Роковой Обет - Эллис Питерс

Было в этом пареньке нечто, вызывающее ответную откровенность. Кадфаэль приметил, что слово «она» Рун произнес с едва уловимым нажимом. Сам-то юноша уже не надеялся на счастье, но от души желал его сестре.

– А сейчас слушай меня внимательно, - промолвил монах, возвращаясь к своим прямым обязанностям, - это важно. Закрой глаза и постарайся расслабиться. Я стану прощупывать твою ногу, а ты говори, когда будет больно. И не напрягайся - ладно? Сейчас не болит?

Рун закрыл глаза и, тихонько дыша, принялся ждать.

– Нет, сейчас хорошо, совсем не больно.

Мышцы больной ноги были полностью расслаблены, и Кадфаэль с облегчением отметил, что хотя ьы в этом положении паренек не ощущает боли. И монах взялся за дело: он разминал ногу пальцами, сперва очень легко и осторожно, постепенно опускаясь от бедра ниже, к икре, и стараясь нащупать и выявить повреждения. Больная нога, вытянутая и свободно покоившаяся на скамье, выглядела более пропорциональной и соразмерной, нежели казалась при ходьбе, хотя и была тоньше здоровой, поскольку мускулы ослабли от долгого бездействия. Стопа была подвернута внутрь, и на икре под кожей прощупывались тугие, жесткие узелки. Обнаружив их, Кадфаэль надавил пальцами посильнее, преодолевая сопротивление затвердевшей плоти.

– Вот сейчас я чувствую, - промолвил Рун, глубоко дыша, - вроде бы не больно, но… А теперь больно, правда, не очень, на так, чтобы хотелось кричать. Ох, а сейчас очень больно.

Брат Кадфаэль смазал руки мазью и, плотно обхватив ладонью обмякшую икру, принялся усиленно массировать ее кончиками пальцев, разрабатывая мышцы и связки, годами не знавшие напряжения. Действовал он бережно, не спеша, стараясь выискать все жесткие узелки. Чтобы эти затвердения рассосались, предстояло немало потрудиться, но руки Кадфаэля двигались сами собой, тогда как монах продолжал разговор с юношей.

– Я слыхал, вы рано осиротели. А давно ли живете с тетушкой?

– Уже семь лет, как она взяла нас к себе, - полусонным голосом отозвался Рун, убаюканный ритмичными массирующими движениями. - Мы для нее, конечно, обуза, хотя сама она никогда ничего такого не говорит да и другим не велит. У нее есть мастерская - неплохая, да маленькая. Она сама работает и двух работников держит. На жизнь хватает, но она далеко не богата. Мелангель хлопочет по дому, на ней все хозяйство держится, так что она-то свой хлеб отрбатывает. Другое дело -я: от меня какой барыш. Правда, мне удалось научиться ткать, но толку от этого мало. Уж больно медленно я работаю, а все потому, что не могу ни долго стоять, ни сидеть. Но я ни разу не слышал от тетушки дурного слова, а ведь язык у нее как бритва, и порой она дает ему волю.

– Это бывает, - добродушно заметил Кадфаэль. - Коли у женщины забот полон рот, немудрено, ежели у нее вырвется крепкое словцо. Ты мне вот что скажи: сам, навеное, понимаешь, что тетушка привела тебя сюда в надежде на чудо - иначе зачем было вам троим пускаться в столь долгий и нелегкий путь. Но сдается мне, ты не слишком рассчитываешь на милость Святой Уинифред. Неужто ты не веришь в ее могущество?

– Я? - удивленно воскликнул паренек и открыл огромные глаза - чистые и ясные, словно набогающая на песок прозрачная волна Средиземного моря, бороздить которое доводилось Кадфаэлю давным-давно. - Нет, брат, я верю, верю от всей души. Но почему я должен считать, что святая выберет меня? Тысячи людей страдают подобными недугами, сотни - куда более тяжкими; так чем же я заслужил право оказаться в числе избранников? Я-то ведь еще могу терпеть, тогда как муки других невыносимы. Мне кажется, святая выберет того, кто нуждается в помощи больше остальных. Навряд ли ее выбор падет на меня.

– Тогда почему же ты согласился на это паломничество? - спросил Кадфаэль.

Рун отвернулся, тонкие веки с голубыми прожилками, точно лепестки анемона, прикрыли глаза.

– Это они затеяли, а я не хотел огорчать их отказом. И потом Мелангель…

Понятно, сообразил монах, конечно, малец думал о сестре. Девушка и смышленая, и собой хороша - любо-дорого посмотреть. Одна беда - бесприданница. Брат желал ей удачного замужества, да разве дома жениха сыщешь? Целыми днями Мелангель хлопочет по хозяйству, да и всем в округе ведомо, что за душой у нее ни гроша. Ну а путь до Шрусбери неблизкий, и за это время можно повстречаться и познакомиться с самыми разными людьми, а там - кто знает?

Шевельнувшись, Рун потревожил нерв и, едва сдержав болезненный стон, откинулся к бревенчатой стене сарайчика. Кадфаэль натянул на него домотканые штаны, затянул шнурки и осторожно опустил его ноги - и больную, и здоровую - на утрамбованный земляной пол.

– Завтра после мессы приходи ко мне снова. Сдается мне, я сумею тебе помочь, хотя и немного. Сейчас посиди малость, а я схожу посмотрю, пришла ли твоя сестра. Если она еще не вернулась, подождешь ее здесь. И еще - я дам тебе один отвар, который надо принимать на ночь. Твоя боль стихнет, и ты спокойно уснешь.

Девушка дожидалась в саду. Неподвижно и одиноко стояла она, прислонившись к нагретой солнцем стене, а на ее личико набежала тень, как будто радужные надежды обернулись горьким разочарованием. Однако при виде Руна глаза Мелангель потеплели: с улыбкой на устах шагнула она ему навстречу, а когда брат и сестра покидали садик, голосок девушки звучал так же оживленно и весело, как всегда.

Возможность еще раз приглядеться к своим новым знакомым предоставилась брату Кадфаэлю на следующий день, во время мессы. В такой час мыслям монаха подобало бы воспарять в небеса, но на деле они никак не могли оторваться от грешной земли и подняться выше головного плата мистрисс Вивер и густой шапки темных кудрей на голове Мэтью. Почти все обитатели странноприимного дома - как люди благородного сословия, занимавшие отдельные покои, так и простолюдины, довольствующиеся общими спальнями, - в церковь пришли в лучших своих нарядах. Мистрисс Вивер, ловившая каждое слово службы, то и дело тыкала Мелангель в бок, ибо племянница, вместо того чтобы смотреть на алтарь, время от времени оборачивалась и бросала взгляд на Мэтью. Видно, молодой человек крепко ей понравился, а может статься, она уже отдала ему свое сердце. Сам же Мэтью стоял вплотную с Сиараном, правда, по меньшей мере дважды за время службы он огядывался по сторонам, и его задумчивый взгляд оба раза останавливался на Мелангель. Выражение лица молодого человека оставалось неизменным, но в тот единственный раз, когда глаза их вдруг встретились, он резко отвернулся в сторону. От брата Кадфаэля и это не укрылось.

«Эге, - смекнул монах, - похоже, этот малый полон решимости выполнить свое обещание, и никакая девица не помешает ему проводить друга до конечной цели его паломничества - в Абердарон».

К тому времени Сиарана в обители знали все. Он не делал тайны из своего обета и охотно, с подобающим смирением рассказывал о себе. Дело было так: он готовился к рукоположению и уже удостоился сана протодиакона, но священником тать так и не успел и теперь уже не сможет. Брат Жером, кого хлебом не корми, а дай повертеться возле тех, кто слывет особо набожным и благочестивым, прицепился к Сиарану как репей и, без труда вытянув из него всю историю, взахлеб пересказывал ее всем и каждому - были бы желающие послушать. В итоге рассказ о поразившем Сиарана смертельном недуге, его покаянном обете и паломничестве в Абердарон стал известен решительно всем. Молодой паломник сделался заметной фигурой, ибо его неколебимая суровость по отношению к себе производила сильное впечатление. Брат Жером был убежден, что присутствие столь примечательного гостя послужит на пользу обитли. Так или иначе, худощавое, выразительное лицо с горящими под падавшими на лоб каштановыми кудрями глазами говорило о пылкой, страстной натуре и неизменно привлекало к себе внимание.

Рун не мог преклонить колени, но всю службу - что наверняка далось ему нелегко - простоял на костылях, не сводя своих ясных огромных глаз с алтаря. День выдался солнечный, безоблачный, яркие лучи полуденного солнца, падая сквозь узкие окна, гасли, многократно отражаясь от каменных стен. В этом мягком, призрачном свете Кадфаэль отчетливо разглядел лицо Руна и залюбовался его тонкими, как у девушки, чертами, исполненными ангельской чистоты и целомудрия, в сияющем обрамлении светлых кудрей. Юноша был прекрасен. Стоило ли удивляться тому, что женщина, не имевшая собственного сына, пестовала его как родного и готова была забросить привычные дела и пуститься в нелегкое путешествие ради смутной надежды на чудесное исцеление. Как монах ни старался, ему не удавалось сосредоточиться на молитве, и, в конце концов, сдавшись, он позволил своему взгляду скользить по склоненным головам молящихся, тесной толпой заполнивших неф просторной монастырской церкви. Церковные празднества во многом подобны ярмаркам и зачастую, наряду с паломниками, привлекают праздных зевак, мелких воришек, продавцов сомнительных реликвий, снадобий и лакомств, предсказателей судьбы, завзятых игроков и прочих мошенников и проходимцев всех мастей. Причем некоторые из них на вид вполне почтенные люди, а обделывать свои делишки предпочитают не на рынке и в таверне, а в самой святой обители. Не лишне, пожалуй, и в церкви как следует приглядеться к новоприбывшим, как наверняка приглядываются к ним на постоялых дворах сержанты Хью Берингара. Лучше предотвраить неприятности, чем потом их расхлебывать.