…А вослед ему мертвый пес: По всему свету за бродячими собаками - Жан Ролен

Но тогда, 12 июля 2006 года, я позвонил Жану-Дени Виню не затем, чтобы поднять мучительный вопрос о преобразовании волка в собаку — мучительный потому, что зоологи в своих дискуссиях уже не соотносятся ни с кем, кроме других специалистов, отчего проистекает некоторое замешательство, если не прямой конфуз, грозящий обычному члену общества, подобно мне довольно несведущему в этой сфере науки. Вопрос, который я хотел ему задать, тем самым признавшись в своем невежестве, касался причин, по которым бродячие (или феральные) собаки всех широт, как явствует из наблюдений, проведенных в странах, где они наиболее многочисленны, ныне уже не отличаются примерно одинаковым обличьем так называемой «желтой собаки» или «собаки-парии».

По этому поводу Робер Делор в своей работе «У животных своя история» (1984) пишет, что «беспородные собаки имеют тенденцию на протяжении нескольких поколений возвращаться к типичному обличью своих „пращуров“ — рыжих, среднего размера, в духе австралийских динго или индийских „париев“».

Однако Жан-Пьер Дигар в книге 1999 года «Человек и домашние животные» высказывает следующие два предположения, противоречивые лишь на первый взгляд: «Животные, отбившиеся от рук, перестав зависеть от человека, могут утратить особенности, приобретенные по ходу одомашнивания, и вследствие естественной селекции вновь приобрести физические характеристики, близкие к тем, какими обладают их дикие сородичи. Возможности возвращения к дикой жизни и размножения в ней для таких особей ограничены, поскольку их помет не может пройти генетическую эволюцию в обратном направлении, достигнуть подобия изначальным видам».

В нашем телефонном разговоре Жан-Дени Винь, пусть на время, положил конец моим колебаниям, заявив: «Ничто в природе никогда не возвращается к своим истокам».

«Зато, — добавил он, — если чихуахуа оставить в окрестностях аэропорта в Тунисе, можно не сомневаться, что морфотип, им представляемый, продолжения иметь не будет: генетический обмен и естественная селекция ведут к тому, что бродячие собаки перемешиваются в общем горниле», хотя образчики, выходящие из этого горнила и в морфологическом отношении однотипные, «не имеют ничего общего с первоначальным исходным типом». (Привести в пример именно тунисский аэропорт Жана-Дени Виня побудило то, что он сам преподавал в этом городе и однажды по дороге в университет подвергся нападению своры бродячих собак. Своим спасением в этой ситуации он был обязан исключительной меткости, с которой ему посчастливилось запустить камнем прямо в нос самого злобного из псов атакующей банды.) Во второй половине дня того же 12 июля, между тем как на юге Ливана продолжала сплетаться цепь причин и следствий, ведущих к кратковременной войне, я заглянул на аукцион Друо, чтобы там потолковать с полковником Блондо, расспросить его о практике кинофагии, то есть, говоря попросту, поедания собачьего мяса среди народности луба из конголезской провинции Касаи. Коренастый, в темном костюме, прячущий глаза за неизменными черными очками, Блондо был призван надзирать за выходом, не допуская, чтобы кто-нибудь вошел. Затем его передислоцировали в другой зал, где были заблаговременно выставлены предметы, предназначенные для продажи, и там он убедился, что среди самых красивых поделок — речь идет об африканской скульптуре — многие происходят из Касаи и изготовлены мастерами народности луба. Потому что Блондо и сам — луба из Касаи, в прошлом полковник вооруженных сил Заира, ныне охранник с неполным рабочим днем на жалованье у малость подозрительной парижской фирмы, он стоит в своем темном костюме, поначалу ничего не заметив, перед витриной с предметами, сделанными руками его предков (да не так, как мы объявляем нашими предками галлов, а в куда более строгом смысле, если принять в расчет ограниченную численность и не столь уж большую древность поделок) и ненадолго, по пути из одной коллекции в другую, задержавшимися в этом выставочном зале, охрану которого он призван обеспечивать. Что до моего вопроса относительно практики кинофагии, меня на него натолкнула реплика, которую я слышал в Киншасе от доктора Артикло: он говорил о бродячих собаках, те, мол, «поджимают хвосты, чуть забредут в квартал луба».

Когда я рассказал об этом Блондо, повторив ему фразу Артикло, он воспринял вопрос без тени смущения. И подтвердил: да, у луба из Касаи принято употреблять в пищу собачье мясо, это элемент ритуальной церемонии, завещанной предками, она зовется чибелебеле. Как правило, эта церемония совершается раз в год, однако, поскольку она не приурочена к определенной дате, ничто не мешает любителю устраивать чибелебеле по нескольку раз для разных групп. О том, где и когда вскоре намечается подобная церемония, сообщают тайком, с глазу на глаз, так как надо исключить приход «дам» (Блондо употребил именно это слово).

После того как собаке «свернут шею», уточнил полковник, ей в зад засовывают кукурузный початок и принимаются нагревать тушку: постепенно собака «раздувается, как бурдюк», и наконец пробка в виде початка из нее выстреливает, а следом и «все ее гадости», продолжительный полет которых и предшествующий им звук Блондо великолепно воспроизвел жестом и голосом прямо перед витриной особняка Друо. Собачье мясо — ньиньи ва мбва, — по крайней мере если приготовить его по освященному обычаем рецепту чибелебеле, по его словам, «необыкновенно вкусно», «еще вкуснее, чем говядина», и «даже лучше, чем свинина».

11

Чем дальше от центра, тем меньше машин, зато на пути попадается все больше куч неубранного мусора. Благодаря такому угасанию дорожного движения шофер получает возможность колесить, виляя то в нужную сторону, то совсем наоборот, но не столько ради прихоти, сколько огибая препятствия.

Порт Узаи примыкает к южным кварталам Бейрута, он расположен к западу от шоссе, которое на картах носит имя шейха Сабах эль-Салем эль-Сабаха, и под защитой, если таковая возможна, главной взлетно-посадочной полосы аэродрома. С берега она, огороженная скалистой грядой, отчетливо видна на фоне неподвижной водной глади. В обычное время здесь, должно быть, очень шумно. Но с начала военных действий аэродром закрыт, на порт вчера обрушилось несчетное множество бомб и ракет, а квартал, с ним соседствующий, похоже, опустел, покинутый большинством жителей. В настоящий момент здесь царит тишина, усиливающая малейший звук — хлопает ли, болтаясь на ветру, оторванный клочок толя, хрустит ли под ногами смесь битого стекла, металлических обломков и мусора. Поначалу в этой экспедиции меня сопровождает один лишь шофер, потом к нам присоединяется молодой человек, говорит, что он владелец одной из лодок, уничтоженных при бомбежке. Раз израильтяне не поленились разбомбить рыбацкий порт, причем не скупясь на средства, они, по всей вероятности, подозревали, что некоторые рыбаки, они здесь почти сплошь шииты, уроженцы юга Ливана, то есть потенциальные сторонники Хезболлы, оказывают ей поддержку по части материально-технического снабжения, доставляют оружие или другое снаряжение из Бейрута в зону боев. Судя по масштабу разрушений в южном квартале города, можно также предположить, что они задумали стереть в порошок не только недвижимое имущество Хезболлы, но и ее экологическую нишу.

Чтобы добраться до портовых пирсов, надо пересечь пустырь, тоже усеянный обломками лодок и машин, потом подняться на плотину, кое-как сложенную из бетонных блоков. Вид, что открывается оттуда, сверху, напоминает миниатюрную копию самозатопления французского флота в Тулоне: исковерканные шлюпки, некоторые из них опрокинуты вверх дном, самые большие суда затоплены наполовину: корпус опустился на дно, а такелаж торчит над водой. И все словно покрыто пыльным слоем, это зрелище знакомо каждому, кто видел города, подвергшиеся бомбардировке: все предметы выглядят серыми, их краски затерты, контуры размыты, такими бывают порой пейзажи в кошмарных снах и научно-фантастических фильмах.

Между тем как рыбак комментирует это зрелище, в воздухе раздается жужжание, похожее на гул не то беспилотного самолета, не то мопеда марки «велосолекс», хотя вокруг ничего нового не видать, и наш собеседник пускается наутек. Поскольку он юркнул в единственную в квартале открытую лавчонку (все прочие опустили свои металлические шторы), мы направляемся туда вслед за ним. Там нас уже поджидает толстый, голый до пояса бородач, на вид он куда мощнее, да и солиднее, чем рыбак. Представляется «доктором», впрочем, в Ливане претензия на такое наименование зачастую свойственна людям, которые отродясь не занимались медициной, и настоятельно требует, чтобы я предъявил ему свои документы. Для начала толстяк, хотя никто его об этом не спрашивал, возвещает, что «здесь нет никого из Хезболлы», — что ж, такой способ уклониться от выяснения его собственной личности не хуже любого другого. Затем, когда я извлекаю из кармана свой документ, снабженным достойными доверия штемпелями, он принимается трясти его в правой руке, между тем как в левой держит бутылку фруктовой воды, которую пил, когда мы вошли, теперь она наклонена почти горизонтально, так что струйка липкой пенистой жидкости выплескивается оттуда прямо на мои башмаки. Определить, уж не подстроил ли доктор (эль хаким) эту маленькую пакость умышленно, возможности нет, но я склонен предположить, что так и было, ибо на данной стадии нашей беседы он еще делает вид, будто принимает меня за шпиона, явившегося сюда, чтобы выведать у него сведения о масштабах нанесенного ущерба (как если бы от беспилотников и вправду не было никакой пользы) да, может статься, и о том, целесообразно ли причинять его дальше. Между тем документ, представленный мной, он вроде бы одобряет, но тона отнюдь не сменил: все норовит меня смутить, запутать, изобличить, упорно вынуждая рыбака, который, напротив, держится совершенно бесхитростно, продолжать разговор на тему бомбардировки. Например, если рыбак (как и Франс Пресс) говорит, что она имела место ночью, то доктор ему возражает и ручается, что бомбардировка была средь бела дня. При этом если один высказывает предположение, что ракеты могли быть запущены с судов, второй утверждает, что собственными глазами видел самолеты. Как ни странно, единственный пункт, на котором оба сходятся, — это готовность частично снять ответственность с израильтян, ведь они, прежде чем бомбить, разбрасывали листовки, предлагающие населению бежать.