Тот самый Янковский - Сергей Соловьев

Совершенно особая история, крайне живая и интересная. Начиналась особая жизнь даже на съемочной площадке. Когда появлялся один Олег – это было особым преображением, а уж когда они вдвоем появлялись – это было что-то такое, что забыть невозможно! Чрезвычайно весело вспоминать! Было такое ощущение, что в каких бы костюмах они ни были – в раздолбайских или императорских, но когда они общались на съемочной площадке, причем общались по делу, пытались разобрать какую-то сцену, как и кто будет друг другу посылать и передавать реплики, – было полное ощущение, что это два двоечника-второгодника из спецшколы для неполноценных. Потому что то, с каким вниманием они слушали друг друга, прислушиваясь друг к другу: «Что ты хотел сказать?» – это совершенно особый какой-то, я даже не знаю, особый взгляд на самих себя на съемочной площадке из далекого космоса, как будто какие-то инопланетяне смотрят на Олега и Сашу, снимающихся в кино.

А все это не просто идиотство – это в них колотился гений артистизма, который получен был ими от родителей и от Господа Бога.

Когда закончилась картина, он нормально себя чувствовал. Все время, пока мы снимали, никаких не было даже всполохов на дальнем горизонте. Ничего не было. Он все время меня учил как надо, говорил: «Ты неправильно живешь… Ты вот так просто грюкнешься… посредине бега на короткую дистанцию. Ты что – одурел? Во-первых, обязательно скинуть вес. Ну, скинь. Ну нельзя… Вот видишь… я худой. Ну, скинь… ну, нельзя – ты ходишь и носишь с собой 100 кг весу в чемодане. Ну какое тут сердце выдержит? Ты что – больной? Нужно скидывать вес…» Я говорю: «А как скидывать?» – «Ну как? Не жри после шести… Не жри…» Я говорю: «Ну, скучно. Ты что? Я целый день дома… Вот сейчас закончится все – пойду пожру… И рюмку выпью». – «Рюмку? Да. Это надо. Обязательно – после шести… На ночь. Вот я тебе советую, вот как я делаю? Красное. Это прекрасный тонус. Прихожу домой – 150 хорошего виски. Хорошего виски! Не надо никаких глупостей – ничего не суй, лед туда не суй. 150 превосходного виски выпил. И посветлел. И душевно просветлел. И сосуды у тебя расширились». Все время меня кондярил, как я должен, так сказать, правильно: «Ты крадешь… Ты же бутылку с пивом выпьешь – конечно, у тебя же вот такая рожа наутро, понимаешь? И еще у тебя близко сосуды расположены. Вот видишь? Посмотри на меня…»

И действительно – мы все были убеждены, что Олег проживет 100 лет. Просто 100 лет. Потому что он был абсолютно нормальный. Андрей Арсеньевич Тарковский был абсолютно нормальный человек с улицы и просто снимал так. Конечно, у него было такое количество тараканов… таких тараканов… нечеловеческих. Ничего этого не было в Олеге. Почему Тарковский и считал его человеком из массовой культуры. Он был абсолютно вот такой уравновешенный советский мещанин. Вот просто такой, значит: «Мы машину купили, теперь будем думать про домик…» У него была такая абсолютно нормальная жизнь. Притом я ничего плохого не могу сказать ни про домик, ни про машину, наоборот, ездил с Олегом на его машине и к нему в домик, и там вели нездоровый образ жизни. Пили эти самые височки… И вдруг! Он все время звонил:

– Как дела? Как с картиной?

– Ты приходи на «Мосфильм». Хочешь, Люду возьми, Филиппа возьми. На «Мосфильме» сядем, спокойно посмотрим.

– Нет. Не хочу.

– Как не хочешь?

– Я «А.К.» хочу смотреть со зрителем. Ты знаешь – это картина, частью которой эстетически является обязательное наличие зрителя в зале. Хочу посмотреть ее со зрителем.

– Посмотри сам… Сколько времени мы вбухали!.. Сколько труда! Сам-то посмотри…

– Нет. Только со зрителем. Только со зрителем.

И накануне Нового года звонит мне Таня:

– Сережа! Я в Интернете какую-то чушь прочла.

– Что такое?

– Что у Олега там что-то… Какие-то неприятности…

– Какие неприятности?

– Ну, со здоровьем… Очень такие серьезные…

– В каком Интернете? Тань, ты тоже… нашла… знание и мудрость… Ты мою страницу открой… там прочитаешь, что я умер 4 года тому назад и была большая кампания по моему захоронению в Санкт-Петербурге. Что ты веришь? Какие там…

– Ты знаешь, мне не понравилось. Я не могу Олега набрать – глупо, как сказать? Может быть…

– Что может быть? Может, я наберу? И сказать: «Олег, я через Интернет… В Интернете я прочитал, что ты вот-вот грюкнешься?» Что за чушь такая? Не буду звонить!

И тут меня насторожило. Неделю нет звонков, вторую, третью – нет звонков от Олега, – такого не бывало. Он позванивал всегда с дикой нудностью: «Когда копия? Когда? Где? Чего?» И тут у меня что-то такое… Я позвонил:

– Олег! Куда ты вообще провалился? И вообще здесь какая-то хреновина происходит… Какие-то сказки рассказывают, что ты в какой-то клинике лежал… чего-то они тебе там ковыряли?

– Да. Я лежал на профилактической. Я время от времени ложился. И тебе советовал… И я вот лег к этим уродам. Они: «Вы чудесно, очень хорошо себя чувствуете, все хорошо, все анализы мы сделали… Самый здоровый человек на свете!»

– Где?

– Ты знаешь, где! В Кремлевке, в больнице. Самый здоровый человек на свете! Я худею, а они: «В вашем возрасте это очень хорошо. Очень хорошо, что вы худеете. Слава богу, что не толстеете. Вот если толстеете… а худеете – это очень хорошо!»

– Действительно хорошо. Ты ведь сам говорил, что хорошо.

– Хорошо-то хорошо. Но видишь ли, у меня с поджелудочной – говно.

– Какое у тебя говно с поджелудочной?

– Какое говно? Нехорошее говно… Совсем нехорошее говно.

– Так… Вот тебе раз…

– Ну да…

– Что делать?

– Как что делать? Бороться буду! Будем бороться.

Не было ни пауз трагических, ничего такого, вот так – как нормальный этап жизни. Вот так – принял этот этап. И начал эту беспримерную борьбу, которая трагически завершилась. Мы созванивались часто, когда он болел. Я не ходил к Марку Захарову на премьеру гоголевскую, где Олег играл, я по телевизору увидел, как он изменился. А мы как раз в этот момент, как раз мы с ним не виделись. Я знал, когда я к нему зайду, он по моему лицу… я не смогу так сыграть, уж совершенно такого нормального человека, который увидел нормального Олега через какое-то количество времени, и я не пошел туда. Но созванивались мы все время. И Олег все время говорил: «Когда премьера, где премьера, когда премьера, где премьера?» И когда мы уже придумали эту премьеру замечательную, которую нам Санкт-Петербург помог осуществить в Михайловском театре, они поставили аппаратуру всю, и я звонил Олегу и говорил: «Олег, вот такая премьера в Санкт-Петербурге. Там уже весь Петербург оклеен афишами. Вот там в Михайловском театре натянули экран, замечательный долби-стерео-серраунд. Ну, ты приедешь? Он говорит: «Да ты что? О чем ты говоришь? Конечно, конечно, приеду. Конечно». Это уже после того, когда я видел его по телевизору в премьере Марка Захарова. «Конечно, – говорит, – приеду! Обязательно приеду! Что ты молчишь?» Я говорю: «Ну как, премьера без тебя – не премьера. Точно приедешь?» Он говорит: «Даже если мне будет очень хреново, наколюсь и на премьеру приеду. Наколют меня. Снимут мне боль на это дело. Я приеду на премьеру». И за несколько дней до премьеры все это завершилось тем, чем завершилось. И этой картины он так и не увидел. Так и не увидел. Не хотел без зрителей.