Земля и море - Вилис Лацис

Покусывая верхнюю губу, Лаурис уставился на пол.

— Хорошо, Алекси, я приеду, — сказал он. — Только… Ну, ничего, как-нибудь обойдемся.

— Значит, договорились? — Алексис хлопнул друга по плечу. — В следующую субботу я всех вас жду. Увидишь, какое пиво мой тесть умеет варить! Если войдем во вкус, всю неделю гулять станем.

Алексис предполагал, что колебания Лауриса вызваны всякими домашними неполадками, связанными с промыслом, поэтому не стал настаивать, чтобы Лаурис высказался более откровенно.

— Ты сегодня вечером придешь? — спросил он, уходя.

— Возможно… — задумчиво протянул Лаурис. — А если не приду, то… передай от меня привет твоей невесте и попроси ее извинить, что не пришел проститься.

— Да скажи, наконец, что с тобой? — Алексис озабоченно взглянул на друга. — Ты какой-то странный.

— Я не совсем здоров. Какая-то тяжелая голова. Наверное, подхватил простуду. Весной это случается.

— Да, конечно, — согласился Алексис. — Но к следующему воскресенью ты обязан выздороветь.

На лице Лауриса появилась странная улыбка. Выздороветь… Вряд ли от этой болезни можно когда-нибудь излечиться.

Вечером после долгих колебаний Лаурис все-таки пошел к Зандавам. Он провел там не больше часа, говорил мало, а больше прислушивался к разговорам остальных. И случилось так, что остальные, хлопоча по хозяйству, на несколько минут вышли — кто в кухню, а кто во двор, и Лаурис остался в комнате вдвоем с Аустрой. Неудобно было хранить молчание, поэтому Лаурис заговорил:

— Вы теперь немножко ознакомились с нашим поселком… видели море, дюны. Как вам здесь понравилось?

Аустра вздохнула, ее глаза уставились куда-то в темный угол комнаты, и, когда она заговорила, в голосе девушки Лаурис уловил что-то похожее на тоску, глубокую и беспросветную:

— Я чувствую себя чужой в этих местах. Здесь так неприютно… сурово и тоскливо. Хорошо, что мне не придется тут жить.

— Я вас хорошо понимаю, — тихо сказал Лаурис.

Аустра удивленно посмотрела на него и ничего не сказала, но в глазах ее Лаурис прочел молчаливый вопрос. И он добавил:

— Я сам так чувствую себя… довольно часто. И иногда от этого становится тяжело на душе.

— Да, тяжело… — тихо согласилась девушка.

В комнату вернулись Алексис, Рудите, и разговор Лауриса с Аустрой на этом кончился. Лаурис опять молчал и только изредка украдкой посматривал на Аустру. Раза два ему показалось, что и она тоже пытливо, с каким-то полным удивления вниманием взглянула на него.

Вскоре после этого он встал, попрощался со всеми, пожелал Алексису и Аустре доброго пути и ушел. Когда пожимал на прощанье руку Аустры, ему опять показалось, что она выразительно, будто вкладывая в это какой-то скрытый смысл, ответила на его рукопожатие. Возможно, ничего такого и не было, и только его взволнованное воображение вызвало это ощущение, но он потом еще долго думал об этом: ему хотелось верить, что именно так и было.

6

Старинные народные обычаи здесь были преданы забвению, и свадебный обряд ничем не отличался от обрядов, совершаемых в городе. Старый Эзериетис и Томас Зандав в церковь не поехали, а остались дома, чтобы закрепить состоявшееся знакомство и углубить его до близких родственных отношений. Молодых повез сосед, родственник Детлава, владелец статного жеребца в яблоках и новых дрожек. Дугу украсили гирляндами из брусничника, перевив бумажными лентами и флажками. Звонко заливались колокольчики.

Уже по пути в церковь началась метель — последняя угроза зимы, — и стало так холодно, что гостям пришлось плотнее закутаться в шубы. На обратном пути встречный ветер задувал снег в лицо. Лаурис и Рудите ехали вместе, лошадью правил сосед Эзериетиса. Они изрядно отстали от молодых, и только на повороте дороги перед глазами Лауриса, где-то далеко впереди, мелькнули сани с молодоженами. Они сидели, тесно прижавшись друг к другу.

— Как тебе понравился пастор? — спросила Рудите, положив руку на локоть Лауриса. — Он так сердечно говорил, будто венчал собственных детей.

— Да, Рудит… — ответил Лаурис. Он не запомнил ни одного слова из проповеди пастора, потому что все его внимание было приковано к Алексису и Аустре, главным образом к ней. После венчания он вместе со всеми подошел к молодым поздравить их, и Алексис был растроган до слез, заметив волнение своего друга. Эх, Алексис, Алексис!.. Не радость была причиной этого волнения.

При въезде в дом стояла украшенная гирляндами арка. Молодых встретили звуками торжественного марша. Снова рукопожатия, поцелуи, поздравления, слезы. Два счастливых человека, окруженных толпой, и один несчастный где-то в отдалении, за спинами других. Все пили вино, закусывали, и забавно выглядели при этом их торжественные лица. Присутствующие понимали, что событие это, конечно, радостное, но из приличия держались серьезно, даже строго, и только когда все сели за стол и раздался веселый перезвон ножей, вилок и стаканов, натянутость окончательно рассеялась.

Да, здесь сейчас сидели рядом люди земли и люди моря — плотные здоровяки-землепашцы в домотканых серых одеждах и сухощавые, точно закопченное мясо, рыбаки в темных костюмах, с неумело завязанными галстуками. Все они ели, пили, смеялись, кричали «горько» и дружно хлопали в ладоши, когда молодые исполняли их просьбу.

— Лаури, почему ты ничего не ешь? — спросила Рудите. — Разреши я тебе положу.

Опомнившись, он проглотил несколько кусков. «Только не пить, не пить ни капли… — думал Лаурис. — Иначе будет плохо». В трезвом состоянии он еще владел собой и при желании даже мог заставить себя вместе с другими участвовать в общем веселье, но что будет, если он опьянеет…

— Послушай, друг, так не годится! — выговаривал Лаурису его сосед слева. — Так только девушки пьют. Чокнемся!

Чтобы избавиться от выпивки, Лаурис отговорился так же, как тогда перед Алексисом:

— Я чувствую себя нездоровым.

Его оставили в покое, и свадебный пир шел своим чередом. Да и кому какое дело сегодня до плохого настроения одного из гостей! Старый Зандав сидел на почетном месте, рядом с сыном, и смотрел на всех, как на своих гостей. Вот, мол, посмотрите, мы тоже не лыком шиты. У вас — усадьбы, земля, скотина. Зато у нас — лодки, моторы, сети, невода. А если мы выходим на лов в открытое море, кто из вас может тягаться с нами? Вы научились зарывать зерна в землю, а вот как добыть из моря рыбу, вы не имеете ни малейшего понятия. А во всем остальном? Разве Томас приехал на свадьбу сына не в котелке, какие носят только господа? А у нас они в моде. Тесть, иди выпей со свекром! Любуйтесь все… Эх!

Заиграла музыка, и начались танцы.

— Пойдем и мы? — предложила Рудите.

Лаурис пошел танцевать. Он бы, правда, мог чуточку веселее поворачиваться, иногда даже притопнуть и, не отрываясь, смотреть в глаза своей девушке, как это делали другие парни. Но они больше выпили вина. Не пей, Лаури!.. Ни капли не пей! Как гордо кружит молодую жену Алексис. Оба разрумянились, глаза горят, точно звезды.

— Лаури, не жми мне так руку… Больно!

— Прости, Рудит.

— Ничего, только ты очень крепко… — застенчиво улыбается она. — Даже локоть онемел.

К вечеру веселье достигло наивысшего накала. Теперь говорили все разом, слышались непрерывный звон посуды, раскаты смеха, похвальба, шутки. В этом хаотичном шуме лишь двое сидели молча, с серьезным видом. Изредка взглядывая друг на друга, они украдкой улыбались, но как бы незаметно они это ни делали, один из гостей перехватил их взгляды и улыбку, и его зубы хрустнули по-волчьи. И он не смог удержаться! Лаурис Тимрот начал пить. Теперь он тоже громко разговаривал, смеялся и кидал на пол вилки.

— Вот это другое дело, — сказал Алексис, одобрительно хлопнув его по плечу. — А то сидишь и киснешь. Выпьешь со мной?

— Выпью, Алекси. И пусть Аустра тоже с нами выпьет.

— Одну-то, пожалуй, можно? — спросил Алексис у Аустры.

Она с гримаской взяла рюмку.

— Может быть, мы с вами потанцуем? — сказал Лаурис Аустре. — Если, конечно, вы не устали и Алексис не вздумает вас ревновать.

В опьяневшем мозгу Лауриса родилась мысль — танцевать с Аустрой, и он осмелился осуществить ее. Но, начав танец, он понял, какому жестокому испытанию подвергал он свою волю. Из затуманенного алкоголем мозга не уходило сознание, что он любит эту женщину и что у него нет ни малейшей надежды стать ей близким. Никто не должен догадываться, что он чувствует, и меньше всего — сама Аустра. Прикосновение ее руки было для него не просто прикосновением партнера по танцам, а нежной лаской, каждое па, ничем не отличающееся от танцевальных движений остальных пар, приобретало особый, греховно-сладостный смысл. «Солнышко мое, милая…» — мысленно обращался он к Аустре. В то же время лицо его оставалось неподвижным и спокойным, словно каменное.