Мариэтта - Анна Георгиевна Герасимова

Организовывала мероприятия: сочинения для школьников, викторины, экскурсии. Покупала, отбирала для поездок не абстрактные «книги», а те, которые считала обязательными к прочтению и которые до маленьких библиотек точно бы никогда не добрались. Она всегда очень светло думала о будущем поколении. И, как ни странно, обязательно рядом с ней находились дети, подтверждающие ее мысли, – умные, читающие.

Вообще удивительно, что, хорошо зная жизнь, историю XX века, которую изучала профессионально, она верила в людей. И в человечество в целом, и в роль личности в истории, особенно в России. Постоянно доказывала, как важны усилия каждого человека. «По каждому из нас… поют трубы истории» (МЧ). Убеждала всех (и меня лично, видя мое скептическое отношение), что возможно изменить историко-общественную ситуацию, даже если она всем кажется неизменной. У нее было много примеров таких «одиночек», один из любимых – Сарра Житомирская, руководитель Отдела рукописей ГБЛ, ее начальник и друг, которая на четверть века создала уникальное для советской страны учреждение.

МО очень любила свою семью и друзей, помогала и, когда подступала нужда, отдавала буквально все. Даже того, что я знаю (ничтожную часть), достаточно, чтобы это утверждать.

При этом на заботу о себе времени не хватало. Для вечерних мероприятий иногда покупали угощения. Директор музея (младшая сестра, Инна, у них были очень нежные отношения) отправляла меня в «Бахетле» за пирогами с капустой – «Мариэтта любит, хоть накормим ее», но Мариэтте, как обычно, некогда было рассиживаться. В редкие счастливые моменты она пила с нами чай, обычно же после окончания лекции, концерта или открытия выставки мчалась к своим писаниям, а кусок пирога мы украдкой закидывали в ее убегающую сумку.

Очень ценила интеллект, буквально наслаждалась умными людьми и говорила им об этом, не стесняясь. Совершенно не обращая внимания, заслуженный человек или нет, с регалиями или без таковых, – если чувствовала талант или божью искру, тут же сообщала, включала в «свой круг».

В то же время ей были чужды «телячьи нежности», она часто была строга и язвительна. Со мной – строго на «вы». Когда злилась, задуманное не удавалось: «Ковалева, так шо делать будем?!» Но когда я как-то смущенно отмахнулась от ее неожиданно щедрой похвалы: «А не верить моим словам нельзя – я практически не вру. И дочери с двух лет говорила: “Прощу все, кроме вранья”».

Ценила хорошую шутку, но не любила насмешек и злого «поддразнивания», как она это определяла.

Бывала горяча, потому что живая. Однажды сошлась в споре с одной ученой дамой (имена боюсь называть) по поводу эпизода из булгаковской юности. Только пух и перья летали по коридорам! Я спряталась на коммунальной кухне квартиры 50, боясь попасть под раздачу. Тем более, именно я эту даму и пригласила. Потом помирились.

Она была действительно уникальным, штучным человеком. Тормошила людей, вытаскивала из состояния привычной обреченности «а что мы можем». Многое, к сожалению, не удавалось в силу постоянных препон – чиновничьих, человечьих.

У нее было много врагов и недоброжелателей. Понятно, что у любого яркого и активного человека их много. Я уж не говорю про политических оппонентов, имя им легион, но и в филологической среде. Окунувшись в булгаковский мир, я была поражена, какие там бушуют страсти. Относительно трактовки творчества, оценки биографических деталей, обладания документами и мемориальными вещами. Люди, считавшие себя рафинированными эстетами, делали и говорили отвратительные вещи. Но она им не сдавалась. Умела отсечь эмоции, чтобы продолжать делать то, что считала необходимым.

У нас было два довольно откровенных разговора о смерти. Первый раз – когда я была несчастливо влюблена, расставалась и дала ей почитать пару своих мрачных текстов и стишков. Она все это упадничество раскритиковала (ясное дело). О себе сказала, что смерти не боится, готова к ней, вот только любимая дочь… Другой раз – когда скоропостижно умерла моя младшая сестра. Ее слова, на первый взгляд совсем не утешительные, мне тогда очень помогли.

Я не знаю, в чем она черпала свою энергию. У нее как будто специальные часы тикали: надо спешить, надо успевать, не спать.

Одной из последних ее работ стали «Рассказы про Россию» для детей, и, как любому автору, ей важна была обратная связь. Я прочитала сборник сначала сама, потом с одиннадцатилетним ребенком. Он – наиважнейший, такого рода детских книг, разбирающихся с нашей сплошь мифологизированной историей, просто не существует! Но все-таки современным подросткам необходимо давать много пояснений. Поэтому мы читали вслух, разбирая каждую главу. И я собиралась подробно отчитаться. Не просто формально (понравилось), а отмечая сложные места, но все откладывала, ленилась. Думала, вот буду поздравлять с 85-летием, и тогда…

Ничего откладывать нельзя. Мариэтта это понимала лучше всех.

«Время-то не безразмерное», – написала она в серии «Не для взрослых». Не безразмерное. Но смогло вместить в себя целую планету под именем Мариэтта Чудакова.

Аня Герасимова (Умка)

Я много раз все это рассказывала и писала. Но не все же обязаны меня слушать и читать, так что на всякий случай повторю.

Дело было в самом что ни на есть 1984 году. Я училась в аспирантуре Литинститута, выбрав для диссертации озорную тему – про обэриутов – по совету моего тогдашнего мужа Егора Радова: как-то, еще до всякой аспирантуры, мы с ним сидели и говорили о том, что я буду делать со всеми своими пятерками (Литинститут – контора не самая академическая, отличницей там быть несложно, особенно с моими амбициями). И о чем можно, если что, написать диссертацию, без необходимости защищать. «Напиши про Введенского», – пошутил Егор. Мы тогда как раз были без ума от «ардисовского» Введенского в исполнении Мейлаха и Эрля, там/самиздат, наизусть и до дыр. Совиные же крыла простерлись уже до такой степени, что ни о какой возможности просвета речи не было, и это было даже как-то весело.

В смысле «наук ученье изучать» Литинститут был не очень, зато по части фронды под партой, особенно на общем тогдашнем фоне, – впереди планеты всей. Как максимум получишь нагоняй от местного Брежнева – ректора В.Ф. Пименова, но и он, кажется, смотрел на все сквозь пальцы, тем более, как поговаривали, лично им командовала красавица и умница Инна Люциановна Вишневская, ведущая семинара драматургии. Он даже внешне похож был на Брежнева – такой же чернобровый красавец-функционер довоенного разлива. В целом, говоря словами того же поэта, «он был нестрашный». Например, знаменитая история, когда после радовского рассказа про моржиху (прототипом которой выступила его няня Ульяна Андреевна, к которой мы все очень тепло