Россия в годы Первой мировой войны: экономическое положение, социальные процессы, политический кризис - Коллектив авторов

Однако Совещание, созванное 13 января 1914 г., было встревожено перспективой «несвоевременной» для России войны с Германией (так сформулировал перспективу премьер Коковцов) и рекомендовало воздержаться от энергичного нажима на Турцию по рецепту дипломатов или военных моряков. Оно высказалось за продолжение переговоров с Берлином до ожидаемой «полной их неуспешности», но не сочло возможным «прибегнуть к способам давления, могущим повлечь войну с Германией», в случае «необеспеченности активного участия как Франции, так и Англии в совместных с Россией действиях»{184}. В результате последний предвоенный международный кризис был урегулирован издевательски половинчато для Антанты[12]. По существу, проблема осталась неразрешенной и лишь из острой была переведена в затяж ную фазу. Служебное перемещение немецкого военного «советника» отнюдь не уменьшило его прав и даже расширило поле его командной деятельности. Благодаря этому германское влияние в Оттоманской империи осталось по меньшей мере прежним.

Накал страстей по поводу миссии Лимана показал, что восстановить старый «европейский концерт», расшатанный Боснийским кризисом, а затем Балканскими войнами, уже нереально. Международные отношения в Европе пришли в состояние кризиса — страны континента окончательно разделились на два враждебных лагеря — Тройственный союз и Антанту, причем взаимоотношения между ними вошли в стадию «вооруженного мира», от которой до войны только шаг. По удачному выражению историка Дэвида Стивенсона, острота противостояния и неустойчивость равновесия двух коалиций обратили европейский «баланс сил» в свою противоположность — в «локомотив катастрофы»{185}. В январе 1914 г. Коковцов был отправлен в отставку — премьер имел репутацию «германофила», и Николай II поддержал Сазонова в стремлении избавить от его опеки МИД, отстранив от участия в международных делах. Править бал российской внешней политики стала военная «партия», в ней зазвучали более решительные ноты. В беседе с британским послом царь заявил, что последующим попыткам Германии запереть Россию в Черном море он будет сопротивляться всеми силами и угроза войны его при этом не остановит{186}. Незадолго до этого Николай II отверг проект члена Госсовета П.Н. Дурново, который в пространной записке на «высочайшее имя», в видах предотвращения войны, указал на осуществимость и пользу для России ее блока с Германией, Францией и Японией как единственной международной комбинации, «лишенной всякой агрессивности» и способной «на долгие годы обеспечить мирное сожительство культурных стран», заодно сохранив русское «монархическое начало» и обезопасив саму страну от революции, анархии и распада. «Жизненные интересы Германии и России нигде не сталкиваются… Действительно полезные для нас территориальные приобретения доступны лишь там, где наши стремления могут встретить препятствия со стороны Англии, а отнюдь не Германии… Сближение с Англией никаких благ нам не сулит, а английская ориентация нашей дипломатии, по своему существу, глубоко ошибочна», — запоздало доказывал царю Дурново по поручению «правых» думцев{187}.[13]

Не имела успеха и попытка другого члена верхней законодательной палаты, бывшего дипломата барона Р.Р. Розена убедить Николая II, что государственным потребностям России чужды и европоцентризм ее текущего внешнего курса, и интересы ее союзников по Антанте, а «смутные идеи о необходимости для России стремиться к завладению Царьградом и проливами» лишены «разумного основания». Такой же химерой барон считал и подозрения Германии в угрожающих интересам России стремлениях к общеевропейской гегемонии{188}. Пронемецких симпатий ни сам царь, ни его ближайшее окружение впредь публично не выказывали. В годы войны в качестве их своеобразного «заменителя» сторонники Германии в высших русских правящих сферах поднимали на щит англофобию. В результате упорная борьба германской дипломатии за сепаратный мир с Россией, начатая еще в конце 1914 г., в годы царизма окончилась ничем, несмотря на весьма щадящие его условия, в корне отличавшиеся от последующих «брестских», на которые тогда еще соглашался Берлин.

Существующая версия о стремлении и царской России к скорейшему выходу из войны путем сепаратного или общего компромиссного мира не находит ни прямого, ни даже косвенного подтверждения, констатируют историки, специально изучавшие этот вопрос{189}.[14]

Демонстрацией психологической готовности общественного мнения Германии и России к решению межгосударственных противоречий вооруженным путем стала «газетная война», дополнившая блоковое противостояние. Острая пикировка повременной печати двух стран началась в феврале-марте 1914 г. в связи с подготовкой их нового торгового договора и стала увертюрой войны в сфере общественного сознания. «Новое время», «Русское слово» и другие ведущие органы российской печати, ссылаясь на мнения авторитетных отечественных политиков и экспертов, единодушно высказались в пользу замещения экономической экспансии Германии в России (удельный вес немецких товаров в российском импорте в предвоенные годы составлял от 45 до 47%, в абсолютных цифрах превышая 530 млн. руб. в 1912 г. и 650 млн. руб. в 1913 г.) развитием ее торгово-экономических связей с Великобританией. Масла в огонь русско-германского «беллицизма», по терминологии историка М. Раухенштайнера{190}, подлила параллельная полемика «Kolnische Zeitung» с «Биржевыми ведомостями» о степени готовности русской армии к войне с Германией, а затем и «открытое письмо» одного из профессоров Петербургского университета своему немецкому учителю, опубликованное в «Preussische Jahrbucher». Последнее явилось симптомом глубокого разочарования российских интеллектуалов в культуре Германии с ее предвоенным культом агрессии, жестокости и насилия: «Научное сообщество Германии, особенно профессора истории, — констатирует современный исследователь, горячо поддерживали геополитические и социал-дарвинистские подходы к рассмотрению проблем Германии и поиску их решений»{191}. Автор письма называл Германию «главным врагом России», обвиняя ее в систематическом противодействии русским интересам на мировой арене. Со своей стороны кайзер, узнав из газет о самонадеянных оценках русским военным министром боеготовности русской и французской армий, пообещал «упрятать в психушку» всякого своего подданного, «кто все еще не верит, что руссо-галлы энергично готовятся к скорой войне с нами, и не видит нужды в ответных мерах с нашей стороны»{192}.

Глава 2.

РОССИЙСКИЕ ВООРУЖЕННЫЕ СИЛЫ В МЕЖВОЕННЫЙ ПЕРИОД. ПРОБЛЕМЫ ВОЕННО-СТРАТЕГИЧЕСКОГО ПЛАНИРОВАНИЯ

(А.П. Корелин, Д.Б. Павлов)

1. Предвоенное состояние вооруженных сил, разработка и финансирование военных программ

Решение великодержавных задач было невозможно без восстановления военной мощи России, подорванной дальневосточным фиаско. Премьер Столыпин с думской трибуны призывал депутатов «не отступать перед необходимостью затрат» на восстановление военного потенциала страны и «принадлежащее нам по праву место среди великих держав»{193}. Официальный Петербург отлично понимал, что от успехов в военном строительстве напрямую зависела и привлекательность России как союзника. О срочной необходимости кардинальных изменений в армии и на флоте русская печать заговорила еще на исходе японской войны. Большая часть последующих преобразований была проведена «сверху», но некоторые важные реформаторские инициативы родились в военных «низах» и были реализованы помимо и даже вопреки высшему военному руководству. «Никогда еще, вероятно, военная мысль не работала так интенсивно, как в годы после японской войны, — вспоминал А.И. Деникин. — О необходимости реорганизации армии говорили, писали, кричали»{194}. Проблемы военного реформирования превратились в одну из общегосударственных доминант{195}. Группа флотских офицеров лейтенанта А.Н. Щеглова, преодолев вязкое сопротивление морского министра А.А. Бирилева и его консервативно настроенного окружения, сумела достучаться до «сильных мира сего» и убедить императора в необходимости создать в морском ведомстве специальное подразделение стратегического анализа, прогноза и планирования. Морской Генеральный штаб (МГШ), сформированный весной 1906 г.{196}, быстро доказал свою незаменимость в системе управления военным флотом и получил высокую оценку нового министра (он «служит украшением Ведомства, и я в нем имею неоценимых помощников во всех направлениях… Все это молодые образованные офицеры, любящие флот и преданные ему, далекие от всяческих интриг»{197}). В «высочайше» утвержденном наказе в числе функций МГШ значилась подготовка вместе с МИД «соображений по составлению относящихся к морской войне международных деклараций».