Мадонна миндаля - Марина Фьорато

Ансельмо ему не возражал, священнику было все равно, по скольким позициям он уже проиграл в этом споре, лишь бы не возвращаться больше к столь опасной теме, как прекрасная синьора Симонетта. Однако надолго отвлечь Луини ему не удалось.

— Вся Ломбардия покрыта кровью и красками. Только кровь смывают дожди, а то, что написано красками, остается навечно. Особенно когда художник рисует такую красавицу. — И Бернардино опять оглянулся на прекрасную прихожанку. — Так вы, падре, считаете ее истинной христианкой?

— Да, безусловно. Она каждую неделю приходит к мессе, я и венчал их здесь, ведь эта церковь ближайшая к ее дому.

— И где же ее дом?

Ансельмо только головой покачал, показывая свою тонзуру.

— А вот этого, синьор, я вам ни за что не скажу! Вы должны оставить эту даму в покое.

Но Луини уже устремился в ту часть церкви, где молились дамы. Ему просто необходимо было рассмотреть предмет своего восхищения поближе. Ансельмо ринулся за ним и схватил его за рукав.

— Синьор, сейчас вы ни в коем случае не должны к ней приближаться! Ведь когда мы молимся, то разговариваем с Господом!

— Ничего. — Бернардино стряхнул его руку. — С Ним она может поговорить и попозже.

Симонетта молилась, стоя на коленях рядом с какой-то женщиной — служанкой, как показалось Бернардино. Прекрасная синьора пребывала в глубоком трауре, лицо ее скрывала вуаль, но столь тонкая и легкая, что сквозь темную материю художник мог видеть сияние рыжих волос Симонетты. Во время молитвы голову она не опустила, а напротив, вся потянулась — лицом и руками — к дающей обет Пресвятой Деве. И руки ее с крепко стиснутыми пальцами оказались на редкость изящны и белы, а уж лицо! Да, Бернардино был прав, с первого взгляда поняв, что это поистине ангельское лицо, превосходящее красотой все те лица, которые он когда-либо писал даже в самые лучшие свои времена. Его сердце художника бешено билось: он просто должен был писать эту женщину!

Присев рядом с Симонеттой на церковную скамью, Бернардино призывно и настойчиво прошептал: «Синьора!» — и сразу обратил внимание на то, что служанка испуганно вздрогнула и перекрестилась, но сама молодая госпожа глянула на него на редкость спокойно. Глаза у нее оказались такими же голубыми, как воды озера Маджоре, на берегах которого раскинулось селение Луино, где и прошло детство Бернардино. Никогда в жизни он так не любил это озеро, как сейчас, сравнивая его с глазами Симонетты. Лицо ее, впрочем, в эти минуты выглядело совершенно безжизненным, каким-то окаменевшим, однако эта странная, словно застывшая, безмятежность черт ничуть не затмевала ее поразительной красоты.

— Синьор? — Симонетта вопросительно посмотрела на художника.

Голос у нее был мягкий, грудной, на редкость мелодичный, но тон — совершенно ледяной. Ей вряд ли больше семнадцати, думал, глядя на нее, Бернардино, но какая осанка, какое умение держаться, какое самообладание!

— Синьора, я хочу вас писать, — даже не пытаясь понизить голос, заявил он. — Не согласились бы вы мне позировать?

Теперь уже Симонетта смотрела на него во все глаза. Она ведь пришла сюда в надежде на чудо, но почему же Пресвятая Дева посылает ей этого странного человека? Да ему никак не меньше сорока, этому высокому и возмутительно красивому пожилому мужчине. И о чем таком он ее просит? Она ничего не понимала. Неужели судьба посылает ей еще одно испытание? Что, интересно, хочет этим сказать Царица Небесная?

— Писать… меня?

К этому времени Ансельмо наконец добрался до них, ибо более быстрому продвижению по церкви ему мешали сутана и чин священнослужителя.

— Прими мои извинения, госпожа моя! — торопливо заговорил он. — Этот человек просто не знает, как следует себя вести в храме Господнем. Дело в том, что он художник.

— Великий художник! — тут же вставил Бернардино, но никто на его слова даже внимания не обратил.

— Он только что прибыл в наш город, чтобы расписать стены этой церкви, — продолжал падре, — и если я правильно понял, его дерзкая просьба заключается в том, что именно ты, синьора, должна… послужить моделью для одной из фресок.

— И не просто моделью для одной из фресок, — снова вмешался Бернардино, — а самой главной! Я буду писать с вас, прекрасная синьора, образ Богородицы. — И он, желая подчеркнуть важность своего заявления, дружески шлепнул по заду стоявшую рядом с ним статую Девы Марии.

Этот непристойный жест переполнил чашу терпения синьоры ди Саронно, и она, сочтя, что слышала и видела уже достаточно, стремительно вышла из церкви, не сказав художнику ни слова. Служанка Рафаэлла следовала за ней по пятам. Симонетте совершенно не понравился насмешливый тон художника, кроме того, ее возмутило столь непочтительное отношение к Пресвятой Деве. Но было и еще кое-что. Она сделала убийственное открытие: несмотря на все свое горе, она, оказывается, не осталась равнодушной к несомненному мужскому очарованию этого человека. И никакие воспоминания о том, что она давно ложится в постель одна, без Лоренцо, не могли смягчить эти грешные мысли. Симонетта была чрезвычайно взбудоражена, она чувствовала себя виноватой, а потому решила искупить свой грех: дома она проведет немало часов в одиночестве, перед аналоем, и позабудет этого человека. Спеша как можно быстрее уйти от церкви, она не слышала несшихся ей вслед извинений отца Ансельмо, зато прекрасно расслышала оскорбительный возглас своего мучителя, который, стоя на ступенях церкви, крикнул ей в спину:

— Я же вам заплачу!

Ансельмо потащил Луини в глубь церкви, подальше от входа, выговаривая ему:

— Не будьте глупцом! Она же принадлежит к одному из богатейших домов Ломбардии! Ей не нужны ваши деньги!

— Деньги всем нужны, — резонно возразил Бернардино, неотрывно глядя вслед Симонетте. — В том числе и мне, а потому… — И он позволил священнику увести себя в укромный уголок и объяснить условия предстоящей сделки.

— За каждую фигуру святого вы, синьор, будете получать двадцать два франка в день, — с гордостью сказал Ансельмо.

— А что, вам тут много святых требуется? — цинично усмехаясь, спросил Бернардино. — И, как я полагаю, неплохо бы еще прибавить их образам драматичности, даже трагичности, верно? Выколотые глаза, вырванные сердца, оторванные груди — ведь именно так, по-моему, полагается изображать многих канонизированных святых?

— Вот именно, — с каменным лицом подтвердил священник. — Истинно верующие всегда сопоставляют собственные страдания со страданиями святых. Особенно в военное время. Люди молят святых о заступничестве, они называют в их честь детей, они произносят их имена, даже проклиная кого-то. Святые — это неотъемлемая часть нашей жизни. Их жития тесно вплетены в ее бесконечный гобелен. А у нас в Ломбардии святые и вовсе как бы живут рядом с обычными людьми.