Страсть и цветок - Барбара Картленд

— Я только что получил очень печальное известие, — вымолвил отец.

Эти слова были сказаны с такой мукой, такой тоской в голосе, что Локита инстинктивно прижалась к нему.

Всякий раз, когда он навещал ее, в нем было столько радости и света, что он, казалось, излучал их вокруг себя, и она, подхваченная этой радостной волной, смеялась и веселилась вместе с ним.

Но сейчас все было иначе.

— Что случилось, папа?

— Твоя мать… умерла, — с трудом проговорил отец.

— Умерла? — удивилась Локита. — Но ведь это произошло давно.

— Все эти годы она была жива, — ответил отец. — Но ей нельзя было тебя видеть… Мы считали, что для тебя лучше, если ты станешь думать, будто она умерла.

— Но почему же ей нельзя было меня видеть?

— Не спрашивай меня. Но ты должна верить мне, Локита. Верить, как и прежде.

— Конечно же, я верю тебе, папа, но все это так странно… Почему я ничего не знала о моей маме? И почему не могу жить с тобой? Ведь все дети живут со своими родителями.

— Когда-то я, наверное, смогу тебе обо всем рассказать. Но в данный момент это невозможно. Поверь мне, милая моя доченька, невозможно!

— Как выглядела моя мать?

— Помнишь, мы видели ее, когда были в Одессе?

— Разве это была мама? Она такая красивая!

— Самое красивое существо на свете! — промолвил отец.

Голос его задрожал, и тогда Локита поняла, как глубоко он страдает.

Было бессмысленно задавать ему вопросы, на которые он все равно бы не смог ответить, и тогда, еще теснее прижавшись к нему, она поцеловала его.

Потом, зная, что это доставит ему радость, она танцевала.

По настоянию отца, считавшего, что в талантах и изяществе манер она не должна уступать девочкам своего возраста, была нанята давать ей уроки бальных танцев мадам Альбертини, и она-то впервые обнаружила у Локиты склонности к пантомиме.

Мадам Альбертини когда-то танцевала в балете, но в самом начале своей карьеры поскользнулась на сцене, сломала ногу и с тех пор уже не могла мечтать о танце.

Но, будучи тонким знатоком балета, она набрала нескольких учениц из французских аристократических семейств и через некоторое время пришла к выводу, что привить им изящество движений можно, только научив их выражать свои чувства через жест.

Многие дебютантки, до того державшиеся на сцене неловко и неуклюже, под руководством мадам обрели неуловимую грацию во всех движениях. Молва о ней обошла весь Париж.

В Локите же она обнаружила столь благодатную почву для осуществления своих замыслов, что после каждого занятия рассыпалась в восторженных похвалах.

— Просто дикость какая-то, что она до сих пор не может никому показать своего танца, — снова и снова говорила она мисс Андерсон.

Она отказывалась понимать ту сдержанность, с какой принимались ее дифирамбы.

— Принцесса Матильда на свои званые вечера всегда приглашает всевозможных артистов, — говорила она. — В ее салоне разыгрывалась одна из интермедий Мюссе, а «Проделки Скапена» Теодора Бовиля давали для публики, среди которой находились император с императрицей!

Она смотрела на мисс Андерсон и с мольбой в голосе говорила:

— Если бы мне было позволено шепнуть принцессе хоть одно словечко, Локиту пригласили бы в ее салон не только как исполнительницу, но и как гостью принцессы!

— Ни в коем случае! — сухо ответствовала мисс Андерсон. — Вы же прекрасно помните, мадам, что, придя сюда обучать Локиту танцу, вы обещали нам, что никогда не обмолвитесь о существовании этого дитя за пределами этого дома!

— Помню! Помню! — соглашалась мадам. — Но ведь она так талантлива! Преступно держать столь трепетный свет под таким большим спудом!

От собственной шутки мадам прыскала со смеху, однако мисс Андерсон не разделяла ее веселья.

В наставшие вскоре мрачные дни — когда мисс Андерсон получила известие от адвокатов, что должники наводят справки о состоянии, наследуемом Локитой после смерти отца — она бросилась за помощью к мадам.

— Неужели вы и впрямь хотите сказать, что это взращенное в роскоши дитя теперь без гроша за душой? — спросила мадам.

— У меня есть крохотные сбережения, — сказала мисс Андерсон. — Совсем ничтожные. Разумеется, мы могли бы продать этот дом, но куда нам в этом случае податься? Ведь он принадлежит Локите, и мы не платим за его аренду, так что дешевле нам оставаться жить здесь.

— Гораздо дешевле! — твердо заявила мадам. — Аренда в Париже дорожает не по дням, а по часам. Барон Гусман снес самые дешевые дома, а на их месте выстроил служебные здания.

В то время на это обстоятельство сетовал весь Париж, и мисс Андерсон промолчала, не желая продолжать тему.

— Как вы полагаете, мадам, не могла ли Локита быть вам полезной в занятиях с вашими ученицами и таким образом иметь небольшой заработок?

— Пустая трата времени и таланта! — отрезала мадам. — Она должна выступать на сцене!

— Это невозможно, — не соглашалась мисс Андерсон. — Решительно невозможно.

В общей сложности не меньше сорока восьми часов провели эти женщины в ожесточенных спорах, и всякий раз мисс Андерсон твердила то же самое; и однако, когда тучи сгустились окончательно, она капитулировала.

— А почему я не могу воспользоваться деньгами, которые достались мне после папиной смерти? — спросила Локита, когда ей было объявлено о принятом решении.

— Потому что твоя тетя — сестра отца — нечистоплотная проныра, — ответила мисс Андерсон. — Твой отец всегда опасался, что она вынюхает о твоем существовании.

— Но почему же ей нельзя знать о моем существовании?

И еще до того, как мисс Андерсон ответила, она знала, что та ей скажет.

— Существуют причины, и самые серьезные, по которым факт твоего существования следует держать в глубокой тайне.

— Но разве теперь, когда умер папа, ты не расскажешь мне все?

— Когда-нибудь ты об этом узнаешь, — обещала мисс Андерсон. — Но не сейчас. Сейчас это невозможно.

К этому слову Локита прониклась ненавистью.

«Невозможно» было поступать так и этак, «невозможно» было заводить друзей, нынче стало «невозможно» обсуждать князя Ивана Волконского, — уже не говоря о том, чтобы принять его цветы и подарок.

И все же, несмотря на бесчисленные «невозможно», слетавшие с уст Энди, ей было позволено теперь зарабатывать колоссальные, как ей представлялось, суммы на сцене императорского театра «Шатле».

Разумеется, владельца театра и режиссера, которые должны были взглянуть на ее танец, привела с собой мадам Альбертини.

Едва завидев этих двоих мужчин, Локита тотчас уверилась в том, что они настроены крайне скептически к исполнению, которое им собираются показать в этом крохотном домике на окраине Булонского леса.