Пиночет - Борис Екимов

- Жить! - с каким-то остервенением сказал Степан.

Баба испуганно отшатнулась. А потом убеждала всех: "Их дурниной опоили! Дурниной... Всех! Они - бешеные!"

Для Степана слово "жить" осталось в памяти, отпечаталось из недавнего разговора, когда Корытин сватал его на нынешнее поганое дело. Корытин тогда собрал людей, объяснил: колхозное сено надо вернуть, иначе - ни молока не будет, ни телят. А значит - денег. Надо вернуть растащенное.

В словах председателя все было правдой. Степан сразу сказал:

- Со своего база сам привезу, - и также твердо добавил: - А людей кулачить не буду. Ищи другого. Мне стыдно. Не могу.

- Ах, не можешь?.. Стыдно?.. - проговорил Корытин и, поиграв желваками, рубанул сплеча: - А перед своей семьей, перед девками своими тебе не стыдно?! Нарожал, а кормить кто будет? В драных чулках ходят. И это тебе не стыдно?

Степан побледнел, пытался что-то сказать.

- Молчи! - остановил его Корытин. - Твоих детей обижают. Обкрадывают. По миру пускают. А добрый стыдливый папа лишь руками разводит. Раз стыдно, значит, не держи своих девок под замком. Чему быть, того не миновать. Нынче старшую отправляй к туркам, пока в соку. А следом - других!! Раз папа у них стыдливый. Нехай едут.

Корытин сказал - словно ударил. Мертвенная желтизна разлилась по лицу двоюродного брата. Сжались тяжелые кулаки.

Корытин гадал: ударит, нет?

Степан не ударил, вытерпел. А Корытин, перемолчав, добавил:

- Ты пойдешь. Сено, какое растянули, свезете. А после уборки примешь бригадирство на ферме. Будешь там работать. Будешь деньги получать, подчеркнул он, - семью содержать. На ферме будешь, пока дочь не выучится и не сменит тебя. Чтобы она училась спокойно и твердо знала: есть у нее отец, есть надежа, есть место в жизни. Давай, брат, работать,- помягчел он. - Это старый кобель сидит на косогоре, жмурится и ждет, когда его повесят. А нам еще рано сдаваться.

Самому Корытину такие разговоры были очень несладки. Но как по-иному?..

К старому Петровичу в дом он ходил еще до собрания, сказал словно решенное:

- Пойдешь ко мне заместителем. Чувалы с зерном тягать не заставлю. По полям мыкаться тоже не будешь. Верный глаз нужен. Сиди и приглядывай.

Петрович моргал растерянно. Разом запричитали жена и внучка:

- Он еле пекает... Вовсе здоровья нет. На таблетках сидит. Помрет...

- Помрет? - переспросил Корытин. - Мы все помрем. Второго веку не будет. Но помирать легче со спокойной душой. А не в слезах да в соплях, из-за плетня выглядая да слушая, как колхозная скотина с голоду ревет. Работать надо, постановил он, - а не под бабьей юбкой сидеть. У меня у самого - сердце, признался он. - При деле оздоровеем, при людях. Они не дадут нам дремать да хворать. Наши люди, они...

Люди и впрямь не давали дремать.

В короткие дни центральная усадьба и Зоричев зашевелились, гудя, словно растревоженный улей:

- Не имеет права...

- Будем жалиться...

- Нынче, парень, не те времена...

Но сено свезли с подворий на колхозные гумна, поставили скирды.

- Вахину скотину кормить, - при Корытине сказал кто-то вслух. - Вот кому жизнь, при любой власти. Аж завидки берут.

Корытин ответил недобро:

- Не завидуй. Нечему завидовать.

Свезли сено. На гумнах, возле коровников и свинарен работали автокраны и люди, поднимая могучие ограды. Поверх оград в три ряда протянули колючую проволоку. Оцинкованную, новенькую, она под солнцем сияла. Болтали, что электрический ток по ней пущен.

- Оборону будем держать... - похмыкивал кое-кто.

Восстановили ограды; на проходных за железными воротами уселись караульщики. Доярок да скотников пропускали на фермы лишь пешими. Вся личная "техника", вплоть до велосипедов, оставалась снаружи.

- Концлагерь...

- Надо жалиться - в газету писать.

- Профсоюз куда глядит...

- Куда и раньше: в рот заглядает.

- А если прокурору? Прокурор не похвалит...

У Корытина ответ был один для всех:

- Забудьте всю эту болтовню про газеты и прокуроров. Их нет. А я - вот он, сами выбрали, единогласно. Кому не нравится, дорога на все стороны. До самой Америки, до Израиля. В двадцать четыре часа. И никаких прокуроров. - Глаза у него делались холодные, прямо ледяные.

- Но это смотря кого... - говорили уже за спиной, шепотом.

Корытин и без чужого шепота знал, без намеков, где чирей сидит.

А подсобить мог - хоть и душа к тому не лежала - лишь Ваня, тот рыжий мальчонка, помощник старого председателя, а нынче - чеченца Вахи пастух.

Ваню Корытин встретил в степи, колеся по округе.

Отара овец, две большие мохнатые собаки, в руках мальчишки - чабанский посох-герлыга.

- Возьми лучше меня в колхоз на работу, - просил мальчик. - Я с гуляком управлюсь, хоть - пеше, хоть - на коне. Могу и в свинарнике...

Корытин, думая о своем, спросил:

- Ночуешь у Вахи?

- В вагончике, - ответил мальчик, - все работники там спят. Ваха - добрый, а вот пацаны его...

- Потерпи... - попросил Корытин. - Недолго. И приглядайся. Что там и к чему. Осторожненько. Может, и впрямь есть оружие. Пригляди...- Он говорил и недоговаривал. - Нам будет нужно. А кроме тебя некому. Гляди, осторожно гляди, заметишь - молчи до срока. Я дам знак.

Корытин говорил через силу, перебарывая себя. Он понимал, что научает мальчонку неладному. Но по-иному как? Серьезный нужен крючок, чтобы не сорвалось. Капкан нужен волчий. Чтобы попал и не выдрался.

Он поговорил, уехал, досадуя на себя, совестясь, но и надеясь. Мальчишка смышленый.

Быстро пролетела неделя, за ней - другая. Погода стояла жаркая. Спели хлеба.

8

Уборку начали празднично. Прямо в поле Корытин речь держал, поздравляя. Потом комбайны вышли в обкошенные хлебные делянки. Стоял полудень. Бронзовела пшеница. Стрекотали жатки. Первые копны легли на стерню, и повеяло хлебом: горячим духом пшеничной соломы, зерна.

Корытин уехал с поля не сразу. Вместе и порознь с агрономом и бригадиром ходили и ездили от комбайна к комбайну, от копны к копне, проверяя, как обмолачивается колос, порой останавливая машины, подлаживая их, как это всегда бывает в первый день жатвы и молотьбы. Полнились бункеры; потекло зерно тяжелыми струями в кузова машин, тележки тракторов. И вот уже поднялись над степью длинные шлейфы пыли: первый хлеб повезли на ток.

Уехал туда и Корытин, чтобы проверить и поглядеть. Он так и мыкался целый день, от поля к току - и назад. И лишь к вечеру сказал: "Поехал на хлебоприемный". Но это уже было лукавством. В районном центре на хлебоприемный пункт он даже не заглянул. Иным был занят.

В путь обратный он выехал ночью. В его машине сидел человек в погонах. Позади катила другая машина, с дюжими ребятами при оружии, в пятнистой форме.

На центральную усадьбу прибыли в полночь. Но их ждали. В колхозной конторе окна не светили, но на гул машин вышли два человека: взрослый и мальчишка. Разговор был не больно долгим. Мальчик говорил торопливо, взахлеб, его останавливали:

- Понятно... Понятно... И это понятно. Это - точно? Понятно. Хорошо. Вопросов нет. Ты останешься дома. Сделал свое, молодец. - И короткая команда: - Скотовоз и "КамАЗ" бортовой к Вахе. За рулем - Молчанов и Чинегин. Полная заправка, путевые листы.

И снова поехали, теперь уже на хутор Зоричев, который крепко спал во тьме густой июльской ночи. Лишь на окраине желтели тусклые огни скотьих ферм, да во дворе чеченца Вахи ярко светили на высоких столбах огромные лампы, к которым со всей округи слеталась летучая тварь и кружилась возле огня, словно метель мела.

Подъехали к самому дому, долго сигналили, из машин не вылезая.

- Кого надо? - спросил из тьмы сиплый голос.

- Хозяина!

Вышел полуодетый Ваха.

Долгих разговоров не было. Испуганно и спросонок моргали понятыесоседские мужик с бабой.

Ваха не сразу в себя приходил, потому что гости были серьезные: не свой участковый, не райцентровская милиция, а офицер в защитной форме и ребята с ним - не шутейные. Они быстро перетряхнули дом, все кладовки его, нашли автомат, пистолет, две гранаты. Работников, которые ночевали в вагончиках, подняли и велели пригнать с дальнего база, от речки, двенадцать бычков-абердинов черной масти. В просторном сарае курганом лежало свежеобмолоченное зерно. В бетонированной яме, возле свиных загонов, - тоже зерно.

Закончив обыск, работников-бичей заперли в вагончик. На улице под фонарным огнем писались протоколы обыска. Ваха принялся было за привычное:

- Дорогой... Погоди... Зачем спешишь? Мы - люди...

Но ему приказали:

- Молчать. - И еще раз: - Молчать! Или рот заткнем.

Он хотел было к дому пройти, но сказали:

- Стоять.

Молчаливые ребята в пятнистой форме были строги. Вахиных сынков они успокоили мигом.

Наконец окончили бумажную писанину, отпустили понятых, сели тут же, на воле, втроем, под яркой лампой: Корытин, военный чин и хозяин. Ваха снова открыл было рот. Его остановили:

- Когда спросят, ответишь. А сейчас слушай внимательно. Краденое колхозное зерно, порядка десяти тонн. Двенадцать голов скота, украденных в Иловлинском районе, колхоз "8 Марта". Порода абердино-ангусская, клейма повреждены. Незаконное хранение огнестрельного оружия. Теперь - ваше слово. Коротко.