Танго на цыпочках - Екатерина Лесина

— А если ей снова плохо станет?

— А вы следите, чтобы не стало. — Ответила женщина в волосами-перьями. — Если не уколется, то и не станет.

Кто уколется? Обо что? В сказке принцесса укололась о веретено и уснула. Но это ведь не сказка. Кажется, не сказка. Как-то я себя неправильно чувствую.

Мир перед глазами крутится-вертится, свиваясь в тугую разноцветную спираль, на фоне которой выплывшее из ниоткуда мужское лицо показалось мне смутно знакомым. Я определенно его знаю, но откуда?

— Давай, давай, — женский голос подобно бензопиле взрезал черепную коробку. Мозг внутри распух, и мир снова покатился карамельным клубочком, — вставай, нечего притворятся, идти ты уже можешь.

Меня тянули, тормошили, дергали, все это было ужасно неприятно и отвлекало от сложных внутренних переживаний, поэтому я подчинилась всем этим тычкам и подергиваниям в надежде, что меня оставят в покое. Идти пришлось недалеко. Узкий хмурый коридор, потом машина, потом лестница со смешными зелеными ступеньками, которые отчего-то норовили выпрыгнуть из-под ног, и дверь. А мужчина все время стоял сзади, наверное, не хотел мешать.

Квартира пахнет неприятно. И не нравится мне здесь. Она не моя, в моей стены с лиловыми астрами, их нужно кормить звездной пылью и разговаривать… Что за чушь?

— Ложись. — Приказал мужчина и в придачу толкнул меня в спину. Не больно, но обидно, по какому праву он толкается? От обиды, наверное, в мозгах слегка прояснилось, и я узнала его.

Тимур.

Тимур?

Тимур

— Тимур! — Проблеяла Ника сиплым голосом запойной алкоголички, и попыталась проткнуть Салаватова пальцем. Чертова наркоманка, когда ж она, наконец, успокоится! Медсестра утверждала, что Ника еще около часа пробудет в подвешенном состоянии, а потом ее отпустит. "Отпустит" означало, что девчонка станет более-менее адекватно реагировать на происходящее. Тогда ее и домой отправить можно будет, пусть сама со своей блажью наркотической разбирается, но пока Ника бредила, принимая собственный бред за явь, Салаватов чувствовал ответственность за нее. Хотя бы ради Лары.

Ради Лары эту девчонку следовало выпороть. И отдать на принудительное лечение. Но он не станет делать ни того, ни другого, он просто дождется, когда действие дури пойдет на убыль, и отведет ее домой. Ну еще, может быть, попросит оставить его в покое.

— Тим… Тиму… Тимуррр… — Зарычала Ника, делая неловкие попытки подняться. — Ты тоже за мной пришел? Я с тобой не пойду! И с ней не пойду. Она сегодня неправду говорила. Неправду…

Ника, сглотнув слюну, высунула язык. О, Господи…

— Ты… Ты умрешь! Я тебя убью! Убью, убью, убью…

— Хорошо. Только сначала полежи.

— Убью. — Она совершенно его не слышала. Лежала и твердила свое "убью", похоже на то, как колеса поезда по рельсам стучат, мерно, безэмоционально и, самое ужасное, бесконечно. Но Ника, выплюнув тысячное по счету "убью" замолчала. Плохо? Нет, не плохо. Наклонившись над девушкой, Салаватов убедился, что та просто-напросто заснула.

Доминика

Я проснулась оттого, что стало плохо. Или не так? Мне было плохо уже во сне, и он убежал, бросив меня наедине с сакраментальными вопросами: где я, кто я, зачем я. Больше всего волновал первый. Место смутно знакомое. Обои старые, бледно-голубые с огромными тиснеными "золотом" розами, такие были в моде лет этак десять назад. Или еще больше? Помню, мы с тетей Васей нечто похожее клеили, а потом Лара долго возмущалась "безвкусицей" и расстроила тетку до слез.

Люстра тоже какая-то не такая, неуклюжая и тяжелая, богато украшенная хрустальными "висюльками". Даже с моего места видно, насколько они пыльные, похоже, здесь давненько не убирались. Хотелось бы знать, как я сюда попала. Ничего не помню, голове больно и пусто, а желудок прям подпрыгивает, желая… Не хочу думать, чего он там желает. Я попыталась сесть, для начала хотя бы сесть, но не смогла. Тело отказывалось подчинятся, каждая мышца нестерпимо болела… Рухнув обратно на кровать, я зажмурилась и тихонько застонала — не от боли, от жалости к себе самое.

— Очнулась? — Ненавижу этот голос, не знаю почему, но ненавижу. Он ассоциируется с чем-то таким… таким… не знаю, как сказать.

— Очнулась. — Голос констатировал сей факт с непонятной печалью. Кровать заскрипела, и матрас просел под дополнительным весом. Чужое тепло коснулось моего тела, а ведь приятно.

— Ну, здравствуй, Ника. Ника-Ника-Доминика.

И тут я узнала его. Тимур. Салаватов. Моя тайная любовь и моя явная ненависть. Почему он здесь? Почему я здесь?

— Ты?

— Я.

Он. Сидит рядом, рассматривает внимательно, словно музейный экспонат изучает, и ждет чего-то. Скотина! Урод! Пусть бы сдох на зоне! Со злостью откуда-то изнутри поднялась волна дурноты. Точно клубок ядовитых змей проснулся в желудке.

Тимур лишь усмехнулся. А он ведь знает и мысли мои, и желания, и все равно смеется. Как подобных ему земля только носит! Салаватов поднялся. Может, уйдет? Я бы сама ушла, но мне настолько плохо, что любое шевеление отзывается болью. Но этот сукин сын и не думал уходить. Со стуком, который отозвался в моем черепе омерзительным зудом, Салаватов поставил стул напротив кровати, так, чтобы мне было хорошо видно. Чего он хочет? И какая связь между моей внезапной болезнью и его присутствием?

Это он, он, он — зазвенели, задрожали молоточки в голове. Он… зашипели змеи в утробе. Отравил. Убил. Как Лару.

— Давно на игле?

— Иди в задницу! — Мне было слишком плохо, иначе этот сукин сын не сидел бы напротив так спокойно. Вот пройдет тошнота, и расцарапаю ему морду. Но тошнота не уходила, змеиный клубок внутри разрастался, гадины лениво шевелились и ползли к горлу. Нужно открыть рот, иначе они прогрызут мне горло.

— Ложись.

Теплые руки поднимают меня, несут куда-то. От них пахнет лимоном и немножечко мятой, мои змеи слегка успокаиваются.

— Как же тебя угораздило? — В голосе нет больше злости, одна печаль. Я вижу ее почти так же явственно, как чувствую змеиный клубок в желудке. В голову приходит спасительная мысль: если выпить много воды, змеи захлебнутся и не будут больше шевелиться.

— Пить.

Руки уходят и возвращаются со стаканом воды. Невкусная, но заставляю себя выпить до дна.

— Еще.

Еще один стакан. На третьем меня вырвало.

Год 1905. Продолжение

К вящему удивлению Аполлона Бенедиктовича поместье, в котором обитали Камушевские, было более чем скромным. Полуостров, окруженный с трех сторон водой, прибавлял маентку некоторую экзотичность и даже изысканность. Сам дом больше всего походил на замок — толстые мрачные стены и узкие, точно бойницы, окна. Внутри, должно быть, темно, сыро