Путь одиночки - Никас Славич

не мог поверить, что эстрада, высокое искусство вокала опустились так низко. Самым худшим было даже не то, что музыка, бьющая по ушам, однообразна и словно аритмична, а то, что упал уровень культуры в смысле и словах песен – «Мулатка-шоколадка», «Чумачечая весна», и просто бессмысленное «Ла-ла-ла»…

Непосредственно перед собственным выступлением в голову Корнева пришли крамольные мысли: «И зачем я только согласился прийти на этот концерт? Кому я тут нужен со своими песнями? Здесь все привыкли к совсем другим текстам – бездушным, написанным под заказ, к тем однодневкам, которые не останутся в вечности, а сотрутся из памяти через пару лет».

Его думы оборвались, когда он услышал слова конферансье: «А сейчас выступает талантливый певец из села Лазо Приморского края Мирослав Корнев». Волнение тут же вернулось, и сердце затрепетало, но не в сладостном предвкушении, а в страхе повторения прошлых неудач. Лишь немыслимым усилием воли Мирослав справился с собой и вышел на сцену. Зал, полный зрителей, встретил его молчанием – никто не знал нового исполнителя. Зазвучала музыка, написанная неизвестным композитором, и Мирослав запел чистым, звонким голосом:

Светлая земелюшка ручейком поила,

Ласково говорила: «Где же твоя сила?»,

Ясное солнышко лучами омывало,

Потом лучом с колен встало и не пропало…

Кланялась берёзонька, совет подавая,

Зная, нет ничего лучше родного края,

Ветер тяжким вздохом пронёсся над водою:

«Каплями я умою, от всех бед укрою…»

Мирослав уже набирал воздуха в грудь, чтобы ошеломить всех припевом, но бессильно выдохнул, услышав гул и свист в зале. Музыка прервалась, кто-то выкрикнул с места: «Уходи прочь, деревенщина!», какая-то девица швырнула в него что-то мелкое, так и не долетевшее до сцены…

Рядом вдруг возник щуплый парень, уже выступавший ранее. Но, несмотря на обманчивую внешность, удар, нанесённый его кулаком Мирославу по нижней челюсти, оказался столь неожиданным и сильным, что у певца на мгновение померкло в глазах. Он зашатался и с трудом устоял. Зрительный зал неистовствовал; кто-то кричал: «Врежь ему! Ещё! Давай!». Мирослав с трудом открыл глаза и увернулся от очередного удара. Парень рявкнул ему в лицо:

– Убирайся прочь! Тебе не место на этой сцене!

И Мирослав, опустив плечи и голову, под улюлюканье толпы, жаждущей зрелища, ушёл прочь, даже не глядя на ухмылки других исполнителей. Корнев чувствовал сейчас себя растоптанным и раздавленным. Только теперь он осознал, что с самого начала был обречён на провал. Разукрашенная, разодетая, расфуфыренная публика не понимала и не ценила настоящего искусства, отвергая истинную культуру и заменяя её массовой пошлостью и бездарностью.

Андрей догнал его, хотел что-то сказать, но натолкнулся на резкий взгляд Мирослава и осёкся.

– Не останавливай меня, кузен. Мне нечего здесь делать. Я возвращаюсь в родное село.

– Подожди, Мирослав. Ты так ничего и не понял… – всё-таки Андрей попытался заставить кузена прогнуться под существующую реалию и стать нечестным перед самим собой.

– И не пойму, вероятно. Не пойму, как можно называть всё это культурой и искусством. Можешь забрать себе планшет. И вот твои деньги, я взял отсюда только на обратный билет до Владивостока и на проезд до Находки и Лазо, – Мирослав достал из кармана пачку купюр и протянул их Андрею. Тот принял деньги и начал спорить, но двоюродный брат лишь махнул рукой и, преодолевая усиливающуюся ноющую боль в коренных зубах (всё-таки удар не прошёл бесследно), произнёс: – Не нужно лишних слов. Теперь прощай.

Андрей лишь недоумённо пожал плечами, явно не понимая поведение Мирослава. А затем он долго смотрел вслед кузену, медленно бредущему по обширному холлу к выходу.

Одинокий, никем не понятый писатель, поэт, художник и певец по имени Мирослав Корнев в вечерней морозной темноте брёл пешком к аэропорту, чтобы навсегда покинуть столицу Родины, позабывшей о том, что такое настоящая культура.

Глава третья. Срывая маски

Огрызок новой луны и тусклые звёзды скорее не освещали путь Мирославу, а делали тьму вокруг него ещё гуще. Он вышел из такси, которым пришлось воспользоваться, так как никто не хотел ехать в отдалённое село (а до этого ещё пришлось трястись в автобусе до Находки), отдал все оставшиеся деньги, и теперь медленно брёл по сельским улицам. Никто не встречался ему на пути – ночное Лазо казалось мертвенно-тихим, и лишь изредка лающие и повизгивающие от холода собаки будто жаловались на то, что здесь всё ещё есть жизнь.

Он остался наедине со своими мыслями, столь же мрачными, как и всё вокруг. Надежда и радость словно покинули его душу, оставив пустую скорлупу отчаяния. Мирослав брёл, едва разбирая дорогу, и хотел лишь одного: поскорее добраться до дома и обессиленно рухнуть в постель. Но и этому оказалось не суждено случиться.

Корнев подошёл ближе к своему дому… и замер в ужасе. Вместо приземистого деревенского домика, не отличающегося от прочих, он увидел двухэтажный магазин с сияющей в ночи неоновой надписью наверху «Офисный рай». Название показалось таким же глупым, как и сам магазин, резко контрастирующий со всеми соседними домами на улице.

Мирослав ошалело посмотрел по сторонам, надеясь, что просто ошибся и в темноте забрёл не туда. Но нет – на стилизованной табличке, приделанной к столбу и тоже подсвеченной изнутри, красовался его адрес.

Ничего не понимая, Мирослав бросился к парадной двери магазина. Заперто! Корнев достал ключи, но они не подошли к новому замку. Он обошёл дом кругом, но не нашёл никакого иного входа. Тогда Мирослав принялся отчаянно колотить в дверь кулаками и кричать что-то бессвязное. Поначалу это не дало никакого эффекта, но через пару минут за дверью всё же послышались чьи-то тяжёлые шаги.

– Кто? – спросил грубоватый, но неуловимо знакомый голос.

– Хозяин дома, Мирослав Корнев! – возмущённо ответил ночной визитёр.

Изнутри послышался чей-то смешок. Лязгнул замок, дверь открылась… и Мирослав обомлел. На пороге стоял ни кто иной, как Владимир!

– Что ты здесь делаешь? – только и мог спросить Мирослав.

Кузен хохотнул ещё раз и произнёс ядовитым голосом:

– А сам-то как думаешь, бывший хозяин?

Мирослав попытался было перешагнуть через порог, но Владимир его не пустил, загородив проход всем телом.

– Но ты же уехал…

– В Калининград, якобы, – двоюродный брат нехорошо ухмыльнулся. – Нет, Слава, это всё была ложь, которую ты хотел услышать. Я сделал всё, чтобы Андрей уговорил тебя уехать в Москву, и дом бы освободился. Видишь ли, те рэкетиры… я с ними договорился делить выручку, если буду заниматься здесь, в Лазо, собственным бизнесом. Но для этого требовалось расширить магазин, а ты явно воспротивился бы этому. Ты мешал мне, кузен, потому что в тот момент я оказался в тупике: при невыполнении условий рэкетиров они нашли бы меня даже в Калининграде. Тогда я и обратил внимание на твои художества, ха, – Владимир с отвращением произнёс последнюю фразу. – Знаешь, что на самом деле