Звуки тишины - Татьяна Алхимова

к пальто, сиротливо валявшемуся в стороне, извлекла из внутреннего кармана телефон и вернулась. Быстро набрала сообщение и показала соседу:

“Будем знакомы, Николетта. Можно просто Нико. Я не говорю”.

— Ого! Неожиданно! А зовут вас прямо как мою тётю, — Тобар мило улыбнулся, и мне всё же пришлось пожать его руку, внезапно оказавшуюся просто огромной по сравнению с моей ладонью.

“Спасибо”, — написала я. — “Без вас не справилась бы”.

— Ага, — ответил он без ложной скромности. — В воскресенье вечером аварийную службу можно ждать до утра. К тому времени весь наш дом бы уже уплыл.

Я тоже улыбнулась, не найдя что ответить, но Тобару и не нужны были слова. Он продолжал свои рассуждения, посматривая на меня.

— А вы, Нико, не расстраивайтесь. Всё просохнет ещё до Рождества!

“Как же ваш потолок? Давайте я компенсирую ремонт?” — напечатала я быстро и протянула телефон Тобару.

— Не переживайте даже, разберёмся. Сначала надо оценить масштаб ущерба!

Он снова улыбнулся. Надо же, за всеми этими заботами я позабыла о том, что случилось вечером, а теперь, после лучезарной улыбки соседа, снова вспомнила. Сорин улыбался точно так же — открыто и смело, будто никогда ни с чем печальным в жизни не сталкивался, но всё же Тобар был другим. Мне он показался более основательным и серьёзным, во всяком случае его взгляд выдавал человека, умудрённого опытом. И даже старый свитер с потёртыми мокрыми джинсами не портили впечатление.

— Дайте-ка ваш телефон, — попросил он, — оставлю свой номер, вдруг что случится!

“Можно на ты”, — написала я и передала ему аппарат.

— Будем на ты. Вообще, я тут снимаю квартиру, район нравится. Думаю задержаться подольше. Так что если вдруг какая помощь понадобится — звони! То есть, пиши, — чуть смутился Тобар.

“Обязательно”, — пообещала я с улыбкой.

Он помог мне подняться, и мы распрощались в коридоре. Закрыв за ним дверь, я прислонилась к ней, глубоко задумавшись. На меня смотрели пакеты, полные подарков, брошенное на пол пальто, яркие лампы в люстре, за окном свистел ветер, где-то за спиной растворялись в тишине шаги Тобара, а сердце изнывало от горечи, заполняющей его до предела.

Шаги

Этой ночью я почти не спала, бесконечно повторяя в голове поцелуй Сорина. Мне не хотелось его вспоминать, но человеческий мозг устроен таким образом, что любой травмирующий опыт переваривает до тошноты. С этим противным чувством я и пролежала без сна часов до четырёх утра, заработав сильнейшую мигрень и слабость. На губах сквозь солёный привкус пролитых слёз я всё ещё ощущала тепло своего друга.

Как он мог?

Столько лет, почти полжизни, мы провели рядом, делились друг с другом самым сокровенным, грустили и радовались, помогали и поддерживали. Никаких намёков на что-то большее, чем обыкновенная, хоть и крепкая дружба не было. И мне так хотелось, чтобы это длилось вечно, пусть бы бок о бок с нами стали жить другие люди, типа Кати.

Не так давно я серьёзно расстраивалась из-за того, что придётся делить Сорина с ней, его будущей женой, а теперь всей душой хотела этого. Совершенно ясно возникла передо мной мысль, что я ничего романтического к другу не испытываю. Ничего ведь в сердце не ёкнуло, никакая струна не оказалась задета.

Правда ведь? Да? А то тепло… Не считается?

С этими вопросами я и обратилась к измученному отражению, встретив его в зеркале. Понедельник обещал быть крайне тяжёлым днём.

За завтраком я прочитала все пять сообщений от Сорина раз по десять, но так и не смогла сформулировать в ответ ничего сколько-нибудь толкового, словно не только не могла говорить, но и печатать разучилась. Чуть поразмыслив, набрала сухое “доброе утро” и отложила телефон в сторону.

За окном темнел новый виток декабря, прекратив пугать меня завыванием ветра. Хотелось снега и уже наконец-то Рождества, чтобы оставить позади всё то непонятное и печальное, что успело произойти за последнее время. Все только и говорят, что в свою жизнь нужно уметь пускать доброе и светлое, нужно быть открытым к этому. Вот только как? Разве я сопротивлялась когда-то чему-то хорошему? Да я только была бы рада, если бы оно со мной случилось. Но видимо, силы одного только желания недостаточно, ну либо я не так сильно хотела положительных изменений.

С тоской натянув шапку и укутавшись в шарф по самый нос, выскочила на знакомую холодную улицу. Автобусная остановка, пересадка, гулкие шаги замёрзших ботинок. Добродушный охранник на входе в офис. Суровая старая вешалка, гул компьютера, приветствия коллег и стук сердца в ушах, похожий на набат.

Комната постепенно заполнялась людьми, слышались тихие разговоры, телефонные звонки, шорох бумаг — все прилежно работали, выполняли свои привычные функции. Я же толком не понимала, что делала: проверила рабочую почту и разобрала документы, скопившиеся за время больничного, но мыслями бесконечно возвращалась к двум людям. К Сорину и Петше.

К обеду голова гудела так, что я с трудом могла разобрать обращённую ко мне речь. Благо, что было её не так уж и много. С ужасом представлялось, как в дверь заходит Петша, как он внимательно смотрит на меня и презрительно улыбается. Заготовка заявления об увольнении лежала под клавиатурой, и я проигрывала тот момент, когда вытаскиваю её и отдаю начальнику в руки. Может, стоило для начала попросить о переводе обратно в старый отдел? Потеря в зарплате не так страшна, как униженная честь и потерянное достоинство.

Я настолько погрузилась в свои размышления, что пропустила самое тревожное: Петша уже оказался на своём месте. Выглядел он крайне помятым и угрюмым, сосредоточенно смотрел в монитор и постукивал ручкой по столу. Наверное, мой взгляд был слишком пристальным и выразительным, что начальник поднял голову и громко спросил:

— Николетта, с возвращением. Вы что-то хотели?

Отрицательно помотав головой, я поспешила вернуться к работе. То ли он был не настроен на очередные разборки, то ли решил оставить меня в покое. Каждый вариант казался мне странным и не похожим на обычное поведение Петшы, но лучше не форсировать ситуацию. Что, собственно, я и сделала, погрузившись в решение неотложных деловых вопросов. С одной стороны, это хорошо помогало отвлечься от мыслей о Сорине, а с другой — откладывало принятие необходимого, но всё ещё слишком сложного решения.

После слов моего лучезарного друга я всерьёз задумалась о собственной неправоте, о шаткости позиции, утверждающей, что я ничем не отличаюсь от других и имею такие же права, как и все. Теперь же его слова казались странной уловкой, он