Лесная герцогиня - Вилар Симона

В тепле Леонтий словно оживал, подсаживался к ней, даже заводил разговор. Но его глаза так начинали сверкать, что Эмма чувствовала себя овечкой, за которой следит хищник. Она даже не могла ни у кого попросить помощи. Ведь священники, с которыми она порой общалась, не поняли бы, на что ей жаловаться при таком учтивом и предупредительном сопровождающем. А охранники – она уже поняла, что им все равно, как ведет себя Леонтий.

А потом опять в путь. Эмма уже ни о чем не спрашивала Леонтия, хотя и видела, что они все дальше и дальше удаляются от проезжих трактов. Пустынная местность, где на плоской равнине темнели лишь ряды голых виноградников да изредка возникал деревянный силуэт усадьбы, вокруг которой жались хижины. Заснеженные равнины, угрюмые лица редких нищих; деревья, голые и черные, как скелеты. И мороз, от которого особенно ярким казался закат по вечерам. Но Эмма вскоре поняла, что мороз ее друг, ибо от холода Леонтий просто деревенел.

Но когда они переправились на пароме через реку Эну и наступило резкое потепление, Леонтий словно ожил. Эмма теперь постоянно чувствовала на себе его взгляд – почти ненормальный из-за похоти. Теперь она ясно понимала, что движет нотарием ее мужа, и лишь усилием воли заставила себя не поддаться панике. И все же за эти три-четыре дня, что они находились в пути, Эмма была уже на грани нервного срыва. Бежать, искать помощи. Но где?! Как?!

Их путь теперь пролегал меж огромных пологих холмов, потом стал подниматься в гору. Виноградников больше не было, кругом безмолвно возвышался голый зимний лес. Местность казалась дикой.

– Куда вы меня везете? – не выдержала Эмма. – Скоро ночь, а мы все дальше углубляемся в чащу.

– Не беспокойтесь, мадам, – улыбался Леонтий. – Это не просто чаща, это великий Арденнский лес. Считайте, что вы уже в Лотарингии.

И опять его ответ не успокоил Эмму. Как никогда, она чувствовала себя слабой и незащищенной. Темнело. Слышалось завывание волков. Пару раз за деревьями мелькали их силуэты. И хотя всадники двигались по бездорожью, по заснеженной, зажатой холмами долине, Леонтий, по-видимому, неплохо знал здешние места и скоро о чем-то крикнул на лотарингском диалекте своим воинам, и те пришпорили коней. Эмма не поняла его слов, но вскоре заметила впереди огонек. Прилепившийся на склоне двухэтажный дом с покатой соломенной крышей встретил их запахом дыма и собачьим лаем. Гостеприимно маячивший за прикрытыми ставнями свет сулил тепло и отдых путникам. «Но не пленнице», – с горечью подумала Эмма. И хотя была очень утомлена, она невольно напряглась. Куда они приехали? Что это за дом?

«Он не посмеет», – пыталась убедить она саму себя. Ведь здесь были посторонние люди – хозяин и его жена, содержавшие этот затерянный в лесах приют. Их присутствие несколько успокоило молодую женщину, а когда ее привели в дом и она присела у дымившегося очага, даже почувствовала себя хорошо. Здесь было дымно, слышалось блеянье овец за загородкой, попахивало навозом и запахом стряпни. В подвешенном над огнем котелке что-то булькало. Хозяйка протянула ей миску супа, приготовленную из дичи. После долгой дороги по холоду он показался Эмме восхитительным, и она ни о чем не думала, пока окончательно не опорожнила тарелку. Хотела попросить еще, но тут взгляд ее упал на сидевшего по другую сторону очага Леонтия, и слова замерли у нее на устах. Он смотрел на нее и улыбался. Это была улыбка торжества и похоти – отвратительная, беспощадная.

Эмма не на шутку испугалась. «Нет, он не смеет. Он бывший раб, а во мне течет королевская кровь. Немыслимо, чтобы он на что-то решился», – успокаивала она сама себя и всеми силами старалась держаться невозмутимо. О том, как Леонтий дерзнул войти ночью к ней в покои, даже когда она еще считалась герцогиней и его полноправной хозяйкой, Эмма старалась не думать, ибо теперь она находилась в его полной власти, и он может… Нет, он ничего не может! Она не позволит ему!

Пустая бравада. Она в руках этого человека, и никто не вступится за нее. Солдаты не обращали на них никакого внимания, молча ели; хозяйке явно до гостей не было никакого дела, она возилась с овцами; ее муж вышел задать корм лошадям и успокоить их, так как ночь пронзал многоголосый волчий хор; собака испуганно поскуливала у себя в конуре. Искать помощи негде. Бежать некуда. Ей ничего не оставалось, как рассчитывать только на себя.

Она медленно вскинула подбородок.

– Где я буду ночевать? Я утомлена и хочу спать.

Леонтий тут же отставил миску.

– Конечно, конечно, прекрасная госпожа.

Он взял из очага пылающую головню и кивком пригласил Эмму к выходу. На второй этаж вела внешняя деревянная лестница. По-видимому, грек хорошо знал этот дом. Он проводил ее в верхнее помещение, в мансарду, где хранилось сено. Но явно не спешил уходить. Зажег небольшой светильник, выбросил наружу головню, повернулся и закрыл дверь.

У Эммы все похолодело внутри, когда она поняла, что он не собирается уходить. И опять лицо его зловеще окрасилось отвратительной улыбкой, от которой к горлу молодой женщины подкатывала дурнота.

– Вы с ума сошли. Немедленно вон!

– Зачем? Здесь нам никто не помешает. – Он медленно двинулся к ней.

На лице Эммы появился ужас, столь яркий в своей затравленности, что Леонтий разразился громким смехом от восторга и предвкушения забавы. И резко умолк, тяжело дыша. И все улыбался. О, как жутко он улыбался!..

Грек медленно облизнул пухлые губы. Заговорил хрипло:

– Я захотел попробовать вас, едва только увидел. Ваша кожа, рот… Я хочу вдохнуть ваш запах, я хочу грызть и целовать вас, хочу владеть вами.

Эмма в ужасе отступала от него, лихорадочно оглядываясь, ища, чем бы обороняться. Сено, одно сено.

– Вы не посмеете! Я жена вашего господина, я все сообщу ему, и вас накажут… кастрируют… вздернут!..

Она уперлась спиной в стену, когда Леонтий вдруг дико захохотал.

– Герцогу?.. А что вы для герцога? Увидитесь ли вы вообще? Он сказал, что я могу с вами делать что мне заблагорассудится, что для него будет хорошо, если вы вообще исчезнете, принцесса Эмма, которую он так добивался и которая не оправдала его надежд.

Он вдруг зарычал как зверь и бросился на нее. Она визжала и отбивалась. О небо – она и не ожидала, насколько он силен.

– Не смей! Пусти меня!

Он все так же рычал, до боли сжимал ей грудь, заламывал руку. Она звала на помощь – кого? Они рухнули на сено и боролись, пока он не подмял ее под себя. О, когда-то она падала в обморок, едва ее касался мужчина. Сейчас же она лишь вырывалась, отчаянно, безнадежно.

– На помощь!

Никто не придет. А если и придет, то только затем, чтобы держать ее. Она в ловушке, как когда-то давно, когда Ролло бросил ее в руки своим воинам.

Откуда у нее брались силы? Она сопротивлялась, но этим словно только распаляла грека, она пыталась бить его, но он лишь хохотал, потом навалился на нее и начал душить. «Я умираю, – подумала она. – Это хорошо, это конец».

Но Леонтий заставлял ее прийти в себя, стал трясти, бить по щекам. И едва она застонала, зашелся безудержным смехом. Потом он ударил ее, сильно, кулаком в лицо. Она охнула, старалась отползти, задыхаясь пылью и сеном. Но он вновь опрокидывал ее, избивал так, что она ничего не стала соображать, превратилась в тряпичную куклу.

Он тряс ее.

– Ну, давай же!.. Сопротивляйся!

У нее больше не осталось сил. Чувствовала, как трещит ткань платья, как его жесткие, похотливые руки мнут и терзают ее тело. Нет, она не станет сопротивляться. Она была готова сдаться, лишь поскорей бы все закончилось. Даже не пошевелилась, когда его холодные пальцы скользнули ей между ног, больно вонзились в низ живота. Эмма сцепила зубы, сдерживая стон.

Но Леонтий неожиданно прекратил пытку.

– Очнись!

Она не желала подчиняться, но, оказывается, его не устраивала ее пассивность. Он ущипнул ее за бедро, рванул.

– Ну же! Сопротивляйся!

– Нет. Я больше не шевельнусь, – прошептала она разбитыми губами. – Делайте все, что угодно, и будьте вы прокляты.