Цветочки Александра Меня. Подлинные истории о жизни доброго пастыря - Юрий Пастернак

По сей день в моём письменном столе лежит эта книжка, оказавшаяся журналом из серии «Знанiе для всѣхъ» № 12 за 1914 год. На обложке чуть ниже названия журнала написано: «Забота о потомстве в царстве животных» и приклеена цветная фотография с надписью «Птенцы кукушки в гнезде садовой горихвостки». Журнал этот он принёс мне осенью того же года. После конца заседаний мы ещё побродили по зоопарку, постояли у площадки молодняка, где работали наши знакомые из КЮБЗа, и, попрощавшись, разъехались по домам. В те годы мы все жили недалеко друг от друга, нас ещё не разбросали по хрущобам окраин. Вот так мы и познакомились в этот весенний, ласковый майский день 1951 года.

Алик был одним из самых образованных и ярких учеников П.П.С. (Пётр Петрович Смолин – руководитель юношеской секции Всероссийского общества охраны природы. – Ю.П.), но главной его особенностью была необыкновенная доброжелательность и общительность, он не кичился своими знаниями, а хотел ими поделиться и делал это весело и незаметно.

Память моя сохранила ещё две встречи с ним в тот ранний период нашего знакомства. По тем временам мы жили в «роскошных» условиях. У нас была отдельная двухкомнатная квартира в надстройке пятиэтажного дома на улице Горького, окна квартиры выходили на 2-ю Тверскую-Ямскую, где поселил свою героиню Катю Татаринову писатель Вениамин Каверин. Моё поколение зачитывалось тогда его «Двумя капитанами». Именно в эту осень отец купил мне в букинистическом магазине «Жизнь животных» Брэма в трёх томах с прекрасными иллюстрациями. Я заранее радовалась, что смогу показать гостю Брэма и, может быть, не буду казаться уж такой незнайкой.

Дом у нас был гостеприимный, мама моя преподавала в старших классах русский язык и литературу. У нас часто бывали её ученики. Вечером за круглым столом в большой комнате всегда кто-то сидел из забежавших на огонёк по московской старинной привычке. В этот вечер за столом сидели мама и её подруга, наша соседка, которую мы по детской ещё привычке называли уменьшительным ласковым именем Габочка (Габриэль Максимовна). По профессии она тоже была преподавателем. В те годы умели дружить, трудно даже назвать мою маму Нину Петровну Унанянц и Габриэль Максимовну Кан подругами – они были сёстрами, духовными сёстрами: их взаимная привязанность была проверена и спаяна 37-м и 41-м; мы – их дети (Юра и я) – росли вместе. Наверное, наше поколение – детей войны – не выжило бы, если бы наши родители не научились в тяжёлые годы так самозабвенно поддерживать друг друга.

Вот такие замечательные люди сидели за нашим круглым столом под довоенным оранжевым абажуром, когда в тот далёкий ноябрьский вечер пришёл к нам Алик Василевский (Алик Мень – Ю.П.). Мама встретила его словами: «Много слышала хорошего о вас и о вашем легендарном П.П.С. Садитесь с нами чай пить!» Но мы сначала зашли ко мне в комнату, и Алик положил на мой столик журнал «Знанiе для всѣхъ». «Читайте, здесь всё написано очень просто, но очень интересно и познавательно!» Я тоже решила показать Брэма. И мы листали книги, когда мама позвала нас к столу. Удивительно, как легко и непринуждённо держал себя наш юный гость. Зашла речь о Третьяковской галерее, мама любила водить туда старшеклассников, и именно тогда начиналась её многолетняя дружба с Е. Лебединской, одним из самых талантливых экскурсоводов. Алик живо откликнулся на затронутую мамой тему: «Я, Нина Петровна, вам сейчас расскажу, как я на днях водил по Третьяковке своих кузин, приехавших в Москву на каникулы. Вот это была задача!» И дальше последовал рассказ о том, что, обнаружив весьма слабые познания сестёр в области русской живописи, да ещё имея мало времени, он решил применить свой любимый, тогда, возможно, ещё не осознанный приём сведения к «простому». Он спрашивал сестёр: «Вы любите конфеты “Мишка косолапый”? Любите! Ну, тогда пошли смотреть картину Шишкина – это с неё картинку на обёртку сделали». «Ну а папиросы “Три богатыря” видели? Пошли смотреть, это художник Васнецов нарисовал». Затем по этому же принципу они смотрели «Садко – весёлого гостя», «Алёнушку», «Боярыню Морозову» и т. д.

Мы смеялись до слёз, так как рассказчик дополнял свою речь живой мимикой – перед нами возникали удивлённые физиономии кузин, с немым восторгом взиравших на ожившие и оказавшиеся огромными «картинки с обёрток конфет и папирос». Мама сквозь смех только успела спросить: «Алик, сколько же картин ты успел показать?» «Много, потом уже без аналогий гладко пошло!» Уже прощаясь в прихожей, они с мамой обсуждали её любимые литературные темы, а когда мы вернулись к столу после его ухода, она сказала: «Какой блестящий ум! Перед ним может открыться большое будущее!» Это сказала моя мама совершенно убеждённо, а она не была сентиментальным и восторженным человеком и никогда не захваливала своих учеников.

Много лет спустя, когда я наконец решилась поехать к отцу Александру, я спросила его в самом начале нашего долгого разговора на скамье возле церкви, помнит ли он мою мать? Он улыбнулся и сказал: «Ещё бы! Её нельзя забыть!»[11]

Наталья Григоренко-Мень

Отец Александр любил немножко почудить, как говорится. Он ходил в сапогах, любил носить галифе, какой-то китель у него был, в шляпе обязательно ходил, потом бороду стал отпускать. У него сумка была такая, полевая на ремешке, и его даже прозвали в институте – «Мень сумчатый». А он в этой сумке всё время Библию носил и никому её не показывал.

В институте мы учились на разных факультетах: я на товароведческом, а он на охотоведческом. И у них были одни мальчики, а у нас почти одни девочки. Институт был в Балашихе, и прямо за зданием института шла дорога на Москву. Можно было пройти через лесок на станцию и доехать до Москвы на электричке, но мы обычно выходили на дорогу и голосовали: тогда было принято ездить автостопом. Нас довозили до метро, так было и быстрее, и веселее.

И вот как-то мы, девочки с товароведческого, стояли кучкой, а мальчишки другой кучкой неподалёку. Остановилась машина, мы влезли в крытый кузов, и за нами мальчишки попрыгали туда же. Ну и будущий отец Александр, а тогда Алик, подошёл к нам с подругой и говорит: «Девочки, вот вам билеты, у нас будет вечер охотоведческий, приходите!» Так мы и познакомились.

Монахиня Досифея (Елена Вержбловская)

Вспоминается мне один эпизод. Алику было тогда лет восемнадцать. В тот день (это был день Марии Магдалины – 4 августа) мы праздновали именины дочери одной из наших друзей. Собралась компания молодых верующих людей. И они отправились гулять. Подошли к станции, и тут они встретились с небольшой кучкой каких-то хулиганов, которые стали к ним приставать. В общем, завязалась драка. Каждый из компании наших ребят вёл себя так, как ему было свойственно. Самому маленькому – Саше – было, по-моему, лет восемь. Он в ужасе спрятался в кусты и горячо молился Богу. Другой – его звали Колей, – вёл себя как «непротивленец злу», и, когда его начали бить, он покорно лёг на землю и даже не сопротивлялся. Ещё один, кажется, ввязался в драку, и на нём разорвали рубашку и наставили ему синяков. Алик выступил с проповедью… Может быть, это была одна из его первых проповедей, где он спокойно и убедительно объяснял этим подвыпившим и разгулявшимся парням, что нужно разойтись по-доброму. Такая увещевательная проповедь, как это ни странно, подействовала, и все разошлись… Так вот, я иногда вспоминаю и думаю: вот она – сила слова.

Александр Зорин

Учился Алик посредственно. На школу смотрел как на казарму, окончанию – 1953 год – радовался как избавлению. В школе на уроках – читал. Проделал дырочку в крышке парты – и читал. Фаррара[11], например. Сидел, между прочим, не на последних партах, учитель вряд ли мог не заметить его отсутствующего присутствия, однако как бы не замечал. Учителя были, конечно, разные… Математик считал его безнадёжным двоечником и любил выговаривать вслух: «Садись, Мень, ты – дурочкин…»

В день смерти Сталина, утром, Александр пришёл к своей знакомой, дочери критика Альтмана, за которой ухаживал. Она жила в Лаврушинском переулке. Открыли дверь чекисты с наганами. В доме проводился обыск по всей устрашающей форме. На звонок вышла дочь, и вместе с Александром, не задерживаясь и, главное, не будучи задержаны, они выскочили на улицу. Небывалый случай. Выпустить из квартиры, где идет обыск, кого-нибудь, да ещё не задержать пришедшего в эту квартиру… Возможно, чекисты были потрясены событием, только-только объявленным по радио.

Юноша и девушка шли по траурному городу. Она плакала – не могла сдержать слёз. Он пошутил: «Наверное, прохожие думают, что ты оплакиваешь смерть вождя». В шутке была ирония в адрес умершего, которую мало кто мог позволить себе в тот день.

Анатолий Четвериков