Литературный призрак - Митчелл Дэвид

Я не очень-то к ним прислушивался. Я не умею описывать женщин, не то что Такэси или Кодзи. Но если вы слышали «After the Rain»[8] Дюка Пирсона{22} – то вот, четвертая была так же чиста и прекрасна.

Она остановилась у окна и посмотрела на улицу. Что ее там привлекало? Чувствовалось, что она стесняется своих одноклассниц. Да и как могло быть иначе! Она была такая живая и настоящая рядом с этими картонными куклами. Она жила настоящей жизнью, которая и делала ее такой настоящей, и мне захотелось узнать эту жизнь, прочесть, как книгу. У меня возникло странное чувство. Точнее, я подумал… Не помню, что я подумал… Впрочем, вряд ли я думал вообще…

Она замерла и слушала музыку! Боялась шевельнуться, чтобы не вспугнуть музыку.

– Так есть у вас этот диск или нет, я спрашиваю? – визгливо осведомилась вырезанная по трафарету девчонка. Наверное, нужно долго тренироваться, чтобы голос зазвучал так противно.

Две другие захихикали.

У заводилы в кармане зазвонил телефон. Она его достала.

Я разозлился на девиц, потому что они мешали мне смотреть на четвертую.

– Слушайте, наш магазин для коллекционеров. То, что вам надо, продается в ларьках с игрушками у метро.

Богатые девчонки из Сибуи – болонки, откормленные трюфелями. Девушки в баре у Мамы-сан прошли суровую школу выживания. Им нельзя потерять клиентов, нельзя потерять лицо, нельзя потерять себя. Да, жизнь оставила на них глубокие шрамы. Но они себя уважают, и это сразу видно. Они уважают друг друга. И я уважаю их. Они настоящие.

А в девчонках, которые молятся на глянцевые журналы, нет ничего настоящего. У них журнальное выражение лица, они щебечут на журнальном языке и одеты все по-журнальному. Не знаю, можно ли их винить. Конечно, шрамы не украшают. Но посмотрите! Эти девчонки такие же пустые, глянцевые, одинаковые и бездушные, как их журналы.

– Мальчик слегка не в духе сегодня? Подружка продинамила? – Заводила наклонилась над прилавком, призывно раскачиваясь в нескольких сантиметрах от меня.

Я представил, как она с таким же выражением лица переходит из бара в бар, из бара в автомобиль, из автомобиля в дом свиданий.

Подружки прыснули со смеху и оттащили ее прежде, чем я успел придумать в ответ что-нибудь остроумное. Они направились к дверям.

– Ну, что я тебе говорила! – фыркнула одна девица.

Другая все еще болтала по телефону:

– Понятия не имею, где мы. Какой-то паршивый магазин возле паршивого сарая. А ты где?..

– Так ты идешь? – Заводила повернулась к ней, а она все так же стояла у окна и слушала Мэла Уолдрона.

«Нет, – гипнотизировал я ее. – Скажи „нет“ и останься со мной, в моем уголке».

– Повторяю, – отчеканила заводила. – Ты – идешь – с – нами?

Может, она глухонемая, подумал я.

– Да, пожалуй, – откликнулась она удивительным голосом. Таким живым и настоящим.

«Оглянись, – мысленно взмолился я. – Оглянись. Взгляни на меня. Хотя бы раз – взгляни на меня».

В дверях она обернулась и посмотрела на меня через плечо. Мое сердце подпрыгнуло, как на батуте, а она следом за остальными вышла на улицу.

* * *

На вишневых деревцах набухали почки, их острые кончики распирали красновато-коричневую оболочку, надрывали ее изнутри. Голуби курлыкали и прохаживались с важным видом. Интересно, они напускают на себя важность, чтобы произвести впечатление на противоположный пол, или они по натуре пижоны? Вот что следовало бы изучать в школьной программе, а не всякую чепуху типа «как называется столица Монголии». Воздух стал теплым и влажным. На улице было душно, как в палатке. В соседнем здании дрель вгрызалась в бетон. Такэси сказал, что там готовится к открытию очередной магазин спортивного снаряжения для серфинга и водных лыж. Просто диву даешься, сколько у нас в Токио любителей серфинга и водных лыж.

Я включил сборник Чарли Паркера на полную громкость, чтобы заглушить скрежет металла. Чарли Паркер, пылкий и затейливый, уж он-то не понаслышке знал, что такое жестокость. «Relaxin’ in Camarillo», «How Deep is the Ocean?», «All the Things You Are», «Out of Nowhere», «A Night in Tunisia»[9]{23}.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Я мысленно нарядил ту девушку в ситцевое платье{24}, но она ускользнула в североафриканскую ночь.

Быть не таким, как все, вот как я, – ничего хорошего.

Однажды мы с Кодзи пошли в Роппонги, он был в ударе и завел знакомство с двумя девчонками из Шотландии. Я-то сперва подумал, что они учительницы в какой-нибудь задрипанной английской школе, но нет, оказалось – «экзотические танцовщицы». Кодзи здорово говорит по-английски – в классе всегда был одним из первых. Я-то не особо налегал на английский – это девчачий предмет, но, когда открыл для себя джаз, призанялся английским дома, сам, чтобы читать интервью с великими музыкантами, а они все сплошь американцы. Но читать – это одно, а говорить – совсем другое. Поэтому Кодзи приходилось работать за переводчика. Так вот, эти девчонки сказали, что у них на родине каждый стремится быть не как все. Ради этого красят волосы в такой цвет, как ни у кого, покупают одежду, как ни у кого, увлекаются музыкой, которой никто не знает. Просто не верится! Потом они спросили: отчего здесь наоборот, все девчонки хотят походить друг на друга? Кодзи ответил: «Потому что они девчонки! Почему все копы одинаковые? Потому что они копы, вот почему». Тогда одна из этих шотландок спросила: а почему японские ребята, как мартышки, подражают американцам? Одежда, рэп, скейтборды, стрижки. Я сказал, мол, дело не в том, что они так уж обожают все американское, просто отвергают все японское, доставшееся от родителей. Но поскольку собственной молодежной культуры у нас нет, вот им и приходится брать первое, что под руку попадется, а это, естественно, американское. Но вообще-то, не американская культура имеет нас, а мы имеем ее.

У Кодзи возникли трудности с переводом последней фразы.

Я начал расспрашивать девушек про личное пространство: есть ли у них по жизни свой уголок. Подумал, такой разговор как раз в тему. Но ничего путного не добился, если не считать того, что в Японии, дескать, квартирки ужасно маленькие, а вот в Англии все дома с центральным отоплением. Потом подошли их приятели-моряки, здоровенные американские гориллы. Они без особого интереса смерили нас с Кодзи взглядом, и мы отчалили, решив, что самое время пропустить по стаканчику в баре.

Да, жизнь у меня, конечно, не такая, как у всех. В старших классах ко мне прикапывались из-за того, что нет родителей. Даже подработать и то было сложно устроиться – все равно как если у тебя родители корейцы. Людям до всего есть дело. Проще, конечно, было сказать, что родители погибли в автомобильной катастрофе, но я не собираюсь врать в угоду каждой дубовой башке. К тому же, если говорить о человеке, что он умер, судьба сочтет это намеком и пошлет ему смерть. В Токио слухи распространяются телепатически. Город гигантский, но всегда есть кто-то, у кого есть знакомый, который знает твоего знакомого. Анонимность не исключает совпадений, она только делает их более поразительными. Вот почему я до сих пор убежден, что мой отец вполне может зайти к нам в магазин.

Так что с младших классов я вынужден был драться. Я часто проигрывал, но это не важно. Таро, вышибала в баре Мамы-сан, всегда говорил, что лучше терпеть поражение в драке, чем терпеть обиду. Проиграть бой лучше, чем отказаться от него: так закаляешь волю, а это главное. Таро внушал мне, что уважают того, у кого сильная воля, а труса не уважает даже трус. Он учил меня, как ударить головой, если противник выше ростом, как бить коленом в пах, как выкручивать руки. Поэтому в старших классах уже мало кто решался меня задевать. Помню, однажды возле школы меня поджидала шайка молодых якудза: чьему-то брату я на перемене раскровенил нос. До сих пор не знаю, кто предупредил Маму-сан – Кодзи, наверное, – потому что она в тот день попросила Таро меня встретить. Он выждал, когда в парке меня окружили, потом подошел и напугал их до усрачки. Вот так-то. Мне только сейчас пришло в голову, что Таро, по сути, всегда был мне как отец.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})