Однокурсники - Петр Боборыкин

Серьезных препятствий ведь, в сущности, нет никаких.

Неужели только нежелание Вани?

Но разве у него есть какие-нибудь положительные «права» на нее, на ее волю, на выбор такого личного дела, как жизненное призвание?

Он ревнует! Но это не резон.

Ревнует к своему однокурснику, к этому миллионеру?

Так ведь это "глупости".

Пятову она, быть может, и очень нравится; но мало ли кому она нравилась и еще будет нравиться при ее «данных», как любит выражаться Элиодор?

Нельзя же сейчас смотреть на девушку — потому только, что она обручилась с вами, — как на свою собственность.

Так Ваня на нее, конечно, не смотрел. Он слишком хороший человек и не таких взглядов на женщину, ее права и самостоятельность.

Но он слишком "прямолинейный".

Этому слову она от него же научилась.

Хорошо иметь твердые убеждения, но нельзя же "перебарщивать".

Это тоже его слово. Оно в ходу в Москве, и она его часто здесь слышит.

Остается только вопрос: как прожить? Все равно, и на курсах надо тратить. Бедный папа должен был бы раздобывать и на ее содержание.

Но почему же Ваня не может взять ее в помощницы по той работе, какую он имеет у Пятова?

Ведь тому решительно все равно, кто будет участвовать в переводе разных отрывков, только бы было грамотно, а редакция будет принадлежать Ване.

Да ей стоит намекнуть об этом Пятову — он сейчас же бы предложил ей работу. Сколько угодно — и аванс бы дал.

Но она ничего не сделает тайно от Вани.

Все эти соображения волновали ее и после того, как чад мечтаний немного улегся.

Решительный разговор надо иметь, и как бы жених ее ни огорчился — она должна попробовать счастья.

И наконец, что она теряет? Все равно ей ждать зиму и лето либо дома, либо в Москве. Почему же не поступить на драматические курсы в эту "Филармонию"?

Может быть, на второе полугодие ее освободят от платы, если найдут, что у нее "великолепные данные", как находит Пятов: а он где не бывал?!

Когда они разговорились — за десертом — после завтрака на тему театра, он всех знаменитостей видал, и в России и за границей, даже какую-то испанскую актрису, о которой они с Ваней никогда и не слыхали. Также и какого-то итальянского актера — тоже для нее совсем новое имя.

Ведь нельзя же Ване — потому только, что он жених, — предоставить диктаторскую власть?

Только здесь, в Москве, она задумалась над тем: что такое брак.

Ваня перед их помолвкой сказал ей: — Надя! Ты еще так молода… замужество — дело не шуточное. Не забывай, что это — бессрочное обязательство. Оно может оказаться слишком тяжелой обузой.

Это выражение студента-юриста: "бессрочное обязательство", пришло ей на память вот теперь.

Разве действительно "бессрочное"?

И ей стало жутко, почти страшно.

Ведь нынче нетрудно и развестись. Везде разводятся, не в одних столицах, и в провинции. Ее подруга по гимназии — старше ее на два класса — успела уже побывать замужем, и когда они перестали ладить с мужем, он дал ей развод.

Это выражение: "дать развод", нынче в особенно большом ходу. Еще девчуркой-подростком она уже знала и употребляла его.

Мысль о разводе немного пристыдила ее.

Неужели они затем обменялись с Ваней кольцами, чтобы "сделать опыт"?

Она его любит; но любовь не должна же быть поводом к тому, чтобы закабалить себя.

Стоит только обменяться ролями.

Положим, она — курсистка, даже не простая, а медичка, и накануне выхода, когда она будет "женщиной-врачом".

А ее жених — там, в Петербурге, студент-медик.

И вдруг у него объявился талант. Например, хоть голос. Ему сулят блестящую будущность, и он чувствует в себе артиста.

Такие примеры бывали. Она даже наверное знает, что здесь был такой любимец молодежи в опере, из студентов-медиков.

Они, женихом и невестой, мечтали идти рука об руку — как врачи, практиковать в одном городе или в одном уезде — где приведется — или делать вместе научные наблюдения, печатать работы.

И вдруг все это рухнет.

Неужели она была бы такой эгоисткой, чтобы восстать против его настоящего призвания: быть первоклассным певцом, а не заурядным медиком?

В таком точно положении находится теперь ее жених.

"Но кто же открыл во мне талант?" — спросила она себя мысленно.

Никто еще не открывал — это правда; но она хочет сделать опыт. Не удастся — потеря пустяшная.

И опять, в десятый раз, повторила она все гот же довод:

"Все равно — у меня год пропащий". Вместо того чтобы тосковать по Москве там, у себя, она проведет его здесь, на драматических курсах.

В этой возбужденной беседе с самой собою застал ее приход жениха.

По ее лицу Заплатин догадался, что ему предстоит решительное объяснение.

И она не хотела дольше тянуть.

— Ваня, — начала она сразу, подсаживаясь к нему на кушетке, — я хочу с тобой поговорить.

Он взглянул на нее грустными глазами.

— Что ж… сделай одолжение! — глухо промолвил он.

— Ты только выслушай сначала. А потом уже будешь возражать.

— Я всегда так делаю, Надя. С каких пор ты меня считаешь таким неистовым спорщиком?

— Ну да, я знаю. Ты не обижайся, милый!

Надя положила ему руку на плечо.

От этой ласки он притих и опустил голову.

— Можно один маленький вопрос, Надя?

— Можно.

— Он сделает лишними всякие прелиминарии… Ты стремишься на драматические курсы? Ведь да?

— Да, Ваня!

И тотчас же она схватилась за свой главный довод:

— Что я теряю? Ну, скажи на милость: что я теряю? Что дома книжки читать или ходить на эти коллективные уроки, если они еще не закроются — все равно. Год у меня пропал во всяком случае.

Заплатин повел плечами, внутренне возражая ей.

— Позволь! Твоя речь — впереди! — горячо воскликнула

Надя и взяла его за обе руки. — Позволь! Я не говорю, что открыла сама в себе талант, я хочу только сделать опыт. И он может оказаться удачным. Ведь ты не можешь это отрицать — так, просто?

— Положим, — согласился Заплатин.

— Не можешь! Стало — нет никакого резона противиться этому.

Тут он встал с места и заходил перед кушеткой, ероша длинные волосы.

— Кто же противится? — возразил он. — Никто не имеет права нарушать твою свободу… Ты вольна поступать и думать, как тебе угодно.

Нервные нотки задрожали в его голосе.

— Стало быть? — остановила его Надя и вскинула длинными ресницами.

— Ни о каком сопротивлении — повторяю — и речи быть не может.

— Но этого мало, Ваня, милый! Я желала бы, чтобы ты согласился с тем, что в моем плане нет ничего ни дурного, ни нелепого.

— Я этого и не говорю, Надя!

И она привела ему — в виде победоносного аргумента — пример, где их роли были бы как раз противоположные.

Он выслушал ее, не перебивая, и довод — ей так показалось — подействовал своей логикой.

— Это возможно, — выговорил он, когда она молча, взглядом своих черных глаз, потребовала категорического ответа. — Но мы с тобой не знаем — во что это обошлось им обоим, а в особенности девушке, которая должна была расстаться с мечтой всей жизни?

— Но они не разошлись! Они могли обвенчаться и жить в одном городе, в Москве или Петербурге… я не знаю там… Он пел на сцене, она практиковала. В чем они мешали друг другу? Скажи!

— Я не могу ничего сказать. Это — воображаемый случай. Но если их любовь, их брак и не рухнул — не забывай… в примере, который ты выбрала, муж идет на сцену, а не жена.

— Разве это не все равно? — пылко возразила Надя.

— Нет, не все равно! Разница огромная!

Он присел к ней на кушетку и сам взял ее руку.

— Ты ведь не знаешь, Надя, что такое кулисы, театральные подмостки. Разве можно в этом мире остаться тем, чем ты хочешь быть неизменно в жизни?

— Почему нет? Да в этом театре, где мы с тобой были два раза, разве нет замужних актрис? Я знаю, что есть. Ты сам мне говорил. И та, которая нас с тобой восхитила, — замужняя.

— Да, на одной сцене с мужем.

— Это все равно, Ваня. Все зависит от тебя, от того — какие у тебя правила, какой характер. Соблазны?!

Они всегда есть. Знаешь, это уже старо — застращиванье сценой. Я еще в пятом классе видела у нас, во время ярмарки, пьесу "Кин, или Гений и беспутство". В ней этот знаменитый актер отговаривает девушку из общества. На сцене выходит очень трогательно. Но это ведь мелодрама, Ваня!

— Может быть… только, — голос его заметнее дрогнул, — если ты увлечешься и, сделав опыт, в эту зиму отдашься театру — тогда…

Он не досказал.

— Тогда что?

— Мне слишком больно говорить, Надя. Выходит так, точно я тебе препятствую найти призвание. Но согласись… не о том мы с тобой мечтали… не к тому готовились в жизни?

— Так ведь я, как заблудшая овца, могу вернуться в ясли? Ваня! Милый! Зачем вставлять себя в тиски… сразу? Разве не выше всего свобода? Сколько раз я это от тебя слышала? Скажи! Не — криви душой!