Искажение - Герман Канабеев

читала молитву. Вернувшись домой, он подключился к ближайшей камере, смотрящей на окно Коржиковой. Свет на кухне по-прежнему горел. Горчинский поставил уведомление, синхронизировав будильник с движением в квартире Коржиковой, чтобы не проспать ее пробуждение.

Будильник сработал в шесть утра. Горчинский вошел в систему с телефона. Коржикова уже порхала, перед ним снова была та счастливая кассирша из вчера. Он проследил за ней до метро «Багратионовская». Наблюдал за Коржиковой в вагоне поезда. Она была единственной, кто в вагоне не пялился в телефон и не читал книгу. Она рассматривала людей и, если пересекалась с кем-то взглядом, улыбалась настолько доброжелательно и искренне, что тут же получала улыбку в ответ. Катя Коржикова вышла из поезда на станции «Кутузовская». Здесь же она и работала. Через камеру, смотрящую на кассу, где сидела Коржикова, Горчинский видел, как она достала из сумки стопку карт «Тройка», аккуратно завернутую в пакет, надела перчатки, маску и положила проездные карты перед собой. К обеденному перерыву стопка разошлась. Продав последнюю карту «Тройка» из стопки, Коржикова радостно хлопнула в ладоши и закрыла кассу.

Горчинский подключился к камерам в комнате отдыха, где располагалась импровизированная кухня с микроволновой печью и чайником. Кроме Коржиковой в комнате за столом сидела еще одна девушка, примерно такого же возраста, как и Коржикова, немного миниатюрнее той, с собранными в хвост рыжими волосами и лицом, обильно усыпанным веснушками. Нетерпеливо ожидая, когда пропищит микроволновка, она выстукивала по столу сложный рваный ритм длинными ногтями. Наконец дождавшись, она достала пластиковый контейнер с синей крышкой и, облизываясь, поставила на стол. Коржикова пила кофе из большой кружки с логотипом метрополитена и ничего не ела.

– Худеешь? – спросила рыжая.

– Аппетита нет, – ответила Коржикова.

– Кать, всегда хотела спросить.

– Ну.

– Ты ничего не употребляешь? – Рыжая откусила от сосиски и отправила в рот ложку гречки.

– В смысле?

– Ну, всегда какая-то бодрая, что ли, у меня сил до обеда досидеть нет, ты же как заведенная и счастливая, мне кажется.

– Да, Тань, счастливая, – Коржикова отхлебнула из кружки.

– А как умудряешься? Я знаю, не замужем и детей нет, как получается?

– Наверно, не поверишь, но я очень люблю работу.

Рыжая не донесла до рта очередную ложку с гречкой и уставилась на Коржикову.

– Ты серьезно?

– Абсолютно. Знаешь, я смотрю каждый день на людей, покупающих проездные, и понимаю, что делаю очень важное дело.

– Пробиваешь по кассе? Важное! – Рыжая засмеялась и тут же закашлялась от попавшей не в то горло гречки.

– Нет, конечно, я помогаю им двигаться вперед. Каждый проданный мною проездной – это целая история, которая вместе с этим проездным, может, только начинается, а может, заканчивается, понимаешь?

– Не очень.

– Люди же не бесцельно куда-то едут, и не только на работу или с работы. Вот кто-то едет за женой в роддом, вот кто-то на похороны, а у кого-то первое свидание с любовью всей его жизни, а кто-то, может, едет кого-нибудь убить. И каждому я протягиваю проездной, чтобы проехать по дороге, в конце которой, возможно, человека ждет самое важное событие в жизни. Я счастлива от этого, но не только. – Коржикова допила кофе. – Мои проездные особенные, получив такой, человек, без сомнения, отправится в самое увлекательное и длительное путешествие, какое только может быть в жизни. Ты спрашиваешь, почему я счастлива? А многие из живущих могут похвастаться вот таким вот?

– Ну не знаю, Кать, странная ты какая-то.

Горчинский подключился к камерам на кассе, когда Коржикова вернулась на рабочее место.

У кассы стояли мужчина и женщина – муж с женой, как понял Горчинский. Коржикова продала им два проездных «Тройка». Горчинский включил слежение за этой парочкой.

В метро они ехали долго до конечной станции желтой ветки – «Новокосино». Почти всю дорогу она спала у него на плече. Минут двадцать шли пешком от станции до дома, держась за руки. Там их встретили сын лет двенадцати и дочь лет шести. Отец потрепал сына по волосам. Мать поцеловала дочь. Оба выглядели изможденными, хотя Горчинский видел их у кассы в приподнятом и бодром настроении. Когда закрылась входная дверь, Горчинский отключился от камеры в подъезде и подключился к веб-камере компьютера, стоявшего в спальне. Они молча легли, не раздеваясь, на кровать и вроде бы тут же уснули. Горчинский приблизил изображение. Кожа их лиц была похожа на старую пожелтевшую бумагу. Сухие губы потеряли цвет. Горчинскому казалось, что он видит, как из них медленно источается жизнь. Он не мог отвести глаз, и через полчаса оба они были мертвы. Дети не выходили из своей комнаты. Горчинский активировал камеру с ноутбука в детской. Видно было только часть комнаты. В кадр попали ступни девочки, лежавшей на полу, мальчик отсутствовал. Горчинский выкрутил громкость с микрофона одного из телефонов на максимум и надел наушники. В комнате было тихо, так тихо, как не может быть, если в ней есть человек. «Путешествие окончено», – подумал Горчинский.

Он вернулся к камерам в метро. Коржиковой на месте не было. Горчинский немного побродил с камеры на камеру, так нигде ее не найдя. Нашлась Катя Коржикова неподалеку от входа в метро сидящей на скамейке в компании рыжей.

– Сегодня был удачный день. Люблю, когда дорога заканчивается не только у тех, кто купил проездной, но и у тех, кто рядом с ними, – поймал Горчинский с микрофона телефона рыжей.

– Это как? – спросила рыжая, достав из сумочки электронную сигарету.

– Сложно объяснить, но сегодня именно так. Ладно, Тань, я пойду.

– До завтра.

– До завтра.

К метро Коржикова не пошла, а закружилась в бессмысленном и, как теперь казалось Горчинскому, зловещем танце.

Горчинский не стал провожать ее до дома, сразу подключившись к камере, смотрящей на окно кухни. На кухне горел свет. Горчинский подумал, что Коржикова забыла выключить, когда уходила на работу, но заметил движение. Горчинский приблизил изображение. Человек в шляпе поставил на стол что-то похожее на небольшой флакон духов. Делал он это медленно, даже картинно, специально для Горчинского. Поставив флакон, он отдернул руку, будто тот был горячим, и посмотрел в окно на Горчинского. Горчинский так и почувствовал, будто между ними не было призрачного, но огромного расстояния, камеры, серверов и кабелей. Ни губ, ни носа не было на лице человека в шляпе, только глаза – черные, без зрачков. Незнакомец пошел к двери. Горчинский переключился на камеру в подъезде. Дверь открылась, но из нее никто не вышел. Горчинский не стал искать человека в шляпе по камерам. Он уже знал, что, если тот захочет, искать будет не нужно.

В подъезде появилась Катя Коржикова. Она вошла в квартиру, не смутившись, что дверь нараспашку, и тут же в нетерпении поспешила на кухню. Увидев флакон на столе, она шумно выдохнула, словно опасалась не обнаружить его.