Повседневная жизнь англичан в эпоху Шекспира - Элизабет Бартон

Вид загородных домов, независимо от их величины и важности, значительно изменился за эти полвека. Большой холл — отличительная черта Средневековья и стиля «Тюдор» — утратил свое значение как главной столовой и гостиной. Теперь его иногда обшивали панелями, и он превращался в парадный холл, из которого на верхние этажи вела большая лестница с резной балюстрадой и колоннами, часто выкрашенная в какой-нибудь цвет. Здесь, на верхнем этаже, находилась длинная галерея, которая стала главным пространством дома. Освещенная, как правило, только с одной стороны, она стала характерной чертой елизаветинских домов второй половины XVI столетия. Генрих VIII построил галерею с одиннадцатью окнами вдоль восточной стены во дворце Хэмптон Корт. В окна было вставлено стекло, расписанное геральдическими символами, а сверху шли лепной бордюр и расписной и золоченый карниз, который соединялся с богатым рельефным потолком, украшенным «1256 блестящими золотыми шариками и позолоченными листьями»(21). Возможно, что именно здесь Генрих — одетый во все желтое с белым пером в головном уборе — отплясывал на следующий день после смерти Екатерины Арагонской[36]. По его словам, он надел желтое в знак траура — и, танцуя, держал на руках рыжеволосую девчонку, Елизавету, а та хохотала от удовольствия.

В любом случае, во время правления Генриха галереи еще не были распространены, и венецианский посол при его дворе счел их заслуживающим внимания новшеством, поэтому и описал в официальном донесении правителям Синьории, а венецианцы были очень внимательны к деталям. «Галерея, — сообщал он, — представляет собой длинный портик или коридор без комнат, с окнами на каждой стороне, выходящими на сады или реку, ее потолки чудесно украшены камнем и золотом; и на внутренней обшивке резного дерева изображены тысячи прекрасных фигур». Под фигурами здесь понимается не человеческий облик, а различные узоры.

Новая деталь дома — длинная галерея — дала елизаветинцам возможность щедро продемонстрировать свои богатства. Но, несмотря на богатство и великолепие потолка, стен и окон, галерею было очень трудно отапливать, так что помимо одного или нескольких каминов зимой для этой цели использовали переносные жаровни. В дождливую погоду галерея превращалась в то, что американцы называют «комнатой для игр и развлечений». Там часто устраивали маскарады, играли в игры, танцевали и слушали музыку, фехтовали на рапирах или даже на палашах. Там прогуливались зимой, когда в окна бился дождь, порывистый ветер завывал в дымоходах и недостаточно мощные печки давали больше сажи, чем тепла. Большой холл и галерея были публичными комнатами, поскольку великие елизаветинцы вели активную общественную жизнь и получали от этого удовольствие. Но комнаты для членов семьи и гостей, столовые и кабинеты тоже стали привычной частью домашней планировки.

 «Размещай свой кабинет над холлом», — советовал Эндрю Бурд еще до 1558 года(22). Он рекомендовал размещать кладовую для продуктов в глубине дома, рядом с ней кухню, а также кладовые для кондитерских продуктов и мяса. Так кабинет превращался в уединенное и относительно спокойное место. Конец холла, где располагалась кухня, был отгорожен ширмой, которая скрывала двери, ведущие на кухню и в кладовые. Что касается личных помещений — таковыми были спальня и приемная, — то дом нужно было строить действительно просторным, чтобы обеспечить ими всю семью, в которую входила также и челядь. Личные комнаты обычно строили вокруг внутреннего двора.

В Теобальдсе жили тридцать человек, каждый из которых, по-видимому, имел свою комнату. Там также был холл примерно в 60 футов длиной и 30 футов шириной, в котором «находилась очень высокая гора, сложенная из натуральных камней разного цвета, и из нее изливался великолепный фонтан; вода из него стекала в большую круглую чашу, или бассейн, который поддерживали фигуры двух дикарей»(23). Каждую сторону холла украшали шесть искусственных деревьев с листвой, натуральной корой, птицами и фруктами, выполненных так искусно, что их было «невозможно отличить от настоящих деревьев».

Теобальдс был одной из величайших построек Англии, от которой, к сожалению, ничего не осталось. Нам известно, что там были башни и пять внутренних дворов, которые необходимо было миновать, чтобы попасть с Лондонской дороги в дом. Последним был закончен внутренний двор с фонтаном. В зданиях, окружавших остальные дворы, было достаточно комнат, чтобы разместить там королевский двор. Дело в том, что в Теобальдсе, или Тиббалсе, как его называла Елизавета, она принимала послов. И везде, куда бы она ни отправлялась, на ее пути были толпы просителей. Говорят, что хотя она часто плохо обращалась со своими придворными, раздавала им тумаки, теряла самообладание и впадала в гнев, к простым людям, кем бы они ни были и где бы ни находились, относилась с величайшей добротой и мягкостью. Она улыбалась им, слушала, успокаивала — и похищала их сердца.

Сохранилось описание Теобальдса, приведенное в отчете королевского землемера в 1650 году — во время протектората, когда он и был разрушен. Теобальдс сменил владельца за много лет до того, как сын Сесила, граф Солсбери, передал его Якову I в обмен на Хэтфилд-хауз и поместье, бывшие собственностью короны. К тому времени, возможно, здание уже претерпело значительные изменения, однако в отчете говорится о двух главных четырехугольных дворах, окруженных строениями, часовом дворе, о дворе для провианта и голубятне. В отчете сообщается, что площадь двора с фонтаном составляла 86 квадратных футов и на его восточной стороне была построена крытая галерея. На нижнем этаже здания находился Большой холл со сводчатой деревянной крышей и «необычной резьбой». На том же этаже размещались главные комнаты, гостиная и приемная. Этажом выше находилась королевская комната и к ней примыкали гостиная, уборная, королевская спальня и галерея длиной в 123 фута. На третьем этаже располагались комнаты с террасами и галереями на крыше. В других дворах тоже были похожие апартаменты и отделенные от них богатые комнаты. И в дополнение к четырем башням там, по-видимому, была еще одна большая башня, располагавшаяся «посередине и над остальными», выполненная «в форме фонаря, каждый угол которой увенчивали разные башенки; там были подвешены двенадцать колокольчиков для перезвона и часы с курантами и всякой всячиной». Этот отчет был составлен спустя девяносто лет после постройки дома и теперь уже невозможно судить, насколько его описание соответствует Теобальдсу, построенному лордом Берли.

Сесил значительно перестроил Берли-хауз в Нортгемптоншире, но, как написал в письме другу, «возвел стены» на старом фундаменте, сохранившемся с одной стороны: ведь «это оставил мне мой отец». По сравнению с Теобальдсом этот дом с большим передним фасадом и башнями по обе стороны казался более консервативным и традиционным. Там была еще одна большая башня, которая заканчивалась украшенной обелисками площадкой для часов, увенчанной опять же обелиском.

Обелиски использовались очень часто не только как архитектурное украшение, но и для отделки не менее красивых, но значительно уступающих в размере сооружений, построенных, чтобы принять великих — и не очень — подданных Елизаветы, после того как смерть отделит их душу от тела.

Сесил, как полагали некоторые, предпочел Берли-хауз другим своим домам, потому что надеялся, что впоследствии его сын Роберт «сможет его содержать, учитывая, что в этом графстве найдется дюжина домов большего размера, которые принадлежат людям, находящимся ниже меня по рангу и положению». Берли-хауз был великолепным особняком, и заявление, что в то время в Нортгемптоншире можно было увидеть дюжину еще более выдающихся домов, является для нас свидетельством того, какого размера и в каком количестве тогда возводили подобные здания — причем люди менее великие, чем государственный казначей.

Архиецископ Кентерберийский был не так богат и обладал более скромным жилищем, поэтому когда в 1574 году Елизавета нанесла ему визит в его летнем дворце в Кройдоне, казалось, что до ее приезда там царил полный хаос, так как его слуги просто сбились с ног, пытаясь пристроить ее длинный кортеж. К списку блистательных гостей прилагалась сердитая записка, в которой говорилось о возникшей проблеме с размещением. Она была подписана Дж. Бауером, одним из придворных королевы. «Для королевских слуг, — писал он, — я не могу найти ни одной подходящей комнаты, чтобы их разместить, но я сделаю все возможное, чтобы куда-нибудь их пристроить». Там была такая неразбериха, что пока не были произведены некоторые перестановки, личные камердинеры и мистер Драри могли попасть к себе только через комнаты леди Оксфорд. Что касается мистера Хэттона (того Кристофера Хэттона, о котором говорили, что ему потребовалось двадцать лет, чтобы танцами добиться расположения королевы), Дж. Бауер вообще не знал, куда его пристроить. Для несчастной леди Кэрави не нашлось комнаты с камином, поэтому ей пришлось ночевать не во дворце, а «рядом с миссис Пэрри и остальными служанками». Что до миссис Шелтон, одному Богу известно, где ей пришлось спать. Мистер Бауер решил попытаться найти для нее место где-нибудь в Кройдоне. «Это все, что я способен сделать в этом доме», — на этой полной безысходности фразе записка заканчивается.