Продавцы теней - Марина Друбецкая

В углу неподвижно лежал большой обгорелый куль. Чардынин осторожно развернул его. Ожогин, обхватив Лару обеими руками, прижимал ее к себе. Лицо Лары было черным. Вместо платья — обугленные лохмотья. Чардынин с силой развел руки Ожогина, оторвал его от Лары и поднял на ноги.

— Карету! — прошептал Ожогин помертвевшими губами. — Карету скорой помощи! — и заорал, как будто внутри его кто-то с полоборота завел мотор: — Быстро!

А карета скорой помощи уже мчалась во весь опор к Калужской заставе. Колеса взрывали лужи, выплескивали из них брызги и мелкую каменную дребедень, высекали искры из брусчатки. Визжали на поворотах тормоза. Ахали и крестились вслед старухи. Подкатив к кинофабрике, карета сделала головокружительный вираж и встала как вкопанная у подъезда.

Из кареты выскочили врач и два санитара с носилками. Навстречу им выбежал Чардынин в мокрой грязной рубахе.

— Сюда, сюда, сюда, — суетливо повторял он, хватая врача за руки и бестолково болтаясь у того под ногами.

Врач отодвинул его и вместе с санитарами скрылся в подъезде. Через несколько минут они вновь появились на лестнице. На носилках, укрытая простыней, лежала волоокая дива Лара Рай с обугленным лицом. Носилки погрузили в карету, еще раз отодвинули в сторону суетливого Чардынина, захлопнули дверцы…

И вновь понеслась карета по улицам — прочь, прочь от Калужской заставы, взрывая лужи, высекая искры из брусчатки, взвизгивая на поворотах. Скорей, скорей, скорей! В Шереметевскую больницу, что на Сухаревской площади, в ожоговое отделение.

За каретой, подскакивая на московских ухабах, летело василькового цвета авто, за рулем которого сидел человек с остановившимся взглядом и белым лицом мертвеца. Он не видел дороги. Перед его глазами стояла Лара Рай, какой он впервые увидел ее много лет назад. Юная пава с сомнамбулическими движениями и огромными полусонными глазами тогда еще не знала своей красоты. Она давно уже не была той девочкой. И он, желая вернуть ту, давнюю, любимую, он затеял дьявольскую игру света и тени. Как будто можно повторить человека. Даже на экране. Даже на экране. Он стиснул зубы, и лицо его побледнело еще больше.

Тем временем в проявочной лаборатории Эйсбар разглядывал изображение, постепенно выступающее на пленке, которую он успел выхватить из киноаппарата.

— Потрясающе! — в крайнем возбуждении шептал Эйсбар, облизывая пересохшие перекошенные губы и наблюдая, как на пленке появляется нимб вокруг головы Лары, а ее лицо словно уходит в глубину кадра, покрываясь ретушью тени. — Невероятно! Надо повторить эксперимент! Непременно повторить!

Глава VI. Ожогин идет на премьеру в «Элизиум»

Лара Рай лежит на белой кровати в комнате со стерильно-белыми стенами — неподвижная и немая. Голова и лицо закованы в плотный кокон из бинтов. В коконе на уровне глаз прорезаны узкие щели, чтобы Лара могла смотреть на мир. Но Лара не смотрит на мир. Она вообще не открывает глаз. Тонкая бледная рука сухой веткой брошена на одеяло. Но Лара не шевелит рукой. Она вообще не шевелится. Время от времени заходит сестра милосердия, бесшумно скользит по палате и делает Ларе укол. Раз в день Лару увозят на перевязку, смазывают обожженные места вонючей мазью, опять забинтовывают. Тело Лары не пострадало. Про лицо врач молчит. А волос нет и не будет.

Так проходит неделя.

Всю неделю Ожогин сидит на жестком стуле возле постели Лары, уставившись неподвижным взглядом в пол. Плотный ежик его волос крепко тронула седина. Лицо осунулось, под глазами залегли тени, от носа ко рту потекли глубокие борозды морщин.

Чардынин осторожно приоткрывает дверь, робко заглядывает в щелку, видит, что перемен нет, на цыпочках подкрадывается к Ожогину, шепчет что-то на ухо — докладывает о делах на фабрике, просит указаний. Чаще всего Ожогин не реагирует, молчит. Иногда кивает или качает головой. Редко — кидает отрывистое слово. Сегодня Чардынину особенно трудно решиться на разговор. Сегодня — премьера «Веронских любовников». В главной роли — Лара Рай. Запланированы грандиозные гулянья в «Элизиуме». Лара должна была блистать в средневековом итальянском костюме: серебряный шнур подхватывает под грудью свободно ниспадающее алое платье, на роскошных распущенных волосах — серебряная сетка, усыпанная крошечными бриллиантиками, рукава-буфики тоже перевиты серебряным шнуром. Что делать?

— Что делать, Саша? — шепчет Чардынин, перегнувшись через ожогинское плечо. — Отменяем премьеру?

Ожогин резко мотает головой. Ни в коем случае.

— Наденешь смокинг, — отрывисто говорит он.

— Я? — поражается Чардынин, плохо представляющий себе, как этот смокинг выглядит.

— Ты, ты. Наденешь смокинг, будешь ходить, пить шампанское и говорить, что на следующей неделе Лара Рай приступает к съемкам в новой фильме. А сейчас отдыхает в санатории.

— Кому говорить? — продолжает недоумевать Чардынин.

— Всем. Иди, Вася, иди. Не мешай. — Он делает нетерпеливый жест рукой.

Чардынин пятится к двери и просачивается в коридор.

Подъезд к «Элизиуму» богато иллюминирован. Разноцветные лампочки пущены по периметру входной двери. Огромными электрическими буквами горит на крыше название фильмы: «РОМАН И ЮЛИЯ: ИСТОРИЯ ВЕРОНСКИХ ЛЮБОВНИКОВ». Портрет Лары Рай в роли Юлии украшает фасад от первого до последнего этажа. Праздная публика, скопившаяся на улице в изрядном количестве, может лицезреть все изгибы дивного тела Лары, наслаждаться округлостями ее пышной груди, скромно и в то же время весьма соблазнительно выступающей из корсажа, любоваться шелковистыми струями волос, не без трепета душевного мечтать о нежнейших ланитах и устах.

К подъезду одно за другим подкатывают авто и экипажи. Гости — московский бомонд, светские львицы в перьях и кружевах и певцы декаданса с томной улыбкой и печальным взором, почтенные старцы в орденах и аксельбантах и живые классики русской словесности, звезды синематографа и богатые фабриканты, словом, все, все, все, кого можно окрестить московским высшим светом, сверкающей струей текут по красной дорожке и скрываются в этом храме новой Музы, которой уже поклоняются миллионы, в этой пещере Али-Бабы, сулящей невиданные богатства и роскошества духа, в этом черном ящике с сюрпризом из светящихся движущихся картинок, в глубинах лучшего столичного синематографа «Элизиум».

Предполагалось, что вечер пройдет в италийском духе. И действительно, многие дамы позволили себе (иногда напрасно) платья с завышенной талией, что шло вразрез с современной модой, однако указывало на знание средневековых модных и художественных течений. Особо смелые даже подбрили брови, как у Мадонн на картинах Леонардо и Рафаэля.