Внутри и вне помойного ведра. Практикум по гештальттерапии - Фредерик Саломон Перлз
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я исследовал функционирование оргона-ящика и ряд его владельцев и постоянно обнаруживал заблуждение: внушаемость, которая могла быть ориентирована в любом направлении, которое мне нравилось. Райх умер в тюрьме, но не отказался от своей навязчивой идеи. Полагая, очевидно, что оказался гением, он тем не менее в большей мере снискал себе славу "сумасшедшего ученого".
Писать о четвертом разочаровании — моей встрече с Фрейдом — еще труднее. Нет, это неправда. Я предвидел, что это должно быть более трудным, потому что в мой эксгибиционистский период я имел смутные представления на этот счет и делал вид, что знаю больше о Фрейде, чем это было на самом деле. Фактически, за исключением С. Фриндландера и К. Гольдштейна, мои встречи с такими знаменитыми людьми, какими были Эйнштейн, Юнг, Адлер, Ян Смит, Марлен Дитрих и Фрейд, были случайными. Это неожиданное столкновение, в основном не имевшее другого результата, кроме возможности похвастать и оказать косвенное влияние на слушателей через значимость собственной персоны — волшебство затмевающего взгляда и мнения.
Я провел полдня с Альбертом Эйнштейном: непретенциозность, теплота, несколько ложных политических прогнозов. Я вскоре утратил самоконтроль, редкое удовольствие для меня в то время. Я все еще люблю цитировать его высказывание в то время: "Две вещи беспредельны — Вселенная и человеческая глупость, но я еще не совсем уверен относительно Вселенной".
Моя встреча с Зигмундом Фрейдом, произошедшая в 1936 году, напротив, была разочарованием номер четыре.
Я уже был в Вене ранее. Я приезжал туда в 1927 году по приглашению Клары Хаппель. Она проводила мой анализ во Франкфурте около года. Однажды, к моему удивлению, она объявила, что мой анализ закончен. Я должен был ехать в Вену делать контрольную работу.
Я был рад, но отнесся к этому скептически. Я не чувствовал завершения, и факт, что это решение совпало с моментом, когда мои деньги иссякли, не способствовал нарастанию уверенности.
В этот год я встретил Лору. По-видимому, в университете я выглядел перед ней и другими девушками как бакалавр, достигший брачного возраста. Это было время, когда еще возможно избежать щупальцев осьминога, пугающего браком. До меня никогда не доходило то, что Лора должна была "подцепить" меня, где бы я ни был.
Вена — город моих грез — или, скажем, город моих кошмаров?
Я приехал в Вену без денег: у меня не было сбережений, и я мало зарабатывал. Когда у меня были деньги, я любил их тратить, а когда я их не имел, я должен был сводить концы с концами до следующей оплаты. Клара Хаппель, и мне приятно это сказать, не лечила меня от моей беспокойной цыганской натуры. Я снял дешевую меблированную комнату исключительно для того, чтобы покинуть ее как можно быстрее по двум причинам.
Одна, как гласит предание, заключалась в том, что я обнаружил мертвого таракана в моей постели, факт, который не взволновал бы меня сам по себе. Но дюжина родственников, которые пришли выразить мне сожаление! Нет, нет, нет!
И затем решение моей хозяйки, которая сказала мне:
— Никаких посетительниц после 10 часов!
— Почему именно 10 часов?
— Ну, до 10 часов что-нибудь может случиться. После 10 часов что-нибудь обязательно случится!
Против такой аргументации не было доводов.
Я нашел Вену подавленной.
В Берлине у меня было много друзей и развлечений. Мы, дураки, верили, что сможем построить новый мир без войн. Во Франкфурте я чувствовал свою принадлежность — не полную, скорее частичную — к экзистенциальной гештальт-группе, центр которой был там. Психоанализ с Хаппель был скорее "надо", навязчивой идеей, компульсивной регулярностью, с некоторым, но небольшим опытом.
В Вене психоанализ был основным для меня. Я был легко влюблен в прекрасную молодую докторшу по обучению. Она была похожа на всю фрейдовскую клику, окруженная табу. Выглядело так, как будто все венские лицемерные католики оккупировали практику "Еврейской науки".
Мне трудно описывать этот год в Вене. До этого я написал последние 15 страниц между семинарами без усилий. В конце концов, я настолько возбудился от описания, что оно, казалось, захватило меня. Я увидел, что несколько раз говорю о центре — я не знаю, буду ли писать его в английском или немецком написании. Оба кажутся подходящими. До сих пор последняя неделя описания, по-видимому, сформировала мой центр, возбуждение, смещающееся с творчества с помощью кино-и магнитоаппаратуры к самовыражению.
Описание в стихотворной форме исчезло. Ха! Неправда, не полностью. Здесь интересное противоречие: мое презрение к поэзии пропало. Я не знаю поэзию по опыту Изален, этого прекрасного места наших и моих семинаров (я проводил четырехнедельные занятия). У меня не было такого ощущения для этого биографического приступа. Последнюю неделю я писал поэтому для девочек в приемной службе, и не считаю это поэзией. У меня есть сейчас и теперь в фантазии поэма о смерти, но не умирании. Это могло бы быть темой, достойной поэзии. Еще есть строчки, написанные для девушек, всегда занятых посетителями с бесконечными вопросами, которые приятно было бы записать. Мы даже использовали эти строки в фильме "Фритц", который снимает Ларри Бус. Более того, я был польщен, услышав в ответ: "Хорошие произношения и чувства". Мой сильный берлинский акцент практически исчез.
— Ты хочешь услышать это стихотворение?
— Конечно!
— Ну, если ты настаиваешь, я с удовольствием уступаю.
ДЬЯВОЛЬСКАЯ ИГРА
То место похоже на рай,
Где вы получаете разнообразные
Наслаждения — девушки,
Ванны, солнце, мудрые группы,
Воистину нечто Изаленское.
Дьявол проходил мимо и взмолился:
"Я тоже хочу заниматься.
Я написал несколько прелестных жестких пьес,
Чтобы лелеять мое наслаждение".
Несколько глупых вопросов, которые я вам задаю,
Быстро выбьют вас из равновесия.
Если вы полагаете, что ваша задача —
Отвечать, не слишком скупитесь.
Ангел звенит, как серебряный колокольчик:
"О боже, не будь так неистов.
Дьявол действительно желает добра.
Он просто… только любознательный".
Я надеюсь, Вам понравилось это так же, как и мне.
Ну, это пускание пыли в глаза не помогло. Я все еще должен вернуться назад, в Вену 1927 года. Что заставляет меня так бояться Вены? Ничего особенного, чего бы я мог стыдиться! Я приезжал несколько раз в Вену последние десять лет. Я наслаждался
