обратном пути в такси по опустевшим улицам она явилась снова, на этот раз сама по себе, и он обнаружил ее рядом с собой прежде, чем успел осознать ее присутствие. Она была немыслимо реальна. В темноте он почти слышал ее дыхание. На него совершенно явственно повеяло запахом ее духов, и он ударил ему в голову, как вино, заставив сердце бешено заколотиться. С минуту он помедлил — в конце концов, многие так же ведут себя в такси, да и пускаться во все тяжкие он не собирался — он просто склонил голову и положил ее туда, где находилось воображаемое плечо женщины, — и тут же все сгинуло без следа. Бормоча яростные проклятия, он резко выпрямился, словно от крепкой затрещины, и до самого конца поездки свирепо поглядывал в окно.

Расплатившись с таксистом и уже поворачиваясь, чтобы уйти, он с внезапным раскаянием бросил взгляд в кабину на свою покинутую подругу, ибо понимал, что вел себя как грубиян и, может быть, даже оскорбил ее. И снова перед ним возникло лицо, словно Луна в ночном мраке, и он увидел его бледный овал, темные спокойные глаза и плотно сжатый рот с алыми губами. На мгновение она показалась ему настолько реальной, что он подумал, что видит ее физическим зрением, и только уверенность в том, что в темноте увидеть подобное невозможно, помешала ему броситься на поиски живой, настоящей женщины.

Оказавшись у себя гостиной, он встал у каминной полки, поближе к гаснущему огню и призвал ее снова. Он ничего не увидел, но ощутил ее присутствие, и точно знал, в какой именно точке комнаты она стоит.

Выключив свет и улегшись в постель, он взбил подушки, придав им такую форму, как в ту ночь, и лежал в напряженном ожидании — позволит она ему или нет? Но ничего не произошло, и он почувствовал, как медленно соскальзывает в сон по давно накатанной дорожке. И вот тогда, когда он уже был готов перешагнуть порог, он ощутил на щеке мягкость женской груди, слегка вздымающейся с каждым вздохом. Первым его побуждением было протянуть руку и коснуться ее, но свой урок он уже усвоил и решил не разрушать иллюзии попытками превратить ее в реальность. А наслаждаться этой иллюзией он мог лишь до тех пор, пока не пытался ею завладеть.

Он лежал неподвижно, весь напрягшись, едва переводя дыхание. Он думал, нельзя ли ему хоть в воображении повернуться и поцеловать ее, но рискнуть не осмелился, — уже одно это ощущение было слишком драгоценно. Глубокий сон охватил его, он спокойно спал до самого утра и проснулся свежим, бодрым и по-юношески счастливым.

Невесть откуда свалившиеся упреки совести относительно его обязанностей на приморской вилле он отмел как проявление донкихотства. То, что он делал, никому не причиняло вреда, а благословение и покой, приносимые всем этим, просто не имели цены. Один раз он уже пытался всему положить конец, и результатом этой попытки был такой взрыв эмоций, что испытывать его вторично он не хотел. Какой же смысл отказываться от его женщины-мечты, которая никому не мешала, а ему так бесконечно помогала?

Он немного постоял, глядя в окно туда, где на другом берегу стояла церковь, скрытая в этот час утренним туманом; и вдруг, совершенно не повинуясь рассудку, он громко закричал:

— Боже мой! Не хочешь же Ты отнять у меня даже это!

Реакция на этот неожиданный всплеск эмоций была настолько мощной, что он невольно вцепился в оконный переплет, сотрясая и гремя им, как в бурю.

Проковыляв через всю комнату, он рухнул в кресло и спрятал лицо в потертую подушку.

— Нет, — пробормотал он, — это слишком. Я никогда с этим не смирюсь.

Ему казалось, что он давно уже перерос всякие религиозные предрассудки, но некий гибридный образ ревнивого-Иеговы-доброго-Иисуса, внушенный ему с детства, все же вырос перед его глазами, — не то идол, не то ангел. Идол был ему ненавистен, но ангельская часть образа обладала для него болезненной притягательностью. Он почувствовал, что вот-вот расплачется, совсем по-детски.

Это и разрушило все чары. Взъярившись на самого себя так, как он никогда не гневался на самых тупых студентов, он сорвал воротничок и галстук, окунул лицо в таз с холодной водой, растер голову полотенцем так, что она стала похожа на живую изгородь; затем, ругаясь, словно ефрейтор на плацу, водворил воротничок на место; завязал галстук так, будто душил удавкой кровного врага; наспех причесался, выдирая волосы; схватил медицинскую сумку, даже не проверив, что в ней, и впервые за всю историю госпиталя явился на лекцию с опозданием. Его лекция и последовавший за нею обход в клинике для всех, кто при этом присутствовал, были сущим адом.

Своих частных пациентов в кабинете на Уимпол-стрит он принимал в тот день почти так же, как в клинике, но поскольку, давая направления на консультацию, лечащие врачи всегда предупреждают пациентов, что их ожидает, то ничего из ряда вон выходящего не произошло. Одна дама забилась в истерике, еще двое детей отчаянно разревелись, но, за исключением этих мелких неприятностей, все на первый взгляд шло как обычно. У доктора Малькольма было одно из тех лиц, на котором даже удар топором не отразился бы, а его регистраторша, пожилая медсестра, разумеется, ни о чем не подозревала, все относя за счет его весьма раздраженного состояния.