Журнал «Вокруг Света» №06 за 1972 год - Вокруг Света

Часа через полтора я почувствовал, что начинаю мерзнуть. Шуба и шапка уже не спасали, пришлось изображать летящего баклана. Нанаун расхохотался, достал примус, чайник и вскипятил чай. Когда он кипятил его, нерпы, как нарочно, стали появляться по борту. Он вскидывал карабин, чайник падал, он бросал карабин, ловил чайник и в конце концов вымыл в чайнике свою не очень чистую пятерню; но, выпив кружку получившегося крепчайшего отвара, я почувствовал себя так, будто только что встал из теплой постели. Охотники же съели перед этим по куску копальхена — моржового жира. Жир был белый, как свинина, словно облитый прозрачным соусом, в котором сверкали кристаллики льда. Каждый отрезал кусочек жира своим ножом, у меня ножа не было. «Вкусно?» — спросил я у Нанауна. «Ох, вкусно! — промычал он и протянул мне свой охотничий нож. — Но это еще не так вкусно, — продолжал объяснять он. — Вот если бы ты попробовал медвежатники — это да! Еще вкусней!» Мне оставалось лишь пожалеть. Моржей пока еще разрешают отстреливать местному населению. Чукчам и эскимосам острова Врангеля, например, разрешают добыть сорок — сорок пять моржей в год, да и то с условием: стрелять не на лежбище, а в открытом море. А на добычу медведей наложили категорический запрет. Даже медвежат для зоопарков отлавливают, не проливая, как раньше, крови, усыпляя на время медведиц сонными пулями.

Незаметно, часов через шесть, успев не один раз еще замерзнуть, в сгущающихся сумерках мы обогнули далеко вышедшую в море пустынную косу и вошли в бухту Сомнительную.

Леденящим душу холодом обдало нас. Ветер гнал навстречу волны, льдины. Промелькнуло давно покинутое моржами лежбище с темными скелетами мертвых зверей. Чукчи утверждают, что старые моржи, чувствуя свою кончину, выходят перед смертью сюда, чтобы охотники смогли взять ненужные им теперь клыки.

Лицо Тынклина показалось мне серьезным и озабоченным, и я не решился узнать у него, отчего мы, вместо того чтобы идти к поселочку, домики которого уже показались, свернули в сторону. Через некоторое время выбрались на берег у одинокой избушки, вокруг которой стояли вешала с вялящимся моржовым мясом и нерпичьими ластами, а перед домом сидело собак пятнадцать на цепи, и перед каждой из них лежало по куску моржатины. Оказалось, что Тынклин в поселок идти не собирался и не собирается.

От избушки до него было километров пятнадцать вокруг лагуны. А я, понадеявшись, что попаду туда сразу, не взял оружия, да и мешок мой не был рассчитан на такой переход. Я растерялся. Для байдары с мотором десяток километров сущие пустяки, но Тынклин вежливо, тихим голосом твердил свое: «Нет, нам туда не надо, нам надо сюда». Нанаун, улучив момент, когда Тынклин его не слышал, виноватым голосом объяснил мне, что сегодня они намереваются пересечь бухту и отвезти его, Нанауна, на его охотничий участок. Он бы и рад помочь, да не знает как. Все охотники очень Тынклина уважают.

Молча мы прошли в дом, он оказался пуст. Затопили печку, поели сала, напились чаю. Тынклин раскраснелся, распарился, снял шапку. Я был зол на него, и теперь он мне показался очень похожим на шамана. Чай он пил с блюдечка, как старуха. Я все никак не мог согреться, ноги у меня тряслись, и я не в силах был унять мерзкую дрожь. Крепко же нам досталось на этом последнем переходе, в бухте.

Вдруг Тынклин встал, нахлобучил шапку и шагнул за порог, Рентытувги и Нанаун молча шмыгнули за ним, словно мыши. Я остался сидеть, но Рентытувги просунулся в дверь и сделал знак идти за ним. «Значит, вы меня отвезете в поселок?» — удивленно переспросил я. «Да-да, — сказал Рентытувги. — Он говорит только, что теперь уж мы не успеем отвезти Нанауна, как было задумано. А погода портится». И мне стало неловко за то, что я смешал их планы. Стыдно за свою злость. Но отказаться, убедить их оставить меня я не решился. Еще через некоторое время мы подплывали к речке Сомнительной. На берегу нас встречал Ульвелькот.

Ульвелькот нравился мне. Он был всегда весел, в хорошем расположении духа. Любил поболтать, сидя на байдаре, об охоте. Было в нем что-то простецкое. Он и ходил-то удало. Размахивая руками, раскачиваясь и в то же время легко. Как птица. На речке Сомнительной у него были изба, жена, дочка, собачья упряжка, куча щенков, нарты, бензопила, ружья, капканы и прочие необходимые для хозяйства мелочи. Был он каюром охотничьего заказника. Заодно выполнял и обязанности егеря, а то и оставался за директора, когда тот, как сейчас, выезжал на материк с партией живьем отловленного зверья. И медвежат, и моржат, и белых канадских гусей, гнездящихся на острове, приходилось ему ловить.

Была у Ульвелькота и байдара. Поменьше, чем у Тынклина, — моржей пять всего лишь в нее можно было вместить. Но и такой ему вполне хватало: не старые времена, когда в море на веслах ходили и старались за один раз запастись моржами года на три вперед. Мотор у него есть. Хороший, только запасных частей не хватало. В этом году он так и не смог в море ни разу выйти. Надежды его настрелять моржей-одиночек, которые сами приплывают к берегу, не оправдались, а мясо ему было нужно. Целыми днями он ковырялся с мотором, уж и зима была на носу. Когда я приехал, дело у него, кажется, шло на лад, потому что, когда Паша, его сосед, радист, попросил у него мяса песцам на приваду, он отдал ему целую тушу. Верил, что скоро в море пойдет и себе добудет. Такой уж он был, Ульвелькот.

На охоту позвать меня, конечно, он забыл, хотя и обещал. Я сам заметил, что жена его тащит к берегу «пых-пых». Поплавок такой из шкуры нерпы. Его привязывают к гарпуну, которым бьют моржа. Поплавок этот с ластами, головой точь-в-точь нерпа. Делается это для того, чтобы раненый морж на байдару не кинулся, а таранил бы себе этот поплавок, ему все равно ничего не сделается. Я и пошел на берег, а Ульвелькот уж отчаливать собирается. Чуть-чуть не опоздал. Перед тем как отправиться, Ульвелькот долго проверял мотор, гоняя по бухте вблизи берега. Но отошли мы в море километров восемь-десять, мотор, словно чахоточный, закашлял, застрелял и заглох. Пришлось брать весла и грести к ближайшей льдине. Рая, дочка его, выпрыгнула на льдину, воткнула пешню, привязала за нее, как за столб, байдару. Стоит, ногой на всякий случай веревку придерживает. А Ульвелькот перевернул мотор, посмотрел на него и полез из байдары. Забрался на ропак с одноствольным своим биноклем, смотрел, смотрел и говорит: «Нет ничего. А в прошлом году моржи здесь были». — «Чего делать-то будем?» — спрашиваю у него. «А ничего, — говорит. — Чай пить будем. Мотор и остынет пока».

Стоим и чай пьем. Льдины вокруг плавают, берег далеко. Горы как воздушные стали, расплывчатые, синие. Где-то там наша бухта. И вот в этот момент и услышали мы тот непонятный звук. «Гудит», — сказала Рая. Слушаем и мы. Сначала подумали про самолет, что несколько дней подряд картошку на остров возил. Ульвелькот говорит: нет, картошку возить кончили, привезли всем, кому нужно. И стал объяснять, что в этом году он всего три ящичка взял, потому что в прошлом он пять взял, да два выбросил. «Не люблю ее. Мясо больше люблю. Вот моржа убьем, мяса много будет, пусть все едят мясо, приходи и ты кушай мясо...» — «Ледокол», — опять говорит Рая и сама все вслушивается. Послушали мы — вроде непохоже. У ледокола сильнее шум. Потом Рая опять негромко говорит: «Байдара». — «Откуда ей здесь быть?» — не поверил Ульвелькот. А то, что это и впрямь байдара, уж и сомневаться нечего, показалась она из-за льдин и идет прямо к нам. Хлопнул себя по лбу Ульвелькот: «Да ведь это же Тынклин. От Нанауна возвращается».

И действительно, в байдаре сидели Рентытувги и Тынклин. Ульвелькот весь преобразился, протер рукавицей ящик, на котором кружки стояли, их ополоснул, достал новую пачку печенья и встал впереди всех, как у двери, на самом краю льдины. Тынклин тоже весь засветился, сверкая металлической челюстью, молодецки выпрыгнул из байдары. А Ульвелькот уж протягивает ему кружку с чаем, а вторую — Рентытувги.

По-моему, Тынклин все понял. И что мотор у Ульвелькота ненадежный, и что моржей на зиму ему во что бы то ни стало надо доставать. А тянуть с этим нельзя. Осень: сегодня погода есть, а завтра уж ее не будет. А может, и сказал ему про все это сам Ульвелькот, о чем-то они и по-чукотски говорили. Одним словом, Тынклин повернул свою байдару и пошел на охоту с нами, хотя, как я думаю, надо было ему в другую сторону идти.

Рев моржей на воде слышно за много километров. Но в Мире царила удивительная, даже какая-то подозрительная тишина. Берег уж едва виднелся, а мы плыли все дальше, приглядываясь к каждой темной точке. Редкие нерпы удивленно таращились на нас из-за льдин и испуганно ныряли, шлепая по воде ластами. Льдины были как на выставке: немыслимые, похожие на каких-то чудовищных животных, а то вдруг поражали удивительным сходством с медведями, собаками. Только осенью такое с ними бывает, после того, как поработает над ними летнее солнце да обмоет неспокойная осенняя волна.