Двуликий ангелочек - Светлана Алешина

— Ладно, детка, — сказала я ей, решив ее еще немного успокоить и обнадежить, чтобы наше с ней расставание не вызвало у нее недоумения, — я тебе, пожалуй, верю, что ты не сталкивала Гелю с одиннадцатого этажа. Но мне нужно будет убедить в этом и других. А с теми уликами, которые против тебя имеются, сделать это очень трудно. Поэтому вспоминай очень подробно тот вечер. Любая ничтожная и неважная на первый взгляд мелочь может оказаться для тебя спасительной.

Вика помолчала минуту, но потом помотала головой и сказала:

— Я не знаю, что говорить. Вы спрашивайте, а я буду отвечать. Я так лучше расскажу.

— Хорошо, — вздохнула я. — Тогда скажи, как ты относишься к версии о самоубийстве Серебровой? Она могла сама это сделать?

— Гелька?! — искренне удивилась Вика. — Да никогда! Это мамаша ее тихоней считает. А эта тихоня одной девчонке с мехмата лицо испортила, когда они в туалете подрались. У той шрам теперь остался.

— Из-за чего подрались? — спросила я.

— Да в том-то и дело, что ни из-за чего. Гелька в туалет шла курить, а та в дверях стояла. Может, и нарочно. Тоже — крутую из себя строила. Ну, Гелька сказала, где ей больше подходит торчать. Та ответила. Гелька ей по морде дипломатом. Нос сломала. Разбираловка целая была. Но на Гельку никто не сказал из тех, кто видел, не хотели с ней связываться. А Гелька сказала, что она в это время с парнем была в спортзале. Парень подтвердил. Так та дура ни с чем и осталась.

— Давно это было? — спросила я.

— Да с полмесяца уже, — сказала Вика, наморщив лоб. — Я же говорю, она последнее время совсем психованная стала. Правда, один раз я снимала ее с окна, когда мы вместе ширнулись, она вдруг заявила, что она ангел и полетит на небо. Сначала просто руками махала, а потом в окно полезла. Весь кайф мне сломала тогда, у меня даже прошло все, как я это увидела. Но только она потом улыбалась как-то нехорошо, когда я ее от окна оттащила. Может, и притворялась, спектакль мне устраивала. Она любила дергать за ниточки, управлять другими, как куклами.

— Ты сказала, что последнее время она была «психованная», как ты выразилась, — спросила я, вспомнив о Косовиче. — Она ни к какому врачу не ходила в связи с этим?

— Нет, — покачала головой Вика, — не слышала… Она говорила только как-то раз, что у ее отца есть какой-то врач, психолог. Или у матери, не помню точно.

— Ладно, оставим это, — перебила я ее. — У нее был парень? Ты говорила что-то о спортзале…

Вика округлила на меня глаза.

— Да у нее их больше, чем у меня, было! — воскликнула она, словно мне хорошо были известны все ее амурные дела. — А тот, в спортзале, это так… Она с ним только трахнулась пару раз за то, что он ее выручил. А так она всегда сама парней выбирала и брала их сама. Любого могла заставить с собой пойти, да и что их заставлять-то. Они всегда готовы… Правда, за Гелькой все они долго потом бегали и дрались друг с другом. А она последний месяц только с одним ходила. Какой-то американец, говорит. Трахается классно, у нее вроде бы еще не было такого парня никогда. Но это она, по-моему, меня дразнила. Она мне всегда в нос тыкала, что у нее все и всегда лучше получается и все лучшее — ей достается. Я, честно говоря, ее за это иногда просто ненавидела.

— Как зовут этого американца? — спросила я.

— Не знаю, — покачала головой Вика. — Я его видела всего один раз. Она приказала мне звать его «бой», и все. А он только смеялся и запросто отзывался на эту кличку. По-русски, кстати, этот американец говорит практически без акцента.

— Опиши мне, как он выглядит, — потребовала я.

— Ну… Высокий, волосы светлые, но не очень… — начала Вика и вдруг встрепенулась и попыталась даже вскочить на ноги, но тут же испуганно посмотрела на меня, словно спрашивая разрешения.

— Куда ты? — жестко спросила я.

— У меня фотография его есть, — пробормотала она. — Я хотела принести.

— Неси! — разрешила я, с трудом веря в свою удачу.

Фотографию Вика искала в каких-то книжках минут пять, переворошила всю свою одежду, но в конце концов разыскала ее в журнале «Космополитен». Я на всякий случай прошла с нею в комнату, где царил жуткий беспорядок, и не выпускала ее из своего поля зрения. Мало ли какие сюрпризы может преподнести мне это невзошедшее еще светило. Может быть, у нее не только наркотики, но и оружие имеется? Никаких дырок ни в одной части своего тела я не хочу иметь. Поэтому лучше для нас обеих, если я своим присутствием избавлю девочку от искушения.

Но фотография наконец отыскалась, и Вика протянула ее мне.

— Вот он! — сказала она. — Тот самый американец. Это мы две недели назад снимались, когда Геля им передо мной хвасталась. А это мы с Гелей. На Турецкой, возле фонтана.

Парня я узнала сразу же!

Секунды три я вспоминала, где я его видела, и у меня тут же в голове возник роскошный холл второго этажа в фирме «Терция» и уставившийся в пространство молодой человек, которого я приняла за охранника. Теперь я уже была не уверена, что он и в самом деле охранник. Просто есть такой факт — он сидел в приемной, вернее, рядом с приемной отца Гели. И он был тем самым парнем, с которым Геля — как это сейчас молодежь выражается, «ходила»? — так вот, с которым Геля ходила последнее время. Факт этот требовал осмысления и интерпретации, и пока больше ничего. Но до того, как я буду располагать необходимой информацией для того, чтобы понять этот факт, мне, пожалуй, следует воздержаться от выводов. Преждевременные выводы — самая типичная ошибка в любом расследовании, это я по себе знаю, уже прокалывалась на этом. Теперь стараюсь не спешить.

Только внимательно рассмотрев парня, я перевела взгляд на стоящих рядом с ним девушек. Интересовала меня, конечно, только Геля. Выглядела она совсем не так, как на фотографии, которую показывала мне Ксения Давыдовна. Это был другой человек, если можно так выразиться. Девушка, стоявшая с подругой и парнем между фонтаном и открытым кафе на улице Турецкой, не имела ничего общего с «тихим ангелочком».

Я хорошо помнила девушку на фотографии, которую показала мне мать погибшей. Я бы назвала ее красивой. Без преувеличения. Даже, пожалуй, очень красивой. Спокойные, мягкие черты, кроткое выражение лица, задумчивый взгляд, словно она видит то, что другим не дано видеть. Честно сказать, на той фотографии она очень была похожа на «ангелочка», красивого, осененного высшим, недоступным другим блаженством. Девушка с той фотографии не могла бы даже зло посмотреть на кого-нибудь, не то что ударить.

На фотографии, которую показала мне Вика, я в первый момент ее не узнала. Девушка, снятая на ней, сошла бы скорее за ее сестру. Очень похожее лицо, те же большие, слегка раскосые глаза, тот же высокий лоб, тонкий нос и полные губы, но выражение этого лица полностью его преображало. Никакой тихой благости на нем и следа не было. Девушка, стоящая между Викой и парнем, хорошо знала, что она красива, и знала, как это действует на окружающих. Это можно было прочитать по ее слегка ироничному и в то же время обещающему взгляду. Она была свободна и сильна в ощущении своей свободы. Свободна до жестокости, до безразличия к чему бы то ни было. Глядя на эту фотографию, я даже вспомнила какую-то не очень мне понятную фразу, связывающую свободу и самоубийство. Кто-то из философов говорил, что положительной формы абсолютной свободы не существует, а вот отрицательная ее форма — это самоубийство. Я в свое время долго билась над ней, пытаясь разобраться, но так и оставила эти попытки. А сейчас, когда я смотрела на фотографию Гели, мне показалось, что я что-то поняла, по крайней мере, вторую часть высказывания того философа: что эта умершая вчера девочка была свободна настолько, что ее ничто не держало в жизни. Впрочем, это мне могло показаться. Я слишком плохо знала, как и чем жила Геля Сереброва. Да и никто из окружающих ее людей, как я теперь начинала понимать, не знал ее достаточно хорошо, чтобы составить о ней полное, адекватное представление.

Стоящий справа от нее парень ни капли не был похож на американца. Он ничем не отличался от парней на Турецкой.

— Он в самом деле из Америки? — спросила я Вику.

— Откуда же я знаю, — ответила она. — Гелька не давала мне с ним говорить, все время его на себя переключала. Она это умеет… Умела то есть… Мне так и не удалось его расспросить. Хотя очень любопытно было. Гелька утверждала, что он из Америки… Только вот странно… Это она мне потом сказала, когда на следующий день пришла мои впечатления узнать. А тогда даже заикнуться об Америке мне не давала. А говорит он скорее как прибалт, и то с очень легким акцентом, не заметно даже. Если б меня Гелька не предупредила, что он американец, я и не заметила бы сроду.

— Как она относилась к матери? — спросила я. — Об этом у вас когда-нибудь заходил разговор?

Вика пожала плечами.

— Обычно, — сказала она. — С раздражением.