Час эльфов - Жан-Луи Фетжен

Настоятель подошел к Библии, которую держал на вытянутых руках послушник, встал на колени, чтобы прикоснуться к святой книге губами, и затем начал читать текст на обычном языке:

«Если женщина зачнет и родит младенца мужеского пола, то она нечиста будет семь дней; как во дни страдания ее очищением, она будет нечиста… И тридцать три дня должна она сидеть, очищаясь от кровей своих; ни к чему священному не должна прикасаться и к святилищу не должна приходить, пока не исполнятся дни очищения ее. Если же она родит младенца женского пола, то во время очищения своего она будет нечиста две недели, и шестьдесят шесть дней должна сидеть, очищаясь от кровей своих».[7]

Он умолк и закрыл книгу в наступившей тишине, нарушаемой лишь редкими приглушенными покашливаниями и плачем детей.

– Закон Господа Бога гласит, что когда в семье рождается первенец мужского пола, он должен быть посвящен Господу! – вдруг воскликнул аббат Илльтуд таким громким голосом, что Утер вздрогнул. – «По окончании дней очищения», говорится в книге, каждой матери полагается «принести молодого голубя или горлицу в жертву за грех».[8]

Его голос смягчился, и те, кто стоял ближе к паперти, заметили, что он улыбнулся молодым, дрожащим от страха женщинам, преклонившим перед ним колени.

– Родить ребенка – это, конечно, не грех, но пролитая кровь – это скверна, таков смысл настоящей церемонии, – сказал он. – «Вот закон о родившей младенца мужеского или женского пола… Священник принесет жертву пред Господа, и очистит ее, и она будет чиста…».[9] Сама Мария, Божия Матерь, последовала закону Господа, как написано в Евангелии от Луки, и принесла Господа нашего Иисуса Христа во Храм. Так же и вы, как она, отдадите Всевышнему во спасение этих голубей!

С этими словами послушники открыли клетку, и оттуда дружно вылетели горлицы, вызвав в толпе единый возглас восхищения. Бережно подняв Игрейну с колен, Илльтуд подхватил Артура и поднял его над головой, чтобы всем было его видно, отчего младенец закричал еще громче. Утеру показалось, что аббат смотрел ему прямо в глаза, ему и никому другому, когда цитировал Евангелие:

«Се, лежит Сей на падение и на восстание многих в Израиле и в предмет пререканий, – да откроются помышления многих сердец».

Утер нахмурил брови, спрашивая себя, что бы значили эти слова, но аббат вернул ребенка Игрейне и повел ее и других матерей, теперь уже очистившихся, внутрь церкви.

Ему ничего не оставалось, как последовать за ними.

IV

КРУГЛЫЙ СТОЛ

К исходу дня пришлось зажечь светильники – затянутые вощеной тканью окна, расположенные по окружности зала, давали мало света. От этого зрелище становилось еще более величественным. В колеблющемся свете факелов переливались вышитые золотом огромные стяги, закрывающие простенки между окнами, красноватые отблески играли на стальных доспехах рыцарей. Неподвижно и безмолвно стояли все двенадцать рыцарей позади своих стульев, скрестив руки на эфесах мечей; они казались каменными изваяниями, составляющими часть убранства зала. Среди потолочных балок, отделанных резьбой с растительным орнаментом и изображениями необыкновенных птиц, характерными для искусства эльфов, свешивались хоругви и знамена королевских домов гномов, и гербовые щиты знатных подданных короля. Но все взгляды были прикованы к столу. Бронзовый стол, украшенный изысканной резьбой и лепными узорами, мрачно поблескивал при свете факелов. Он был столь велик, что комната казалась выстроенной вокруг него (что, впрочем, было не так далеко от истины). В центр его был вправлен Священный Камень Фал Лиа – врученный людям богами талисман, который издавал стон при приближении настоящего короля. Утер, пристально глядя на эту широкую необработанную плиту, которая сделала из него хозяина королевства Логр, такую невзрачную с виду, серую и тусклую, хранящую сейчас молчание, занял свое место. Мог ли этот камень выдержать сравнение с талисманом гномов, лежащим теперь перед ним? Конечно, нет. Когда Фал Лиа не звучал, он был просто грубо обтесанным куском скалы, в то время как Экскалибур, неотразимый меч Нудда Эргетлама – «Среброрукого», был настоящим произведением искусства, над которым из поколения в поколение работали самые умелые ювелиры королевства под Горой. Каждый дюйм тяжелого золотого обоюдоострого клинка был покрыт тонкой резьбой, а гарда и рукоять, украшенные золотой насечкой, искрились драгоценными каменьями. И теперь он должен отдать гномам это сокровище, после всего того, что сегодня утром ему рассказал Фрейр!

Рядом с ним сел Лео де Гран де Кармелид, обменявшись нерешительным взглядом с камергером и не смея прервать задумчивую созерцательность своего родственника. Утер почувствовал, как он ерзает на своем стуле, заметил его настойчивое покашливание и в конце концов скрепя сердце оторвался от своих мрачных размышлений.

– Хорошо, – сказал он, поднявшись. – Пусть заходят.

Герольд, измученный долгим ожиданием, без приказа герцога Кармелидского ударил по выложенному плитами полу своим резным жезлом.

Дверь тотчас же отворилась, и в ней показалась стройная и хрупкая фигура эльфа, одетого в сверкающую серебряную кольчугу и муаровую тунику, играющую отблесками пламени.

– Дориан, принц Высоких эльфов, брат Ллиэн, королевы лесов Элианда! – провозгласил герольд столь громко, что его, должно быть, услышали даже внизу в кухнях.

Утер направился было к молодому эльфу, чтобы обнять его, но замешкался в тот миг, как взглянул на его лицо, так похожее на лицо Ллиэн. Как и она, принц был высок и изящен, что еще более подчеркивали его голубоватая бледность и длинные черные волосы. Но глаза его были не такими, как у королевы. Темные глаза, отмеченные, несмотря на его молодость, столькими выпавшими на его долю испытаниями. Читался ли в них упрек? Дориан знал, что Утер любил его сестру, что у них был общий ребенок, тот самый, из-за которого королева впала в немилость, и что по его вине низложенный король Ллэндон стал объектом насмешек для труверов[10] – этот бедный слепец, которого подобрали лесные жрицы… «Нам всем пришлось страдать», – подумал Утер. Тот же Ллэндон убил Систеннена, его собственного отца, и это преступление до сих пор так и осталось неотомщенным…

Утер справился с замешательством и заключил Дориана в объятия, а затем обратил взор к верховному друиду Гвидиону и кивнул головой этому старому эльфу, который, по мнению Лео де Грана, больше походил на высохшее дерево, чем на живое существо.

– Да хранит тебя небо, – сказал Дориан.

Это было общепринятое приветствие, однако Утер воспринял его с удивлением, почти с благодарностью. Он не знал что ответить, и дружески похлопал молодого эльфа по плечу, а герольд в этот момент уже снова ударил жезлом в пол.