Пиночет - Борис Екимов

- Дорогой, так не надо: ночью, я думал, грабят, дети, жена... Мы разберемся, меня все знают. Я звоню нашему старейшине... Он подъезжает. Мы разбираемся. Какое зерно, кто меня обманул, указываю, у кого покупал, при свидетелях. Какое оружие... Это игрушка, ребята нашли, не успели отдать... Молодые, глупые... Завтра поедем в райцентр...

- Сегодня поедем, - поправили его. - И не в райцентр, а подальше, вместе с твоими сыновьями.

- Я могу...

- Ты ничего не можешь. Уясни это. А мы можем еще и могилку раскопать.

- Какую могилку?

- Ты не знаешь какую?

- Бичи... Пьяницы... - начал сбивчиво объяснять Ваха. - Помирают... Хороним...

- Смотря как помирают. Но это - к слову.

Случайно или нарочно звякнул металл наручников.

- Все будет сегодня, сейчас. Слушай председателя.

Корытин продолжил речь:

- Слушай внимательно. Или тебя с сыновьями они забирают, - кивнул он в сторону военных, - или другой вариант. Называешь адрес за пределами нашей области. Забираешь скот, кроме этих бычков. Забираешь семью, имущество, и тебя везут по твоему адресу. Прямо сейчас. Выбирай. Времени на раздумья у тебя нет.

И, подтверждая слова Корытина, ко двору, к его яркому свету, медленно подползли два автомобиля - огромный скотовоз и бортовой "КамАЗ".

Ваха снова пытался что-то говорить, несвязное. Его оборвали:

- Три минуты на раздумья. Грузись - или увозим.

Ребята в камуфляжной форме, словно занудившись, стали прохаживаться. В такт шагам позвякивали наручники, пристегнутые к поясам.

- Бумаги отдаете мне?

- Бумаги в надежном месте. Мое слово - гарантия, - ответил Корытин.

Ваха шумно и коротко вздохнул, переводя взгляд с Корытина на офицера и обратно, сказал:

- Уезжаю.

Машины, утробно рыча, вползали во двор. Выпустили из вагончика работников-бичей. Началась погрузка с мычаньем да блеяньем.

Той же ночью, еще до рассвета, груженые машины ушли из хутора.

Корытин с помощниками и понятыми успел проведать на хуторе еще один двор. Нашли зерно. Составили акт.

Корытин спать не ложился. Рано утром на поле, возле комбайнов, собрали всех: комбайнеров, штурвальных, шоферов, ремонтников. Корытин держал речь:

- Первый день уборки. Воровство. За хищение зерна Ваха с семьей выселен из пределов области. - Это уже было не новостью. Разлетелось.- Ворованное зерно обнаружено у Моргунова. Дело передано в прокуратуру. Краденое изъято. Пре-ду-пре-ждаю, - громко, раздельно и внятно сказал Корытин, - воровства зерна не допущу. Ни от комбайнов, ни при перевозке, ни с тока. Зерно - это жизнь колхоза. В целях сохранности точно определены и будут охраняться маршруты движения машин с зерном от комбайнов на ток. За малейшее отклонение от маршрута - немедленное увольнение.

- А если поломка какая, дорогу уступить, свернуть... - зачастил один из шоферов, поглядывая на своих коллег и ожидая поддержки.

- Говори, говори... - приказал ли, одобрил Корытин. - Говори сразу...

- Если чуток в сторону, указателей нету... Там - лесополоса, там сверток...

- Говори, говори...

- Вот я и сказал.

- Все сказал?

- Все.

- Спасибо за честность, - поблагодарил Корытин и бригадиру приказал: - С машины его снять. Сажайте моего шофера. Вечером разберемся. Начинайте работать! - возвысил он голос. - И помните: дитё мамку сосет, оттого и живо, но сиськи у нее не откусывает! А кому новины, новой пшенички захочется, то уже по итогам первой недели заработанное зерно можно выписывать. Доставка на дом. Начинайте работать, - закончил он.- И пусть нам поможет бог.

Расходились молча. Без обычных в таких случаях разговоров, галды. Затрещали движки, один за другим расползались комбайны от ночной стоянки. И скоро потянулись машины, пыля, от поля к току, с тока к полю.

Но сегодня на этом привычном пути неторопливо колесили два "жигуленка", в их кабинах сидели чужие люди - молодые, крепкие ребята в короткой стрижке. Порою их видели в придорожной лесополосе, возле хлебных полей, в дозоре.

В последние годы, лишь начиналась уборка, на свежее зерно, словно воронье на падаль, слетались большегрузные, да еще и с прицепами машины. Слетались и кружили возле комбайнов, дожидаясь своей поры. Расплачивались они сразу и наличными.

Нынче в первый же день несколько таких машин перехватила новая охрана и поставила "на прикол" в колхозном гараже, до выяснения.

Еще одна новость: участковый милиционер всех владельцев машин объехал и лично объявил:

- Две недели, пока уборка идет, со двора не выезжать. Иначе обещаю... Понятно, что обещал.

На току в тот же день новая охрана вытрясла все бабьи сумки с зерном. Начавшийся было гвалт остановил Корытин.

- Не голод, - твердо сказал он. - Хлеб - в магазине. Зерно еще заработать надо. Малейшая попытка будет караться строго. И долго, - пообещал он. - У кого слабинка, лучше дома сидите. С сумками на работу не ходить. От греха.

Повздыхали - с тем и разошлись. Уже потом, через время, старая женщина попеняла Корытину.

- Бывалочка, батя твой... - вспомнила она. - Уборка подошла, он со снопом хлеба по людям, по дворам идет. Глядите, говорит, люди, какой хлебушек уродился. Разве можно такое добро упустить. Милости прошу на поле, на ток. Давайте потрудимся. А ныне под конвоем да под обыском.

- Шаг влево, шаг вправо считается побегом, - подсказал кто-то из молодых. - Конвой применяет...

Корытин ничего не ответил, но на молодуху поглядел так, что она язык прикусила. Потом повернулся и ушел.

9

В зимнюю пору недолгие дни летят быстро. Тем более - в гостях. Будто вчера Катерина приехала, а уж пора собираться.

В один из последних дней она решила пройтись по хутору, встретить, а может, и заглянуть к кому-то из старых подруг. Еще день-другой - и дальше надо катить, и когда придется снова приехать, и придется ли, при нынешних временах, об этом знает лишь бог.

Стоял солнечный, с легким морозцем день. Искрился радужными переливами свежий снежок на крышах домов, сараев, на пригорках. Детвора гомонила на воле, радуясь каникулам.

Катерина, женщина уже немолодая, мать троих детей, выйдя на улицу, почуяла себя чуть не девчонкой. Она и гляделась неплохо: хорошо пошитое пальто облегало полную фигуру, высокие сапожки ладно сидели на ноге. Песцовый воротник, песцовая шапка... В пушистом обрамленье лицо Катерины, гладкое и ухоженное, словно помолодело, разрумянившись на морозе.

И показалось вдруг Катерине, что за плечами у нее не годы и годы, не трое уже взрослых детей, а что она снова молода и, приехав на институтские каникулы, летит повидаться с кем-нибудь из подружек.

Ее не узнавали. Одну давнюю знакомую встретила, потом - другую. Казались они много старше. А глядя на Катерину, завидуя ей, ровесницы охали да ахали, еще более поднимая настроение.

Толокся народ у магазина. Катерина шла мимо, направляясь к школе. Конечно, сейчас - каникулы. Но кто-то в школу приходит, и можно встретить старых педагогов, подруг, в школе работающих. В магазине ей делать было нечего, но завернула туда из любопытства. Как и везде, главный торг шел возле магазинных стен. Две машины, на капотах разложен товар, веревки протянуты с цветным тряпьем. Тут же притулились железные киоски, за их стеклами пестрят яркие обертки да наклейки. Все как везде.

Катерину заметили, глядели на нее. Женщина фигуристая да еще - при мехах. Это в Сибири песцами не удивишь, а здесь - редкость.

Она поздоровалась и уже проходила мимо, да вдруг увидела старинную свою подругу: когда-то с ней в школе учились. Она бы ее не признала вовсе, но, постарев и подурнев, подруга стала похожа на мать свою, покойную тетку Варю. И если бы Катерина не знала, что тетка Варя умерла, она бы ее и окликнула. Но то была уже не мать, а дочь. Катерина подошла к ней, поздоровалась и, не сумев сдержаться, сказала:

- Господи... Как ты изменилась... Все мы изменились, - мягко добавила она, жалея подругу.

- Изменишься, - резко ответила та. - Братушка твой поедом ест. Загрызает... Тут изменишься. В гроб вгоняет.

- Как? - не поняла Катерина. - Почему?..

И женщина вдруг закричала:

- Потому, что зверюка он, не человек! Пиночетина! Всех готов загрызть! - И без того заветренное, морщеное лицо женщины потемнело, сузились глаза. Она с ненавистью глядела на Катерину, которая была виновата не только родством с вражиной Корытиным, но всем своим видом: сытым лицом, мехами, сладким запахом парфюмерии. Тоже чью-нибудь кровь пьет, порода одна. - Ненавистные... процедила женщина. - Но бог накажет... - не договорив, опомнившись, она резко повернулась и зашагала прочь.

А Катерина растерянно оглядела тех немногих людей, что стояли у торга. Ничем ответить она не могла, да и не смогла бы, потому что душили подступившие от обиды слезы. Она повернулась и быстро-быстро, почти бегом, пошла от магазина, напрочь забыв, куда и зачем собиралась. Она спешила по улице и чуяла, что вослед ей глядят, и казалось, вот-вот раздастся еще что-то обидное и больное.

Скорей, скорей унести бы ноги...