Стивен Спилберг. Человек, изменивший кинематограф. Биография - Молли Хаскелл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Журналисты слышали несколько версий того, как он «ворвался» в кинобизнес; Спилберг был столь же хитер в создании собственной легенды, как и во всех других аспектах своей карьеры. В причудливом конце спектра отчетливо была видна лишь Universal Studios: летом он ездил на экскурсию с классом, во время которой сбежал из автобуса, пробрался внутрь, нашел пустой офис с телефоном и, как в «Приключениях Элоизы», устроился там.
Да, офис с телефоном у него действительно появился, но это произошло банальнее – через собеседование, устроенное другом семьи, с Чаком Сильверсом из редакционного отдела студии. Сильверс, первый из его наставников в Universal, реорганизовывал студийную фильмотеку как раз в тот момент, когда Стивен взял паузу и завершал постпродакшн «Бликов». Когда они заговорили о фильмах, Сильверс был впечатлен знаниями и энтузиазмом малыша и сделал ему одноразовый пропуск, который Стивен каким-то образом умудрился продлить, чтобы, как сказал Сильверс МакБрайду, «шастать по студии тогда, когда только заблагорассудится»1. Сильверс нашел парню офис, который тот делил с агентом редакционного отдела телевидения Джули Реймонд, и какую-то канцелярскую работу, которая не требовала вступления в профсоюз. Стивен стал кем-то вроде «ученика со свободным посещением» и получил свободу от обязанностей на студии. Пока его будущие коллеги посещали киношколу, он разрабатывал собственную учебную программу, изучая ремесло.
«Каждый день в течение трех месяцев подряд, – рассказывал он репортеру Hollywood Reporter, – я проходил через ворота, одетый в простой черный костюм, с портфелем. Я посетил все угоки студии, какие мог, познакомился с людьми, наблюдал технику и просто впитывал атмосферу»2.
Он старался вести себя так, чтобы люди принимали его за сына одного из руководителей из Черной башни (здание на территории студии). Это все еще был мир «мужчин средних лет», и он быстро понял, что никто не ждет его с распростертыми объятиями. В первый и последний раз он попытался пройти в этот мир как взрослый, но он все равно оставался одним из сотен юнцов, собираюшихся у ворот даже самых традиционных голливудских студий. Двадцать лет спустя у мальчика с портфелем, пробегающего мимо охранника в форме, будет собственная производственная компания, Amblin, занимающая добрую часть помещений на той же самой студии – «подарочек» от Universal, стоимостью то ли четыре, то ли шесть миллионов, ставший местом, где рождается радость.
Когда он не помогал Джули, он блуждал по задворкам, смотрел, как снимают фильмы, околачивался в монтажной, иногда досаждая, но все равно активно впитывая все, что видел. Он хотел встретить звезд и даже приглашал Чарльтона Хестона или, например, Кэри Гранта на обед. Некоторые принимали приглашение, некоторые – нет. Одни режиссеры позволяли ему следить за съемками, другие вышибали с площадки. У него были шарм, наглость и, что особенно важно для его будущей профессии, отсутствие страха перед словом «нет».
Когда он поступил в старшую школу Саратоги, школьная газета с маленькой гиперболой П.Т. Барнума сообщила, что «Стив Спилберг работал с голливудскими режиссерами этим летом на Universal Pictures».
Только вот этот заголовок и лето на студии были единственными лучами света на фоне глубокой личной трагедии: Саратога представляла собой еще один шаг, еще один обрыв, еще одну попытку завести друзей. Вновь его близнецы-демоны – антисемитизм и развод родителей – изводили мальчика, доводя до безумия.
Его друзья тех лет отрицают тот факт, что в их среде Стивен получал зуботычины за то, что он еврей. Дон Шулл, сосед, не заметил антисемитизма, правда, сам Шулл тогда был большим парнем, защищавшим Спилберга от хулиганов своим грозным видом. Другой друг, Джин Уорд Смит, интеллектуальный и самопровозглашенный ботаник, ощущал эту неуверенность Стивена и был свидетелем преследований. Когда Стивен, всегда старавшийся быть «одним из тех парней», стал репортером школьной газеты, он начал освещать – внимание! – спорт. Смит считал это своего рода предательством ботанов, но также понимал, насколько Стивену важно чувствовать себя частью компании. Он был не изгоем в полном смысле этого слова, но, по собственному выражению, был словно «в тени и популярных парней, и изгоев» – то есть балансировал между риском стать полным изгоем и открывающимися возможностями. Словно отражая не совсем определенный статус брака родителей, он как бы застрял посередине, достаточно близко от мейнстрима, чтобы тосковать по нему. Выход был один – стать спортивным репортером. С малолетства чувствуя свое призвание, возможно, он инстинктивно пытался получить различные знания, которые ему понадобятся.
Стивен постоянно поднимал тему своего еврейства: что значит на самом деле быть евреем? Возможно, виной тому были его же родители: они утверждали, что были евреями, но не соблюдали догмы в повседневной жизни.
«Хочешь знать, что значит быть евреем? – спросил он Майка Огастина, друга, которого он привел домой однажды, когда родители были дома. – Быть евреем – это выпивать лишний бокал вина в день, чтобы громче кричать друг на друга»3. При этом Огастин отметил, что, несмотря на развод, родители Стивена «все еще были преданы друг другу». Вот и еще один слой эмоционального осложнения для ребенка.
Гнев Стивена, хотя и глубинный, смешался в тот период с типичным подростковым бунтарством «без причины», которое взбудоражило в те годы много подростков против родителей. Дети отрицали авторитет родителей, обвиняя их в лицемерии. Раскалывались устои добродетели – вера, моногамия, лояльность. Но так называемое лицемерие было лишь функцией культуры, в которой брак был вечен, развод был чрезвычайно редким явлением, а пары оставались вместе «ради детей». Из-за нестабильности надежды то появлялись, то разбивались, создавая постоянную напряженность, хуже которой ничего нет. Родители старались сохранить свои разногласия в секрете, но дети чувствовали конфликт и, не понимая его, часто винили во всем себя.
Одним из самых очевидных для Стивена выходов из трудностей, связанных с идентификацией себя в мире, был прост и интуитивен: окунуться в мир фильмов голливудских режиссеров. Он рассказывал Смиту, снобу-математику, грезившему европейским кино, что американские режиссеры были художниками действия, особенно Форд и Хичкок. После «Психо» Спилберг полюбил у Хичкока его талант внушения, умение удерживать внимание масс. В разговорах со Смитом он также развивал изысканный вкус в научной
