Школа романиста «WATIM». Октябрь - Вадим Бородин

Сегодня несколько раз прошелся по комнате, правда, не без помощи отца. Думаю, я начинаю понимать, почему он настаивал на обязательном постельном режиме. Мой бок не пропустил ни одного угла в комнате, а ступни подворачивались, стоило мне сделать новый шаг. Мне кажется, что с Тури у меня получалось еще хуже. Наверное, потому, что ни одно мое неловкое движение не оставалось без ее улыбки, а мне хотелось, чтобы она не переставала улыбаться.

А еще мне хотелось поговорить с ней о нас.

Я дождался, когда Тури сядет ко мне на кровать и возьмет в руки бумагу. Как ловко и быстро управлялись ее маленькие пальчики с бумажными крыльями птицы или головой дикой кошки! Я мог наблюдать за ее работой вечно.

Правда, сама Тури как будто боится лишний раз посмотреть в мою сторону. Когда я спросил ее об этом, она вдруг побледнела и сказала, что очень устала, бросила свое оригами и под каким-то нелепым предлогом вышла из комнаты.

Напомнить отцу: в следующий раз пусть обязательно захватит с собой зеркало. Подозреваю, что Тури отпугивает не что-нибудь, а именно мое лицо.

Запись 4

Оригами получаются все лучше и лучше. Я настолько увлекся этим нехитрым занятием, что сегодня Тури пришлось сгребать настоящие бумажные зоопарки и ботанические сады со стола в мешок для мусора, чтобы я мог поесть. Когда она спросила, не жалко ли мне избавляться от них, я пообещал, что сделаю еще лучше. В этой игре меня больше всего занимает именно процесс. Я могу придать этим фигуркам любую форму, могу выбросить то, что не понравилось, и просто начать заново. Разве это не замечательно?

Кстати, мой почерк тоже заметно улучшился. Отец говорит, он уже стал таким, как и прежде, но я подозреваю, что он просто жалеет меня.

И еще один успех: не дожидаясь помощи Тури или отца, прошелся по комнате и ни разу не оступился! Теперь ничто не удержит меня в кровати!

Сегодня я наконец решился снова спросить у отца о том, как я попал сюда. Но разговор так и не состоялся: его позвала Тури, и ему пришлось уйти по какому-то срочному вопросу. К счастью, я успел взять с него торжественное обещание рассказать мне обо всем завтра.

В последнее время я вижу странные сны. Не припоминаю раньше ничего подобного. Все как-то смутно, путано… Когда-нибудь обязательно опишу их здесь.

Зап. 5

Оказывается, я участвовал в усмирении бунтовщиков на Церере! Отец говорит, что на местной фабрике рабочие устроили мятеж и собирались подорвать шахту. Многие из них входили в группу юпитерианских повстанцев.

Как именно я получил травму, командование умолчало; известно лишь, что я показал себя настоящим героем и преданным империи солдатом.

Меня это совсем не беспокоит. Гораздо важнее, не убил ли я там кого-нибудь. Отец об этом ничего не знает и не уверен, что в пылу мятежа кто-то вел подсчет убитым и раненым. Но мысль о том, что я мог убить невинного человека, не покидает меня до сих пор. Не сомневаюсь, что теми повстанцами руководил кто-то сверху… или снизу… Не знаю. Я убежден, что большинство из них не понимали, что делают, и прибились к толпе просто потому, что остальные поступили также. Отец прав, когда говорит, что все они представляли угрозу для мирного населения и для нашей империи, но… неужели мы не могли поступить по-другому?

И вот еще что: я совершенно ничего из этого не помню. Отец говорит, что память рано или поздно восстановится, но пока я даже не могу вспомнить, как оказался на Церере. Разве мой отряд не должны были послать на Энцелад?

Последнее, что отчетливо приходит мне на память, это праздник Солнца, на который я собирался пригласить Тури. Именно там я хотел сделать ей предложение…

P.S. Рассказал о своих снах отцу. Мне начинают давать еще одно лекарство.

З. 6

Великие звезды.

Нет, я не могу сейчас писать об этом. Не уверен, что вообще когда-нибудь смогу.

Запись 7

У меня было два дня, чтобы все обдумать, но это все равно не укладывается в голове. Может, если я выведу каждое слово собственной рукой, мне станет легче?

Вчера отец и Руа наконец принесли в мою комнату большое зеркало. Прежде чем развернуть его ко мне, они решили подготовить меня к тому, что я могу там увидеть. И это было правильно, потому что я оказался совершенно не готов увидеть себя… другим.

Конечно, любой человек изменился бы за эти годы и, может, даже до неузнаваемости, но очнуться совершенно в чужом теле…

Отец говорит, что когда меня вместе с остальными ранеными доставили домой, я уже умирал. Мое тело получило слишком сильные повреждения, и не было ни малейшей надежды на его восстановление. Как раз в это время отец и Руа работали над уникальным проектом по переносу сознания. Я не ученый и не знаю, что это и как им это удалось, но… Отец говорит, что есть какая-то машина, какой-то аппарат, который позволяет это сделать.

В общем так: «Каннон» требовал немедленных испытаний, и он предложил мою кандидатуру, надеясь тем самым спасти меня. Они все сильно рисковали: до этого подобные процедуры никогда не проводились, и мне очень повезло, что перенос прошел успешно.

Меня насторожило, что никто из них и словом не обмолвился о человеке, которому я обязан жизнью. Когда же я спросил о нем, отец стал убеждать меня, что эта процедура – единственное, что могло случиться в его беспутной и бесполезной жизни, и что он сам не мог бы пожелать лучшей участи для себя. Ничего большего от отца я добиться не смог.

Теперь все встало на свои места. Мой голос, почерк, это непослушное тело, тот отчужденный взгляд Тури… Вот почему меня не покидало ощущение, что я не на своем месте. Как будто меня упрятали в громоздкий скафандр, и я должен приучить себя к мысли, что он – часть меня, если хочу выжить.

Чье тело я ношу? Знал ли он, соглашаясь участвовать в эксперименте, что его тело продолжит жить, но его самого в нем уже не будет? Почему он согласился на это? Что случилось в его жизни, что пошло не так? Что он чувствовал в тот момент, когда началась процедура?

Отец говорит, что лучше мне не знать о том, кто был владельцем этого тела до меня. Он именно так и сказал: владельцем. Быть может, в недалеком будущем это станет обычной практикой, но даже тогда я не смогу принять это.

Как можно спокойно жить, зная, что этой жизнью я обязан чей-то смерти? Я вижу ее во всем. В глазах, которыми он смотрел на мир, в ушных раковинах, которыми он слушал музыку, в губах, которыми он пел песни и, возможно, целовал кого-то… Это смерть спаяла нас вместе: душу, оставшуюся без тела, и тело, оставшееся без души.

Неужели это был единственный выход для нас обоих?

Запись 8

Не смог заставить себя встать с кровати.

Точнее, не смог даже пошевелить пальцем. Кажется, что теперь, когда я знаю правду, тело отказывается мне подчиняться.

Я не уверен, что имею право распоряжаться им.

Несколько дней назад я сильно ушиб колено, и сейчас синяк, – это большое лиловое пятно под кожей, – не дает мне покоя. Тот человек, которому я обязан жизнью, едва ли простил бы мне такую небрежность в обращении с его телом.

Тури говорит, я должен понять: это не аренда чужого тела. Если я хочу жить и наслаждаться жизнью, мне придется принять случившееся, хотя бы в память о нем. Если я так и останусь здесь, если так и буду пялиться в потолок, то смерть его окажется напрасной и, быть может, стоило дать шанс кому-то другому.

Ее слова немного ободрили меня. Вместе с ней мы сделали несколько кругов по моей комнате, от стола к двери и обратно. Я показал Тури свои последние оригами, и она пообещала рассказать о моих успехах отцу.

«Но мы должны твердо знать, что, выйдя за пределы этой комнаты, ты будешь жить, Кисэки. Я не готова снова тебя потерять».

Я спросил, разве может она любить меня таким? Я знаю, что Тури не из тех, кто любит за смазливую мордашку, но глупо было бы отрицать, что любовь к человеку не складывается из тех внешних черт, по которым мы узнаем возлюбленных из толпы других людей. Улыбка, особенный цвет глаз, смех, маленькие или наоборот большие ладони… Даже запах тела. Во мне же нет ничего от прежнего Кисэки. Разве может она полюбить совершенно незнакомого человека?

Тури не ответила, только взяла меня за руку и закрыла глаза. Наверное, она пыталась представить себе настоящего Кисэки. Кажется, отец относится к этому гораздо проще. По крайней мере, он не сторонится меня и смотрит так же, как раньше… Говорит, что я для него заново родился.

Но я – это я. Не старший, не младший… Я – Кисэки, и второго такого быть не может. Так же, как и второго владельца этого тела.

Тогда что же я такое?

Запись 9

Этой ночью мне приснился странный сон. Будто я заключен в темнице без окон и дверей, и рядом со мной нет ни одной живой души. Я слышу шаги и голоса других людей, но они там, по ту сторону стены. Я стучу ногами и кулаками, рву глотку, пытаясь до них докричаться, но тщетно. Они даже не знают, что я здесь.