Как если бы я спятил - Михил Строинк

Очнувшись и ощущая боль во всем теле, я осмотрелся вокруг: оказалось, что я лежу на бетонной скамье в бетонной камере полицейского участка. В спортивных штанах и кроссовках «Найк» без шнурков. Стены камеры вмещали полный словарный запас болельщиков «Аякса». Я был настолько невменяем, что даже не попытался разобраться, что происходит.

— Такой, наверно, сегодня день, — сказал я сам себе и начал гадать, кто мог наяривать мне сорок семь раз.

Казалось, прошла вечность, прежде чем дверь камеры отворилась. Между тем я принял решение заказать на ужин индийскую кухню на две персоны. Для себя одного. Заковав меня в наручники, полицейский потащил меня в допросную. Я сел. Полицейский и сотрудник в штатском расположились в углу, прислонившись к стене.

— Итак, рассказывай все по порядку. У нас впереди целая ночь.

34

Сегодня после обеда я работаю с Гровером в теплице. Мы подготавливаем почву для посадки помидоров. Физический труд помогает освободить голову. Я слишком откровенно усердствую, так как Гровер то и дело просит меня умерить пыл. Во время перекура ко мне подходит Марика, одна из наших инструкторов.

— Пойдем-ка со мной, — говорит она. — Потолкуем о твоих финансах.

Гровер облегченно вздыхает — теперь можно не гнать лошадей.

— Не торопитесь, — кричит он нам вдогонку.

По дороге в группу Марика заводит разговор о птичках. Я сажусь на диван в пустой гостиной. Марика наливает две кружки кофе и протягивает мне ту, что побольше. Свою же наполовину разбавляет молоком.

— Неделю назад ты попросил разрешение на то, чтобы снять пятьсот евро со своего счета, — говорит Марика. Похоже, речь она подготовила заранее. — Ничего страшного, ты не первый раз снимаешь такую сумму.

Мое пристрастие к курению обходится мне недешево. Я выкуриваю около пачки в день и столько же раздаю. Я не вижу смысла в бережливости. Потому что никогда не экономил и потому что у меня денег куры не клюют. Старых денег. Воздушных денег из первой серии моей жизни.

— Однако наш финансовый отдел рекомендует тебе впредь ограничить расходы.

По-видимому, на моем лице читается крайнее изумление. Я медленно качаю головой.

— У тебя по-прежнему положительное сальдо, и повода для беспокойства нет. На большинстве пациентов висят долги, штрафы, денежные выплаты жертвам преступлений, они практически ничего не могут себе позволить. Ты же в состоянии время от времени чем-то себя радовать.

Она имеет в виду мою муравьиную ферму стоимостью в восемьдесят четыре евро девяносто пять центов. Копейки.

— И нас, ведь ты единственный, кто покупает угощение на свой день рождения.

Вынужден покупать, чтобы не слышать заздравного пения (кстати, твоя инициатива). Два торта: двадцать один евро. Никаких секретов.

— И все же отныне тебе предстоит следить за своими тратами. На твоем счету осталось чуть больше девятиста евро.

К горлу подступает тошнота. Я открываю рот, но не могу произнести ни слова. Мысленный вопль: «ЧТО?»

В 2006 году, когда меня арестовали, у меня на счету было почти четыреста тысяч.

— Ничего страшного, просто следи за тем, на что тратишь деньги. Могу тебе в этом помочь. Вот тебе тетрадь. Записывай сюда все свои расходы, и в конце месяца мы подсчитаем. Потом приплюсуем к этому твои доходы от работы в саду. И если одно уравновесит другое, то тревожиться незачем, договорились?

Я смотрю в окно на теннисный стол и вспоминаю слова Гровера: «Ты купил картины? Зачем?»

Марика, похоже, довольна и переходит к заготовленному финалу.

— Давай сразу и начнем. Даю тебе полчаса. Запиши, что ты купил в этом месяце. Позови меня, если тебе понадобится помощь.

Глубоко вздохнув, я обхватываю голову руками. Ничего не понимаю. Руки помогают качнуть голову из стороны в сторону. Нет, я не хочу ничего понимать. Я тупо пялюсь на тетрадь, которую дала мне Марика, а потом на потолок. Я ничего не понимаю. Хотя все предельно просто.

Смюлдерс заведуют финансами всех пациентов больницы. В основном это долги, но в моем случае ему выпала удача распоряжаться четырьмя сотнями тысяч евро. По идее, он должен был перевести их на сберегательный счет. Но какая ему от этого польза? Если такому, как Смюлдерс, дать четыреста кусков, руки у него зачешутся. Куркуль. Само собой, он выгодно инвестирует эту сумму, чтобы потом вложить прибыль куда-нибудь еще. В собственный карман, к примеру.

Но ведь это так просто не провернешь? Должны остаться какие-то следы. С другой стороны, владелец этих следов он и без труда может их замести. И кто мне поверит? Я же здесь навсегда. Меня даже не пытаются лечить. Меня медленно замуровывают здесь подачками. Что Смюлдерсу, без сомнения, на руку. Чем дольше я здесь сижу, тем больше шансов, что его аферы останутся незамеченными.

Меня охватывает беспокойство. Колени дрожат. Мне надо встать. И снова сесть. Картины! Редкостная сволочь. Он купил их на мои деньги. Картины, которые доставили к нему домой! Кем он себя возомнил? Он что, так шутит? У художнишки водятся деньжата, отберем, посмеемся, накупим предметов искусства. Готовый анекдот для какого-нибудь светского приема или гольф-клуба. Прямо «Побег из Шоушенка»[31], только со мной в главной роли.

Но зачем он позволил мне об этом узнать? Он попросил меня провести инвентаризацию коллекции, наверняка понимая, что так или иначе я это раскопаю. Он предоставил мне карт-бланш, полный доступ ко всей информации. Зачем?! И почему сейчас?

Я догадываюсь. Это лишь начало. Он хочет заставить меня отдуваться. Он свалит все на меня. Но что именно? И каким образом? Только что я записал, что картины утеряны. Это не просто обман. Это обман в высшей лиге. Мошенничество. Он хочет меня использовать. Использовать мои деньги. Уже использовал. Неужели он и впрямь перворазрядный спесивый маньяк?

Других причин я найти не могу. Власть снесла ему крышу. Ему нравится забавляться со мной — он будто отрывает лапки у паука. Мне отсюда не выйти! Они хотят, чтобы я пустил здесь корни, и теперь у них даже есть мотив. Кубик за кубиком, они выводят меня из равновесия. Теперь моей башне остается только обрушиться. Мне нельзя обрушаться. Нельзя. Мне надо отсюда выбираться.

Я поднимаюсь, но еле-еле стою на ногах. Как это сделать? У меня кружится голова, и я плетусь на улицу. Я машу Марике и знаками сообщаю ей, что иду покурить.

Первая затяжка должна сразу меня успокоить, но перед глазами все плывет. Я чуть не падаю и тушу сигарету. Я решаю возвратиться на работу и никому ни о чем не рассказывать. Не срывать маску, убеждаю я сам себя. Шаг за шагом. Всему свое время. И прочие банальности в свое утешение.

35

До ужина мне удается почти не думать об этом. Я вкалываю как проклятый. Теплица готова к весне. Недельная норма выполнена за один день. Гровер отнюдь не в восторге, но он уже придумал, как можно обратить это в свою пользу.

— Мы промолчим и притворимся, что рабочий процесс продолжается.

Мы возвращаемся в группу. Перед глазами опять все плывет. То ли от усталости, то ли от захлестывающего меня потока мыслей.

Все уже сидят в ожидании очередного сеанса групповой терапии. Херре с детской улыбкой занял место между доктором и Метье. Я иду в противоположный угол стола. Доктор-неумейка начинает викторину.

— Тема сегодняшнего сеанса: «Что ждет тебя на другом конце “Радуги”?» Я не говорю о горшочке с золотом, я имею в виду ваше будущее. Что ждет вас по окончании срока лечения в «Радуге»?

Гровер, посасывая булочку, мрачно смотрит на меня. Логично, для него радуга не закончится никогда. Он сам радуга.

— Но перед тем как приступить к этой теме, я хочу познакомиться с Херре. Херре, не мог бы ты в двух словах рассказать о себе? Откуда ты и чего ожидаешь от наших сеансов?

— Меня зовут Херре, я из Фрисландии, мне двадцать пять лет, и я умею изображать Дональда Дака.

Метье заливается смехом, а сдвинутые брови Гровера, похоже, срастаются с его беззубым плоским ртом.

— Года четыре тому назад мы с братьями выращивали коноплю. Дело спорилось, и очень скоро мы стали мультимиллионерами. Потом я узнал, что нас заложили. Несколько парней из Гронингена стали нам угрожать. Настолько серьезно, что мои братья сбежали в Германию. С тех пор я больше о них не слышал. Однажды какие-то типы появились на пороге моего дома, пугая ножом. И сказали, что братьев моих больше нет в живых. Я как с цепи сорвался. В припадке безумия я совершил такое, о чем сейчас лучше промолчу. Это было ужасно. Я виноват. Ужасно.

Метье медленно гладит его по спине.

— Ужасно, — вторит она ему.

Невероятно. Этот Херре, если его действительно так зовут, умудрился дважды за сегодняшний день повесить нам лапшу на уши. Не моргнув глазом. Вот придурок. Херре опасен. Хлопая своими невинными коровьими глазами и помахивая шаловливым конским хвостом, он обведет здесь всех вокруг пальца. Доктор-неумейка оставляет его рассказ без комментариев, хорошо изучив его досье. Неужели все здесь просто разыгрывают спектакль? Ни дать ни взять кукольный театр.