Головокружение - Франк Тилье

Я взял благоухающие ботинки Мишеля и выставил их наружу. Один из них опрокинулся, и тут вдруг обнаружилось, что в бороздке подошвы застряло апельсиновое зернышко. Я обернулся к нашим припасам. Оба апельсина лежали на месте. Мишель, казалось, что-то заметил:

– Что-нибудь не так?

Я поджал губы и отпихнул ботинок подальше:

– Все в порядке. Ну как там, в пещере?

– Как там? В каком смысле?

– Ну, ваша работа. Камни, которые вы хотели разбирать. Сказать по правде, здесь ничего не было слышно.

Маска повернулась в сторону ботинок. Прежде чем он ответил, последовало долгое молчание.

– Дело движется. Хотя узник, делающий подкоп ложкой, наверное, двигался быстрее. И загвоздка не в мелких камнях, а в толщине завала. Отвернешь камень поменьше – а за ним настоящий мастодонт. Но и этого мастодонта можно сдвинуть с места, если вытащить из-под него мелкие камни. Весь вопрос в равновесии и в силе рычага.

Он снял пуховик, наклонил голову и вытер затылок. Мне не хотелось сейчас говорить о налипшей на ботинок косточке, и я затронул конкретную тему:

– Советую снять одежду. По крайней мере куртку и пуловер. Так меньше вероятности подхватить какую-нибудь хворь. И спать без отсыревшей одежды будет теплее. Поверьте мне. Фарид, и ты тоже. Сними хотя бы верх, разденься до пояса.

Оба молча повиновались. Фарид оказался худеньким, совершенно безволосым, с торчащими ребрами и слабой мускулатурой. Я ожидал увидеть татуировки, какие-нибудь знаки принадлежности к определенному клану, но ничего подобного не было. У меня явно сложилось ложное представление о том, что происходит в мире; со всеми этими историями о горящих предместьях, полицейских и жестоких нападениях на учителей. Болезнь Франсуазы окончательно оторвала меня от реальности. Юный араб и брюки тоже снял, высвободив левую ногу и спустив правую штанину до самой цепи. Он дрожал, как отбойный молоток. К нему подошел Мишель, в одной рубашке, от него даже на расстоянии несло козлом.

– Повернись-ка. Я должен посмотреть, нет ли на тебе передатчика или чего-нибудь такого…

Фарид сложил руки на цыплячьей груди. Носки он натянул до самых коленок. Мишель поднес к нему лампу и постепенно ее перемещал, словно изучая анатомию парня:

– Да нет, ничего. Два-три старых шрама… На войне, что ли, был?

Фарид нырнул в свой спальник.

– Да… п-пошел ты… – еле выговорил он, стуча зубами.

Мишель повернулся ко мне:

– А вы… Вы разденетесь, чтобы я взглянул?

У меня сжалось горло. После гибели Макса, моего напарника по связке, я боялся таких моментов и старался их избегать.

– Это бесполезно и ничего не даст. Все очень просто: передатчик наверняка находится в замках наших цепей.

– Вы уже во второй раз отказываетесь раздеться.

– Давайте спать. Завтра постараемся найти решения.

– Ага, решения…

Он улегся и завернулся в спальник. Железная маска стукнулась о землю. Наверное, в ней возникает жуткое ощущение, что голову сдавило и ты задыхаешься. И невозможно ни поскрести щеку, ни почесать нос, ни умыться.

– Я тут подумал, пока работал, – сказал он. – Завтра, то есть, я хотел сказать, позже, я оттащу труп в пещеру. Когда сюда придут полицейские, они найдут способ опознать его. Да я и сам хочу дознаться, кто он.

– Нет, – сразу же отозвался я. – Я против того, чтобы он тут вонял рядом с нашим жизненным пространством. В этой сырости тело быстро начнет разлагаться. Его раздует, он станет лопаться, и этим воздухом невозможно будет дышать.

– В таком случае я его засыплю льдом. Зачем его выбрасывать? Только потому, что так решили вы, большой начальник? Нет уж. Смерть – мое дело. И отныне никто к мертвецу не притронется, кроме меня. Скажем так, он принадлежит мне.

15

Несомненно, сталкиваясь с неистовыми силами природы, с ее наиболее мрачной стороной, альпинисты очищаются от того, что глубоко запрятано в их душах, что ускользает от познания и понимания. Однако, к несчастью, очищение никогда не бывает полным, и надо все начинать сначала, раз за разом, всегда. А в результате становишься только еще несчастнее.

Меня все больше беспокоило постоянное обрушение подтаявших сталактитов. С того времени как мы здесь появились, оно участилось. Словно наше скромное присутствие и те несколько ватт тепла, выделяемого нашими телами и горелкой, нарушили равновесие веками нараставшей массы. Мы здесь непрошеные гости.

Сидя у порога палатки, я без конца открывал и закрывал глаза. Ощущение времени пропало, я больше не знал, в каком ритме оно течет. Люди – существа, полностью зависящие от света. Мы живем вместе с восходом и закатом солнца. Но что делать, если оно исчезнет с неба? Я максимально убавил газ в фонаре и направил его в свою сторону. Подобрал и сунул в карман несколько окурков. Потом я процарапал на пенке Мишеля две вертикальные линии. Ведь вел же Робинзон Крузо календарь, делая зарубки на дереве. Он у себя на острове мог читать Библию, разводить овец и выращивать хлеб. У него было все, кроме общения с людьми. А здесь людей хватает, зато нет всего остального.

Робинзон назвал свой остров «Отчаяние», а я решил наречь нашу пропасть «Истиной».

На коремате я нацарапал римское II, второй день. Придется вести календарь, сообразуясь с нашим жизненным циклом. Захочу спать – буду спать. А когда проснусь и посчитаю, что достаточно восстановил силы, значит день прошел и надо оставить еще зарубку.

Вдруг я вздрогнул, Фарид и Мишель тоже. Во второй раз тьму прорезал грохот обвала. Подземелье словно сжалось, схлопнулось над нами. Пок глухо зарычал. После того случая он не выносил звука петард или громких хлопков. Ветеринары считали, что громкие звуки способны снова всколыхнуть те психические травмы, которые он получил, когда его убивали. И это будет конец.

Мишель напрягся в своем мешке, как охотничья собака, и прошептал:

– Я знаю, зачем та пуля оставлена в барабане. Знаю… Чтобы когда кто-нибудь из нас дойдет до точки… тогда бац… Если мне будет надо, дашь мне пулю, Фарид?

– Я даже сам курок спущу, если захочешь…

Фарид улегся, прижав к себе револьвер. Соседство с орудием убийства вовсе не придавало мне уверенности. Я погладил стакан с Желанным Гостем, погасил лампу, улегся поближе к Поку и молча оплакал Клэр. «Угадай, что я с ней сделал». Потом мои мысли обратились к Франсуазе. Я вспомнил о доноре костного мозга. По словам моей нежной половинки, он высокий шатен. Почему у него появилась потребность отдать часть своей жизни, чтобы спасти чужую? Наверное, там, наверху, не все потеряно, и в муравейнике современности еще находятся добрые и щедрые люди. Мне бы так хотелось познакомиться с этим человеком.

Однако надо перестать говорить в условном наклонении.

Вот это и есть самое невыносимое. Невозможность ни получить известие, ни послать, ни вообще хоть что-нибудь узнать. В разлуке я любил жену еще больше и еще больше страдал оттого, что не могу хоть сквозь треск старого радио сказать ей «я люблю тебя».

Ну вот Мишель захрапел, и Фарид, судя по глубокому мерному дыханию, тоже скоро заснет.

– Жонатан…

Юный араб впервые назвал меня по имени. Это было странно и в то же время согрело мне сердце. Может, он хочет сказать что-то важное. Я постарался унять дрожь в голосе:

– Что?

– Спасибо, что не забрал себе спальник… Ты пришел раньше, и он по праву был твой.

– Ерунда.

Я потрогал апельсины.

– Слушай, Фарид, я думаю, нам надо остерегаться Мишеля. Он что-то от нас скрывает.

– Почему ты так думаешь?

– Берегись его, вот и все.

И больше ничего. Я дождался, пока Фарид тоже заснет, потом бесшумно взял каску с налобником, сжав зубы, расстегнул палатку и двинулся к красной линии. Я пошел сбросить труп в пропасть.

Цепь на мне звякнула, я застыл и снова двинулся в путь, еще медленнее. Сонный Пок чуть приподнял морду. В леднике что-то похрустывало, он жил своей жизнью, лед дышал и трудился. По налобнику скатывались капли, влажность была такая, что казалось, будто она прикасается к тебе, как детские ладошки. У меня в мозгу возник образ американского астронавта Армстронга, выходящего в свое Море Спокойствия. И его безграничную радость от своего открытия.

Внезапно я остановился, почувствовав, что за спиной кто-то есть. Я весь подобрался, обернулся и повел фонарем вокруг. Никого. Подождав, пока не успокоится отчаянно бьющееся сердце, я потихоньку двинулся дальше. Наверное, в нашей «Истине» никто никогда не был. Мы оказались первыми бедолагами, угодившими сюда.

Вдруг я различил перед собой кровавый след, пересекавший красную линию. Мертвец был по ту сторону. Он лежал очень близко, но достать до него я не мог.

Его кто-то уже перетащил.