Вокруг света: в поисках совершенной еды - Энтони Бурден

Мелкими перебежками мы спустились к пляжу, туда, где было полно плавника, в прежние времена сулившего огромные строительные перспективы, а теперь только нагоняв­шего тоску. Мы с братом долго молча стояли у кромки воды, глядя на яростные волны.

— Папе это понравилось бы, — сказал я наконец.

— Что? — спросил Крис, оторвавшись от собственных мыслей.

— Сама идея вернуться. Что мы снова пришли сюда — мы вдвоем. Ему бы понравилось. Ему было бы приятно узнать об этом.

— Ага, — согласился мой младший брат, который теперь был не ниже, а выше меня ростом. Мой взрослый младший брат.

— Черт, как мне его недостает!

— Мне тоже, — сказал Крис.

Задумывая эту часть своего кругосветного путешествия, я надеялся попасть в самую точку. Я думал: попаду — и все сразу станет волшебным. Еда будет казаться вкуснее от воспоминаний. Я сразу сделаюсь счастливее. Я изменюсь — вновь стану таким, каким был когда-то. Но никому не дано снова стать десятилетним или хотя бы по-настоящему почувствовать себя десятилетним. Ни на час, ни даже на минуту. Так что вкус у этой поездки получился… кисло-сладкий.

Я понял, что вернулся во Францию, на этот пляж, в этот городок не за устрицами. Не за рыбным супом, не за колбасой с чесноком, не за булочками с изюмом. Не затем, чтобы посмотреть на дом, где теперь живут чужие люди, не для того, чтобы вскарабкаться на дюну, не за идеальной едой. Я искал там своего отца. И его там нет.

— Пока мы тут, на месте, давайте посмотрим, как готовят фуа-гра, — сказали креативные менеджеры из Телеви­зионной Страны. — Мы же снимаем программу о еде, вы не забыли? Поездка за воспоминаниями — это, конечно, прекрасно, но где же еда? Ну-ка! Ведь вы же любите гусиную печенку, вы сами говорили.

— Конечно, — отвечаю я.

Почему бы и нет. Очень познавательно. Интересно. Я люблю фуа-гра. Даже очень люблю. Гипертрофированная свежая утиная или гусиная печенка, приготовленная в горшочке террин, подавать с сотерном; или обжаренная на сковороде в яблочном или айвовом желе — возможно, она несколько уменьшится в объеме… Хороший толстый кусок гусиной печенки, поданный с подсушенным бриошем. Что может быть лучше!

Мы как раз неподалеку от Гаскони, эпицентра приготовления фуа-гра, так что, конечно, давайте снимать… Даешь коммерческое, информативное телевидение! Попробуем гусиной печенки, раз уж так все сошлось. Это точно не повредит.

Накануне вечером перед камерой я проглотил порцию абсолютно отвратительной, кое-как приготовленной, трехдневной свежести «телячьей головы» — ужасный опыт. Обычно, когда я это ем, я ограничиваюсь ломтиком свернутой в трубочку бескостной части, практически соскобленной с черепа, и трубочка эта нафарширована «сладким мясом», и подается в небольшом количестве кипящего бульона, с овощами и кусочком языка. В таком виде блюдо приобретает нужный вкус, а точнее, нужную фактуру, плотность: прозрачный жирок, голубоватая телячья кожица, кусочки щеки и зобной железы — все это вы отметите еще до того, как насладитесь вкусом. Это нечто волнистое, эластичное, переливающееся, слизистое, довольно нежное и ароматное. В сочетании с капелькой чесночного соуса или соуса грибиш это блюдо может считаться своеобразным триумфом старой французской кухни, побеждающим в нас все страхи и предрассудки. Я очень люблю его готовить. Несколько клиентов (в основном, это французы) обожают его и всегда мне заказывают. «Ах! Tête de veau! [13] — восклицают они. — Как давно я этого не ел!» Я хорошо это готовлю. И те, кому рекомендую это блюдо, всегда остаются довольны. Я и сам его с удовольствием ем время от времени.

Но то, что мне приготовили на этот раз… Во-первых, согласившись это попробовать, я пренебрег своим собственным советом, который всегда даю клиентам. Добровольно погрузившись в туман неведения, я упустил из вида тот факт, что в течение трех дней ходил мимо этого ресторанчика и видел гордую надпись мелом на доске: «TETE DE VEAU». То есть, учитывая, что в Аркашоне сейчас не сезон, это была одна и та же, за три дня не востребованная «tête». Дела у владельца ресторана шли не настолько хорошо, чтобы каждый день готовить свежую порцию. И вообще, сколько, интересно, у них в городке за неделю бывает телячьих голов? А за месяц? Еще того хуже, я нарушил другое свое золотое правило: заказал редкое мясное блюдо в ресторане, который специализируется на дарах моря.

Мой брат, в последнее время довольно смелый в кулинарных пристрастиях, заказал морской язык. А я не последовал его примеру. Пока я ел, он смотрел на меня так, как если бы я ободрал кожу с пальцев мертвеца и пожирал ее, запивая мочой. Блюдо было омерзительно во всех отношениях: сыровато, жестко, отдавало затхлым холодильником и, что хуже всего, утопало в густом, гадком на вкус соусе грибиш — то есть в чем-то среднем между майонезом и соусом тартар, состряпанным из яичных желтков. Стараясь сохранять жизнерадостный вид, я проглотил столько, сколько смог, и исключительно на камеру, а потом просто послал все к черту и украдкой сложил остатки еды в салфетку (мне не хотелось обижать шеф-повара).

И вот на следующее утро, в восемь часов, чувствуя себя весьма нехорошо после вчерашнего ужина, я уже стоял в холодном сарае и смотрел, как наш уважаемый хозяин, фермер, поставщик гусиной печенки мсье Кабернасс, запихивает длиннющую трубку в глотку вовсе в этом не заинтересованной утки, а потом начинает набивать туда нечто мелко перемолотое. Порция кукурузной муки с кулак величиной исчезает в горле несчастной божьей твари. И все это я вижу рано утром, до завтрака.

Трубка, похоже, доходила до самого дна утиного желудка. Месье Кабернасс сначала поглаживал очередную утку, потом слегка зажимал ее между своих ног, отводил ей голову назад и тогда уже осуществлял всю процедуру. Когда в желудке у тебя остатки несваримой тет-де-во, то наблюдение за подобными манипуляциями вызывает рвотный рефлекс. Вездесущий Алан, оператор, видимо, чувствовал то же самое: он внезапно позеленел, выбежал вон и отсутствовал все утро.

Мне тоже пришлось несладко, но я все же выдержал до конца демонстрацию откармливания уток и гусей, из чьей печени впоследствии приготовят фуа-гра. Это было даже не так жестоко, как я предполагал. Лапки птиц не прибивают гвоздями к доске, как мне рассказывали некоторые. И трубка не постоянно вставлена им в глотку, и еду в них закачивают не беспрерывно, как в какого-нибудь кота из мультфильма. Да, их принудительно кормят дважды в день, при этом каждая новая порция меньше, чем предыдущая, и гораздо меньше, чем, скажем, «завтрак Большого Шлема» от Денни. Месье Кабернасс не произвел на меня впечатления бесчувственного человека, напротив, мне показалось, что он искренне любит своих птиц, и утки часто сами шли к нему, когда приближалось время кормления. Он просто протягивал руку — и утка подходила. Так ребенок идет к матери, чтобы она вытерла ему нос.

Придержав одну особенно упитанную уточку, он позволил мне потрогать ее надувшийся живот, ее выпирающую печень. Было еще не время «собирать урожай», но он показал мне несколько фотографий — нечто напоминающее инструкцию о правилах безопасности на дорогах и столь же «аппетитное». Обычно я ничего не имею против крови и кишок, но не с раннего утра. И не в присутствии операторов, давящихся и хрипящих поодаль. К тому времени как мы вернулись в небольшой магазинчик, где семейство месье Кабернасса торгует своей продукцией, я чувствовал себя совсем скверно.

Желая угостить меня как следует, мадам Кабернасс приготовила паштет из гусиной печенки, мусс из гусиной печенки, утиный паштет, конфит. К столу она подала гренки и бутылку сотерна. Продукция Кабернасса — высшего качества. Она всегда берет призы на конкурсах и дегустациях. Но я люблю свежую гусиную печенку: не консервированную, не в баночках, не в виде мусса, не замороженную. Со дня «сбора урожая» прошло много времени, и свежая была давно продана. Все остальные кулинарные изыски, наверняка, весьма интересны, но это уже не то. И я действительно люблю запивать фуа-гра сотерном, но не в девять утра. Гусиной печенкой следует наслаждаться на досуге, а не давиться ею перед камерой холодным утром после съеденной накануне тошнотворной тет-де-во.

Там было полно всякой еды. И снова, боясь обидеть добрых хозяев, я все съел, улыбаясь и одобрительно кивая, беседуя (с помощью моего невозмутимого брата) на ломаном французском. Возвращение в Аркашон, в гостиницу имени Нормана Бейтса, было самым длинным путешествием в моей жизни. Вездесущий Алан в передней машине то и дело высовывал голову из окна под каким-то сумасшедшим углом — его рвало прямо на славные маленькие деревушки, церквушки времен крестоносцев и милые старые фермы. Альберто, ассистент режиссера, который вел пер­вую машину, тоже скоро почувствовал себя плохо. За рулем нашей машины сидел мой брат и чувствовал себя прекрасно. Он закладывал такие повороты, что мой желудок начинал бурлить и клокотать, точно пробуждающийся вулкан Кракатау. Я держался из последних сил, надеясь дотерпеть до туалета в отеле. И дотерпел.