Литературный театр - Л. Зиман

Хлестаков (целует её в плечо и смотрит в окно.) Это сорока.

Марья Антоновна (встаёт в негодовании, естественно, в притворном негодовании). Нет, это уж слишком… Наглость такая!..

Хлестаков (удерживая её.) Простите, сударыня; я это сделал от любви, точно от любви.

Марья Антоновна. Вы почитаете меня за такую провинциалку… (Силится уйти.)

Хлестаков (продолжая удерживать её.) Из любви, право из любви. Я так только, пошутил, Марья Антоновна, не сердитесь! я готов на коленках у вас просить прощения. (Падает на колени.) Простите же, простите. Вы видите, я на коленях.

Входит Анна Андреевна.

Анна Андреевна. Ах, какой пассаж!

Хлестаков (вставая). Ах, чёрт возьми!

Анна Андреевна (дочери). Это что, значит, сударыня, что это за поступки такие?

Марья Антоновна. Я, маменька…

Анна Андреевна. Поди прочь отсюда! слышишь, прочь, прочь! и не смей показываться на глаза.

Марья Антоновна уходит в слезах.

 Извините, я, признаюсь, приведена в такое изумление…

Хлестаков (в сторону). А она тоже очень аппетитна, очень недурна. (Бросается на колени.) Сударыня, вы видите, я сгораю от любви.

Анна Андреевна. Как, вы на коленях! Ах, встаньте, встаньте, здесь пол совсем нечист.

Хлестаков. Нет, на коленях, непременно на коленях, я хочу знать, что такое мне суждено: жизнь или смерть.

Анна Андреевна. Но позвольте, я ещё не понимаю вполне значения ваших слов, Если не ошибаюсь, вы делаете декларацию насчёт моей дочери.

Хлестаков. Нет, я влюблён в вас. Жизнь моя на волоске. Если вы не увенчаете постоянную любовь мою, то я недостоин земного существования. С пламенем в груди прошу руки вашей.

Анна Андреевна. Но позвольте заметить: я в некотором роде… я замужем.

Хлестаков. Это ничего. Для любви нет различия, и Карамзин сказал: «Законы осуждают». Мы удалимся под сень струй. Руки вашей, руки прошу.

Вбегает Марья Антоновна.

Марья Антоновна. Маменька, папенька сказал…(Видит Хлестакова на коленях.) Ах, какой пассаж!

Анна Андреевна. Ну что ты? к чему? зачем? Что за ветреность такая! Вдруг вбежала, как угорелая кошка. Ну что ты нашла такого удивительного? что тебе вздумалось? Право, как дитя какое-нибудь трёхлетнее. Не похоже, не похоже, совершенно не похоже на то, чтобы ей было восемнадцать лет.

Марья Антоновна (сквозь слёзы). Я, право, маменька, не знала…

Анна Андреевна. У тебя вечно какой-то сквозной ветер разгуливает в голове; ты берёшь пример с дочерей Ляпкина-Тяпкина. Что тебе глядеть на них? не нужно тебе глядеть на них. Тебе есть примеры другие: перед тобою мать твоя. Вот каким примерам ты должна следовать.

Хлестаков (схватывает за руку дочь так, что заставляет её встать вместе с ним на колени). Анна Андреевна, не противьтесь нашему благополучию, благословите постоянную любовь!

Анна Андреевна (с изумлением). Так вы в неё?

Застывают.

Слушатели (зрители) «Ревизора», прохаживаясь, обсуждают комедию.

1-й господин. Этой пошлостью он кормил нас в Петербурге, теперь он перенёс её в Рим.

Дама. Но что за люди, что за лица выведены! хотя бы один привлёк… Ну, отчего не пишут у нас так, как французы пишут, например, как Дюма?

2-й господип) тоже нет, соображенья решительно никакого, всё невероятности и при том всё карикатуры.

Голос (фонограмма.) Несмотря на яркое освещение зала и на щедрое угощение, чтение прошло сухо и принуждённо, не вызвало ни малейшего аплодисмента, и к концу вечера зало в Палаццо Поли оказалось пустым.

 Слушатели (зрители) продолжают возмущаться, в это время появляется чтец (чтица), затем высвечиваются в разных концах сцены Гоголь и Балабина.

Чтец.

Веленью Божию, о Муза, будь послушна,

Обиды не страшась, не требуя венца,

Хвалу и клевету приемли равнодушно

И не оспоривай глупца.

Подите прочь, – какое дело

Поэту мирному до вас!

В разврате каменейте смело:

Не оживит вас лиры глас!

Гоголь. Записывайте всё, что когда-либо вам случится услышать обо мне…

Балабина (продолжая читать то же письмо Гоголя). … все мнения и толки обо мне и об моих сочинениях…

Гоголь. … и особенно когда бранят и осуждают меня.

Балабина. Хула и осуждения для меня слишком полезны.

Гоголь. A rivederla, mia illustrissima signora, il vostro servitore fino alla morte. (Пауза.) Нельзя ли при удобном случае также узнать, что говорится обо мне в салонах Булгарина, Греча, Сенковского и Полевого?

Чтец.

Но нет пощады у судьбы

Тому, чей благородный гений

Стал обличителем толпы,

Её страстей и заблуждений.

Его преследуют хулы:

Он ловит звуки одобренья

Не в сладком ропоте хвалы,

А в диких криках озлобленья.

И веря и не веря вновь

Мечте высокого призванья,

Он проповедует любовь

Враждебным словом отрицанья.

Высвечивается Смирнова-Россет.

Смирнова. Раз, как-то в Ницце, кажется, Николай Васильевич читал мне отрывки из второй и третьей части «Мёртвых душ», а это было не легко упросить его сделать. Он упирался, как хохол, и чем больше просишь, тем сильнее он упирается. Но тут как-то он растаял…

Сцена как бы делится на две части: слева надпись «Первый том», справа – «Второй том». Слева дама приятная во всех отношениях – Анна Григорьевна и дама просто приятная – Софья Ивановна, справа – Улинька, затем Бетрищев и Чичиков.

Софья Ивановна. Сестре я прислала материйку: это такое очарование, которого просто нельзя выразить словами; вообразите себе: полосочки узенькие, узенькие, какие только может представить воображение человеческое, фон голубой и через полоску всё глазки и лапки, глазки и лапки, глазки и лапки…

Анна Григорьевна. Милая, это пестро.

Софья Ивановна. Ах, нет, не пестро!

Анна Григорьевна. Ах, пестро!

Улинька. Имя ей было Улинька. Если бы кто увидал, как внезапный гнев собирал вдруг строгие морщины на прекрасном челе её и как она спорила пылко с отцом своим, он бы подумал, что это было капризнейшее создание.

Софья Ивановна. Да, поздравляю вас: оборок более не носят.

Анна Григорьевна. Как не носят?

Софья Ивановна. На место их фестончики.

Анна Григорьевна. Ах, это нехорошо, фестончики.

Софья Ивановна. Фестончики, всё фестончики: пелеринка из фестончиков, на рукавах фестончики, эполетцы из фестончиков, внизу фестончики, везде фестончики.

Анна Григорьевна. Нехорошо, Софья Ивановна, если всё фестончики.

Улинька. Но гнев её вспыхивал только тогда, когда она слышала о какой бы то ни было несправедливости или дурном поступке. И никогда не споривала она за себя и не оправдывала себя. Гнев этот исчезнул бы в минуту, если бы она увидела в несчастии того самого, на кого гневалась.

Анна Григорьевна. Уж как вы хотите, я ни за что не стану подражать этому.

Софья Ивановна. Я сама тоже. Право, как вообразишь, до чего иногда доходит мода… ни на что не похоже! я выпросила у сестры выкройку нарочно для смеху…

Анна Григорьевна. Так у вас разве есть выкройка? Душа моя, дайте её мне ради всего святого.

Улинька. При первой просьбе о подаянии кого бы то ни было она готова была бросить ему весь свой кошелёк, со всем тем, что в нём ни было, не вдаваясь ни в какие расчёты.

Появляются её отец, генерал Бетрищев, с Чичиковым.

Анна Григорьевна. Ну что ж наш прелестник (Смотрит на Чичикова.) Как вы ни выхваляйте и ни превозносите его, я скажу прямо (подходит к Чичикову) и ему в глаза скажу, что он негодный человек, негодный, негодный.

Софья Ивановна. Да послушайте только, что я вам открою…

Анна Григорьевна. Распустили слухи, что он хорош, а он совсем не хорош, и нос у него (Чичиков щупает свой нос)… самый неприятный нос…

Бетрищев. Рекомендую вам мою баловницу. Однако ж фамилии вашей, имени и отчества до сих пор не знаю.

Чичиков. Должно ли быть знаемо имя и отчество человека, не ознаменовавшего себя доблестями?

Бетрищев. Всё же, однако ж, нужно знать.

Чичиков. Павел Иванович Чичиков, Ваше превосходительство.

Софья Ивановна. Приходит ко мне сегодня протопопша, и что бы вы думали: наш-то смиренник, приезжий наш, каков, а?