Честь - Георгий Ишевский

Так было и теперь… Традиция корпуса повелевала, чтобы даа кадета 3-ей роты, помещавшейся на одном этаже с швейцарской, во время завтрака вырезали красную генеральскую подкладку с шинели Великого Князя. Вырезанная подкладка передавалась в строевую роту, где доморощенные портные резали ее на мелкие кусочки, по числу кадет корпуса, и раздавали каждому кадету, как память посещения корпуса Великим Князем. На перемене, после второго урока, оба отделения 2-го класса тянули жребий, кому быть подкладочными хирургами. Жребий достался Искандару Мальсагову и Жоржику Брагину.

Как только рота ушла на завтрак, «заговорщики-Еырезатели», вооружившись перочинными ножами, направились в швейцарскую. Поставленные в рамки ограниченного времени, зная бдительность и крутой нрав «Дедушки Крокодила», они заметно нервничали и не уверенные в его поддержке, пробирались тайком. Но их опасения были напрасны. Старик уже ждал их, и как только они переступили порог швейцарской, нетерпеливым шопотом спросил: —«Струменты есть?» Кадеты показали перочинные ножи.

— Эх вы — стрижи шустрые… Да ведь за Штиглец-сукно я в ответе буду… Не ровен час, порежете, — раздраженно проговорил Дедушка Крокодил, торопливо вынимая из кармана ливреи большие, острые ножницы.

Он сам подвел кадет к шинели Великого Князя, рядом с которой висела другая, тоже с генеральской подкладкой.

— Эту не трожьте… Лайминга, — сказал швейцар и отошел в сторону.

Искандар отвернул полу великокняжеской шинели, Жоржик присел на корточки и похолодевшими, трясущимися руками начал резать широкое поле красной подкладки.

— Скорей, скорей… Ну, что ты там мямлишь… не можешь вырезать подкладку, — топотом торопил друга Искандар.

— Боюсь сукно порезать…

Сложная операция заняла 10 минут, в течении которых «Дедушка Крокодил» искусственно бодро ходил по швейцарской, фальшиво напевая себе в усы какой-то бравурный, военный марш. Мокрые от волнения, комкая полы вырезанной подкладки, кадеты с благодарностью вернули «Дедушке Крокодилу» его ножницы и быстро направились в роту, когда услышали позади себя хриплый голос старика:

— Меня не забудьте… И мне кусочек принесите…

Швейцар подошел к шинели Великого Князя, распахнул полы… С темно серого фона сукна на него с молчаливым укором смотрели неровные зубцы жалких остатков подкладки. Старик задумался, покачал головой, по морщинистому лицу скользнула, чуть заметная, счастливая улыбка, словно он радовался, что подкладочная операция прошла благополучно, что традиция сохранена, что Великий Князь уйдет из корпуса без подкладки…

— Вот это любовь… эх, стрижи шустрые, — тихо сказал он, опуская полы шинели.

Рота возвращалась с завтрака… В классе Жоржик с увлечением рассказывал обступившим его кадетам об этапах подкладочной операции, а Искандар с гордостью демонстрировал перед экзальтированными слушателями неровные полосы красной подкладки. В класс неожиданно вошел дежурный офицер полковник Манучаров.

— Брагин! В инспекторскую…

Мертвой тишиной ответили кадеты на строгий приказ воспитателя… Испуганные взоры проводили неудачного хирурга…

— Выгонят из корпуса, — упавшим голосом обмолвился Полиновский.

— Переведут на исправление в Вольский-дисциплинарный, — авторитетно заявил первый ученик Алмазов.

— Ничего вы не понимаете… Произведут в генералы… и подкладка уже есть, — насмешил всех Искандар.

Детское сердце учащенно клокотало в груди, когда Жоржик подымался на второй этаж, кровь отлила от головы, в мозгу мелькали мысли:

— Что я скажу?.. Я знаю… я должен сказать правду, что я вырезал подкладку… но ведь Искандар тоже вырезал… он помогал, мы вырезали вместе… Почему же отвечать я должен один?

Полковник Гусев ждал Жоржика у двери и, войдя в инспекторскую, переполненную преподавателями, подвел его к Великому Князю, беседовавшему с директором корпуса.

— Как твоя фамилия? — с чарующей улыбкой, грассируя, спросил Великий Князь.

— Брагин, Ваше Императорское Высочество, — чуть слышно пролепетал растерявшийся Жоржик.

— Брагин… Ты хорошо читал вчера на концерте… Работай над собой… Вот тебе мой подарок, — скромно сказал Великий Князь, вручая Жоржику том своих стихов, с собственноручной надписью: — «Способному чтецу от Константина Романова.»

Счастливый Жоржик, не чувствуя под собою ног, сбегал по лестнице, прижимая к груди полученную им книгу. Вдруг он остановился, в мыслях, как укор, мелькнула вырезанная им красная подкладка, в детском мозгу путались и боролись два начала: — «правда и традиция». Последняя одержала верх, и он радостный влетел в класс, где степенный Иван Александрович Иванов уже преподавал урок естественной истории…

…Том стихов «К. Р.» с зеленой ленточкой, заложенной на 78-ой странице, погиб в багаже Брагина во время внезапного оставления Симбирска войсками полковника Каппель, но в памяти жива красивая традиция, сотканная чистой, детской любовью к Великому Князю Константину.

ЗНАМЯ

В среду 9-го декабря, на утреннем осмотре кадетам всех рот объявили, что сегодня будет только два первых урока, вместо третьего урока кадеты должны переодеться в парадную форму, после чего в портретном зале строевой роты состоится молебен, прибивка и освящение знамени. Ток повышенной нервности пронизал сердца кадет. Даже маленькие инстинктом чувствовали, что к их маленькой жизни вплотную подошел момент огромной важности, как то сразу стали ясными и понятными слова законоучителей о том, что «знамя» — есть родительское благословение корпусу на всю его жизнь. Притихли дети, остепенились шалуны. В зависимости от возраста каждый по своему, в своих мыслях, готовился принять это родительское благословение.

Больше и заметнее нервничали кадеты старших классов. Лихорадочным блеском горели глаза в ожидании Монаршей милости. Каждый сознавал, что наступает момент, когда их души осенит образ Божий, осенит знамя, и мысленная клятва — «следовать за ним пока жив будешь» — переполняла их учащенно клокочущие сердца. Больше других нервничал вице-фельдфебель Авенир Ефимов и знаменщик Георгий Ломанов. Первому надлежало поддерживать древко знамени во. время прибивки, второму принять знамя от Ефимова, с достоинством пронести его по фронту трех рот и перед фронтом строевой роты церемониальным маршем пройти перед Августейшим Начальником, Великим Князем Константином Константиновичем.

Двенадцать часов дня… Портретный зал украшен флагами и вензелями… Перед бюстом Александра 2-го блестками сверкает аналой, одетый в серебряную парчу. Справа стол, покрытый зеленым сукном, с которого свисает бело-синее с золотым шитьем знамя, слегка прибитое к древку серебряными гвоздиками. За столом вицефельдфебель Ефимов — бледный, серьезный, сосредоточенный. Духовенство в белом, пасхальном облачении… В правом углу зала преподаватели в форменных сюртуках, семьи воспитателей, начальствующие лица Симбирского гарнизона.

Послышался легкий шум, и на лестнице показались первые ряды 3-ей роты. Может быть не совсем умело, но старательно шли малыши, с иголочки одетые в парадную форму. Новый шум, и в зал легким, эластичным шагом вошла

2-ая рота. Несложным но четким перестроением она заняла свое место.

— На плечо!.. Шагом марш! — доносится громовой голос полковника Максимович, и через несколько секунд из ротного зала в портретный входит краса и гордость корпуса — строевая рота.

— Рота стой!.. Три четких приема и мертвая тишина… Как будто не люди, а статуи, статуи больших мастеров, сумевших создать благородство линий тела, гордость в посадке головы и ясность взора, как © зеркале отражающего черты будущего воина с безгранно развитым чувством долга. Полковник Максимович, блестящий строевой офицер, в парадном мундире, увешенный орденами и медалями спокойно обходит фронт роты, ежеминутно повторяя: — «Полное внимание»… «Полное спокойствие»… и все будет хорошо…

— Смирррно!.. Слушай на краул!..

Оркестр заиграл встречу. Полковник Максимович обнажив шашку и, взяв ее под высь, подошел с рапортом к Великому Князю.

— Здравствуйте, Симбирцы!

— Здравия желаем, Ваше Императорское Высочество!

Великий Князь в сопровождении директора корпуса и личной свиты спокойно обходит фронт трех рот, и теплота его глаз смотрит прямо в души взволнованных небывалым событием кадет.

— На молитву шапки долой!

Начался молебен… Проникновенно служил отец Михаил, бархатными раскатами гремел голос отца дьякона, старательно пел хор кадет под управлением Пузырева. Окончилось окропление знамени святой водой — освящение знамени, и громкие раскаты многолетия огласили огромный зал…

— «Накройсь»…

После краткого слова Великого Князя, высказавшего уверенность Императора в том, что Симбирские кадеты, разлетевшись по полкам доблестной русской армии, в ратных подвигах покроют себя неувядаемой славой воинской доблести и чести, началась торжественная церемония прибивки знамени. Гробовую тишину прорезали три удара молоточка… Великий Князь прибил первый гвоздик… За ним последовал директор корпуса, командиры рот, воспитатели, два первых класса строевой роты. Четко, по одиночке, подходили к знамени бледные, взволнованные кадеты и тремя ударами молоточка как бы закрепляли на вечность клятву хранить свое знамя, клятву носить в своих сердцах родительское благословение Императора.