Поцелуй Однажды: Глава Мафии (СИ) - Манилова Ольга

— Надо не забыть, как будем съезжать, — бормочет она и спрашивает: — Тебе получается целую порцию американо?

В квартире установлена полноценная кофемашина и Кира пользуется ею при каждом удобном случае.

Роман не спешит отвечать, и девушка оборачивается для повтора вопроса.

Замерев посреди комнаты, между кухонным столом и квадратом диванов в гостиной, он глядит на нее неотрывно и грузно.

Тяжесть пристального взгляда проходится по обнаженной коже теплым воском, оставляя невидимые следы на резко приобретшей чувствительность коже.

— Да, — гнетуще произносит он. — Целую. Порцию.

Кира поворачивается обратно и готовит напиток словно во сне. Теперь выбор внешнего вида чудится идиотизмом — она выглядит неряхой и дикаркой, на майке вообще даже дырочка есть, а Карелин безупречен в своей роскошной одежде, представительской и старомодной.

— Добавь коньяк или что-то подобное.

Ящик за ящик, створка за створкой — она ищет, где бы тут мог бы алкоголь.

— Может в подсобке есть, — говорит Кира вслух, открывая очередной навесной стеллаж.

— Ты даже не знаешь, что здесь есть, — говорит у нее за спиной нечитаемым тоном.

— Что это должно означать? — вскипает она и слова — раскаленные пузыри, лопающиеся изнутри. — Да, я не веду учет всего твоего инвентаря здесь. Особенно бухла.

— Ну да, ты же собираешься уезжать через неделю.

— А мне что ли на чужой милости всю жизнь жить?

— Тебе стоило пристрелить меня тогда, — все еще ни разу не шелохнувшись, выговаривает Карелин бесстрастно. — Ты бы сделала нам обоим одолжение. Потому что я не собираюсь делать то, что ты от меня ожидаешь.

— И что же, — вжимается Кира в кухонный уголок, — я, по-твоему, ожидаю? Чего хочу? Ты мысли уже читать умеешь? И если стоило пристрелить… Тебе стоило не заговаривать со мной на заводе и сразу отпустить нас.

— Кто научил тебя обращаться с оружием?

— Что?

В недоумении она пытается сфокусировать взгляд на чем-то другом. Но только не на мужчине посреди комнаты, таким далеким, но кажется, не оставляющим места даже для того, чтобы ровно стоять.

— Ты сможешь выстрелить или нет?

— Ты… Роман, ты вообще соображаешь… Да, я могу выстрелить. Никто особенный меня прямо не учил, подруга проходила практику в полиции, и взяла меня несколько раз с собой на несколько мероприятий. Инструктор сказал, у меня хороший прицел от природы.

— Да, — говорит Карелин, — хороший.

Перед тем как удается опять спросить что бы это значило, гаснет свет по всей квартире. В соседних секциях за окном огней больше не видно, так что отрубилось в этой части дома точно.

— Я достану свечи, если они здесь есть, — бормочет Кира.

Они находятся сразу: четыре отправляются на кухонный стол, а пятая — на рабочую столешницу уголка. Роман включает фонарик на телефоне и явно намеревается куда-то идти вглубь квартиры.

— Это во всем доме, — кивает девушка в сторону окон, — ну или не во всем, а в этих секциях.

Он все равно направляется к подсобке с квартирным щитком, и Кира плетется следом. Что он собирался там смотреть остается загадкой — пристальный осмотр проходит без комментариев и без действий.

Кира отлучается в ванную, и, заперев дверь, дает себе волю выдохнуть наконец-то. Остается еще только по щекам бить себя.

Боже, какой же мерзавец, и как же его много. Она его так ждала, а он только цепляться способен.

И смотреть, и смотреть, и смотреть.

Конечно же, она знает, что Брус имел в виду под ее ожиданиями. Что ему лучше держаться подальше. Это ее рациональные ожидания от рациональных желаний рационального мировоззрения. Ничем «рациональным» она сегодня уже руководствоваться не может.

Если нужно будет останавливать его от сближения… Кира разве только время остановить сможет, вот это легче. Если хоть прикосновение… она сама остановиться будет не в состоянии.

Идиотским брассом из круговорота мыслей выплывает напоминание какое белье сейчас на ней надето. Самое ужасное, неприглядное да и старое вообще. Теперь она реально щипает себя за щеки. Была не была.

Она стягивает трусики и закидывает их в барабан стиральной машины. В этой ванной другой пары переодеть нет, поэтому лучше пусть будет так. В конце концов, он мог уже уйти. Или вообще не собирается с ней нянчиться, а она тут уже нафантазировала.

Поправляет майку и проводит ладонями по бокам несколько раз, совершенно бесцельно, и выходит из ванной.

Карелин стоит в гостиной почти на том же месте, где останавливался и раньше, поэтому Кира направляется к кухонному уголку. Так между ними есть хоть какая-то преграда в виде стола. Свечи, толстые и высокие, горят ясно и изредка потрескивают.

— Это первый раз свет выключился за девять дней, получается. И вот твой кофе.

Он бросает телефон на стол, но с места все равно не сдвигается.

— Так экран и разбить можно, — осторожно замечает Кира.

— Похуй.

— Так ты кофе не хочешь?

— Нет, я не кофе хочу, и не думаю, что кофе уже поможет. Или что-нибудь другое, кроме одного.

— С чем поможет?!

— Мне не стоило просить тебя только об поцелуе единожды. Я бы никогда не смог выполнить это обещание. Все это было ошибкой.

— Это не было ошибкой, — также жестко отвечает она.

— Правда? Докажи.

— Ты… ты можешь попросить меня еще об поцелуе. Ты… можешь.

— Одном? — внимательно отслеживает каждый ее шорох, вздох и движение глаз. — Кира, ты хочешь, чтобы я как дворовой пес скулил и просил? Чтобы хоть как-то погладили. Так я пришел. Уже могу и припозлти, если надо. Надо?

Рука непроизвольно сжимает край столешницы как опору. Кира будто застряла меж двух огней — внутренним, согревающим до кончиков волос, и внешним, ветреным и диким. Томление проворной змеей обволакивает ее тело, а напряжение никак не отступает.

— Ты… Роман, я никогда не хотела… тебя обижать. Я… должна думать о себе и о брате. Ты слышал, что я сказала? Если ты попросишь еще раз, я… я…

— Подойди сюда, — сипло просит он.

Кира мотает головой, теперь удерживаясь за края столешницы обеими руками.

— Я не могу, — шепчет она, — подойди ты ко мне.

Зажмуривается, когда Карелин срывается с места и огибает стол со свечами двумя судорожными, громкими шагами. Целуясь, они впечатываются в кухонный уголок — потому что Карелин удерживает ее лицо обеими руками, а она старается ухватиться за мощные плечи и сама не удерживается на ногах.

Лезвием каждое прикосновение полоскает кожу, и вспарывает правду за правдой — в захвате и терзании губ они оба горят, им нужно гореть, и если выйдет — что полностью до тла, то пусть так и будет.

Кира шумно дышит всей грудной клеткой, бесстыдно и развязно, когда он на мгновение отрывается от ее рта и подсаживает девушку на столешницу.

Она старается контролировать темноволосую голову в силках дрожащих рук, и это смехотворно — он практически рычит и высвобождается, чтобы взять ее рот своим жестко, но отчаянно.

— Ты ведь не боишься меня, — говорит невнятно он в поцелуи, — ты ведь не боишься, да? Я — чудовище, но ты… Я дам тебе пистолет, два, три, и наставляй, целься, — он поглощает ее еще глубже, и она всхлипывает, дерганно скрещивая ноги, — и пристрели, если надо будет.

— Я… я… что ты говоришь? Дело не в этом. Не только в этом. Я… я не могу так быстро, это все очень быстро и для меня… у меня просто нет такого опыта…

Карелин рыскает жадными ладонями по шее, плечам и рукам, не задерживаясь прикосновениями нигде, словно пытаясь дотронуться везде одновременно. Она же изучает пальцами противоречивость его лица — такой длинный, но широкий нос, такие мягкие губы и квадратный, выщербленный как из гранита, подбородок.

Ненасытность ладоней доходит до талии, бедер и ножек. Он отгоняет быстрыми, рваными поцелуями ее пальцы со своего лица, желая прогнать неуверенность и смятение, эхом осевших в ее движениях.

Задирает майку на одном боку Карелин ненароком, и сразу же намеревается опустить ткань, но гладкая поверхность кожи бедра тактильным шоком отзывается во всем могущественном теле.