Поцелуй Однажды: Глава Мафии (СИ) - Манилова Ольга

— Черт побери, — мягко сжимает он ее волосы в пятерне, когда понимает, что на девушке нет белья, — Господи.

Глава 5

— Я… я…

Кира пытается сказать что-то внятное, но в голове мысли погребены под воронкой от одномоментного удара эмоций, чувств и сенсорных переживаний.

Где-то на глубинах многослойности сознания она всегда знала, что это случится как только Карелин прикоснется к ней хоть пальцем. С мгновения, как стянутое белье в ванной оказалось отброшенным… Незаметно для нее самой, все простые и сложные, вертикальные и горизонтальные, телесные и метафизические процессы в ней замерли — в изнуряющем предвкушении, в пытке ожидания и томления, в страхе тревожном и желанном — и облегчающем, как распускающиеся лепестки нервных окончаний подчас эротической разрядки.

Мозолистая поверхность широких ладоней гладит бледную ляжку, прикосновением проводя одну и ту же дорожку, не отклоняясь в сторону, монотонно до скрежета зубов, — Карелин явно боится спугнуть девушку.

— Я сделаю тебе хорошо, — слишком быстро шепчет Брус в волосы и иногда возвращается жаром поцелуев к губам, — я все сделаю, только бы… Разреши мне. Ты слышишь, Кира? Разреши мне потрогать тебя.

— Я…

Сначала она уворачивается от требовательного натиска губ на мгновение, а затем сама прикасается к уголку его рта распухшими влажными губами.

Дрожь одной внезапной лавинной доской приколачивает его тело к ее раздвинутым ногам, и Кире кажется… ей кажется, что он уже сам за девушку держиться, а в ладони, покрывающие мягкую кожу бедер, словно по гвоздю позаколачивали и терзает он уже самого себя, если пытается отстраниться.

— Только не сразу… я не могу так сразу, Роман… Ты меня… Я должна быть осторожной.

— Черт побери, — поводит Карелин головой, охватывая губами невпопад и подбородок и уши и ключицы, — конечно. Я только сделаю тебе хорошо. Мне нужно, ты понимаешь? Разреши мне потрогать тебя, говори.

— Да, — кусает она собственные губы и заходится во вздохе — таком, что нужен только, если сердце у тебя в три раза расширилось и вздулось, и вот-вот лопнет, — когда шероховатые пальцы ласково исследуют ее между ног.

Неинтерпретируемое переплетение звуков сопровождают нервные, но осторожные движения настойчивой руки. Кира ошарашенно хнычет, когда он обводит клитор дергаными кругами: жадные подушечки пальцев терзают влажные складочки, выискивая ритм и периодичность. Пытливо и сбивчиво, как взбудораженные волны при шторме не знают ни порядка, ни правил.

Карелин следит за зардевшимся лицом чумными глазами, будто током заряжаясь от каждой незначительной реакции: поворот головы, сводящая с ума дрожь на губах, путаница вдохов и выдохов.

— Мне нужно будет… Кира, я хочу увидеть, когда ты кончишь, хорошо? — Он ускоряет ритм, и Кира потерянно впивается в массивные плечи пальцами. — Мне нужно, ты слышишь? Я думал, я ебнусь эту неделю навсегда, ты… Тебе хорошо?

С оборванным стоном и контролируемым кое-как хныканьем она уверяет, что да, хорошо, правда, хорошо.

Пытается увернуться лицом снова, но ненасытные пальцы покоряют каждый нерв ее лона и окончательно лишают выдержки. Один слегка давит на мокрый вход во влагалище, и Кира ловит воздух открытым ртом, не зная как унять дрожь, хлыстом расходящуюся по ногам.

— Сначала кончишь на моих пальцах, а потом через время — на языке. А потом на моем члене. Прямо на мне. Ты слышишь? Шшш, Кира, я… ты… я не буду спешить, Кира.

Карелин продолжает целовать, посасывая язык неаккуратно и грубовато, а затем опять пытается заглянуть в темные глаза с поволокой.

Когда он пытается поднять майку, обнажив полностью Киру и заходящуюся в рваных ласках руку, девушка судорожно протестует и пытается оттянуть ткань обратно.

— Не здесь, — быстро шепчет она, — не смотри пока.

Короткий рык утопает отчаянием в запутанных, не полностью распущенных темных волосах, но Карелин тут же лбом касается ее лба.

— Как ты скажешь. Как скажешь. Смотри на меня, Кира, хорошо? Не отворачивайся, черт побери.

Она кончает обрывающимися стонами ему прямо в губы, и он вслепую ударяет свободной рукой по стенке холодильника рядом, в попытке сдержать клокочущие эмоции и плохо контролируемые побуждения.

Карелин успокаивает сбившееся дыхание девушки короткими уверенными поцелуями и продолжает гладить мякоть половых губ, теперь уже костяшками пальцев.

Они смотрят друг в друга как одной и той же саблей проткнутые — и если вынуть лезвие наискосок, то ни от одного сердца ничего не останется.

— Ты…

Кира неуверенно опускает взгляд на его промежность и плавно протягивает руку к ширинке.

Влажные пальцы перехватывают движение с очевидной целью — и Карелин пробует на вкус ее возбуждение со своего же указательного пальца и одновременно шумом дышит в тонкую кожу вокруг серебряных колечек.

Ширинку расстегивает сам, и толстый, агрессивный на вид член он обхватывает своей ладонью не сразу — только когда кулаком другой руки упирается в столешницу.

Затаив дыхание, Кира сверху наблюдает как грубы и безжалостны движения по стволу. Она сама хватается за столешницу, когда Карелин внезапно возвращается пятерней к ее набухшему от возбуждения лону и собирает оттуда влагу. После он натирает член еще интенсивнее и жестче.

— Ты совсем не такой, как я думала.

Он прикусывает взмокшую кожу за ее ушком. Словно похищая у нее звук его же голоса до того, как сам заговорит.

— Я тоже думал, что я совсем не такой. А ты вот совсем такая, как я и представлял. Только… лучше, — он хрипло смеется и стискивает зубы, ускоряя дерганья руки на ноющем члене. — Иди… сюда.

Перекидывая вылезшие из хвоста волосы с одного плеча на другое, Карелин припадает губами к мягкой плоти предплечья и терзает ее, несколько мгновений заходясь неистовством.

Хрупкие пальцы тянут его рубашку на себя, и головка члена касается нежной кожи внутренней части ног, и Роман кончает ей на ляжки, после нескольких необузданных рывков тела, задвигающих девушку еще глубже в кухонный уголок.

Опосля они долго целуются, оставаясь в том же положении. Капли спермы засыхают на девичьей коже. Ширинку он так обратно и не застегивает.

Когда Кира тянется к стакану с водой, Роман все-таки приводит себя в порядок и протягивает ворох салфеток.

— Я не собирался набрасываться на тебя на кухонном столе, — осторожно произносит мужчина.

Ага, значит, набрасываться все-таки собирался.

— Пожалуйста, — неуверенно начинает Кира, — не думай, что я держу тебя специально на коротком поводке. Я не надумываю. Ничем хорошим все это не закончится. Я просто нелепый… Это все просто эпизод в твоей жизни. Которая очень отличается от моей. И всегда будет. У меня просто нет времени на развлечения, но помимо… Не все так просто будет для меня, как у тебя.

— Что из сказанного или сделанного мною произвело на тебя впечатление, что здесь происходит хоть что-то «так просто» для меня? — спрашивает он надменно и немного рассерженно.

Кира невесело смеется, спрыгивая со столешницы. Физически опасно находится рядом, слишком рядом — Карелин теперь объект обстоятельств непреодолимого характера. С которыми она справится не сможет. Прямо вот как в судебно-медицинских экспертизах пишут, когда причин смерти слишком много.

— Да все. Я… У меня нет роскоши прыгать по кроватям и рисковать, учитывая твой характер. Да, я говорю это прямо. Я у Пети одна.

Это минимум, что она может произнести вслух без риска — и без того, чтобы не вырвать наивное сердце у себя из грудины и остаться жить с рваной дырой на месте, где что-то должно регулярно биться. У Карелина необузданный нрав и слишком много власти. Его окружает бытие тотального насилия. Он прихлопнул ее отца-мерзавца как насекомое. И он хочет ее трахать. Может реально хочет трахать аж целый месяц, это если Кире очень повезет. А что потом?

Ей себя по кусочкам собирать? Может даже в буквальном смысле?

Не то чтобы она Карелину не верила — интонациям и намерениям, эмоциям и реакциям — она просто должна была заставить себя не верить.