Деревенский дурачок - Патрик Рамбо

Забавно, что мой обморок пришелся очень кстати: врач предписал мне постельный режим, и теперь я мог сосредоточиться и хорошенько разобраться в мире моего детства, куда против воли незаконно проник. Всякий человек не без основания боится будущего и не знает, что его ждет. Но еще больше он боится прорицаний. Гораздо приятнее тратить время на всевозможные предположения. Я слышал, что все вокруг тревожились за судьбу Европы и не доверяли Германии: еще свежи были воспоминания о войне. Говорили об экономическом кризисе, сетовали, что президента не поддерживает правительство, разделенное на тысячу фракций. Надеялись, что «холодная война» вскоре закончится, опасались, что Берия действительно займет место Сталина. Не чаяли, когда выберутся из трущоб, застроенных однотипными домами по американскому образцу, которыми постепенно обрастали все крупные города, и уедут к морю, чтобы в уютном пансионе отдохнуть и на время забыть о непрерывной инфляции.

Я бродил по ушедшему Парижу с благоговением и трепетом, словно по старому кладбищу. Раньше у меня в памяти хранились лишь отдельные картинки и важные для ребенка, но незначительные для взрослых подробности: как выглядел продавец игрушек, что выкрикивал стекольщик, где покупали горчичники. Пятидесятые годы казались мне самыми лучшими. И теперь я был, наверное, единственным человеком, который глядел с нежностью на почерневшие стены домов, на тяжелые металлические урны, опрокинутые котами, и на серую толпу боящихся пестроты, одинаково одетых людей в шляпах. Больше всего меня поразило отсутствие иностранцев и бунтующей молодежи: ни одного чернокожего, нет стаек щебечущих японцев, нет наглых панков с гребнями невероятных цветов. Кругом одни аккуратно выбритые бледные и серые лица. Даже рекламные плакаты — приглушенных тонов. Люди жили по стандарту и напыщенно проповедовали общие места.

Я совсем запутался в денежных знаках и ценах. Обыкновенный турист с помощью гида быстро узнает курс фунта стерлингов или песеты, но кто поможет мне разобраться в тогдашнем курсе франка? Так, к примеру, газета «Пари-матч» стоит пятьдесят франков, это что же, пятьдесят сантимов? Заходя с передней площадки автобуса № 43 с целым веером купюр в руке, я выглядел полным идиотом. Ну и пусть. Зато я так соскучился по этим автобусам с кремовой крышей, похожим на добродушных бульдогов. Подошел кондуктор. Он отрывал для каждого билет от книжечки-гармошки и пробивал его, крутя ручку смешной машинки, висящей у него на ремне через плечо. В остальном — никакого порядка: стоило автобусу остановиться у светофора, пассажиры, нарушая правила, требовали открыть дверь и выходили. Если кондуктор, занятый продажей билетов, не мог дернуть за шнур, чтобы подать сигнал водителю, который, сидя в кабине, не видел, все ли вошли, эту обязанность самоуверенно исполнял кто-нибудь из постоянных пассажиров.

Каждый квартал Парижа казался мне особым мирком со своим населением. Совершенно разные люди садились в автобус. Миновав площадь Терн, мы выехали в предместье. Здесь я вышел вместе с деловитыми служащими, а пожилые дамы в черном, возвращавшиеся из церкви, поехали дальше. Спустившись по улице Гранд-Арме, я увидел огромный, написанный красками плакат, который так любил в детстве: франт с прилизанными волосами и в перчатках сидит за рулем роскошного лимузина с открытым верхом. Внизу рекламное объявление: «Только у Версиньи учится вождению самое избранное общество». Пригород Порт-Майо начинался с огромного пустыря. За ним виднелся лесок. Справа — свалка. А дальше, вдоль скверно вымощенной дороги, — домики с палисадниками: деревня Нейи, а за ней — деревня Пюто. Я надеялся увидеть мираж в этой пустыне: остекленные, отражающие друг друга поверхности высотных домов квартала Дефанс, напоминающего Манхэттен, и громадную стеклянную арку. Но тщетно. Я по-прежнему был погребен в пятидесятых.

Я скучал по будущему и иногда перечитывал отрывочные записи в блокноте, касавшиеся всех моих невольных перемещений во времени. Там я наткнулся на разговор с врачихой: «Мартина Клерико ехала на мопеде, и где-то на Больших бульварах ее сбили. — Ее переехал грузовик. — 25 мая 1953 года». Господи, сейчас вечер 24 мая того же года! Девушка в носочках завтра должна погибнуть. А вдруг меня послали сюда нарочно, чтобы ее спасти? Она ни о чем не подозревает, спокойно спит в комнате, которая впоследствии станет нашей спальней, полная самых радужных надежд. Я несколько раз бродил по нашему кварталу и видел, как она слезала со злополучного мопеда. Она его оставляет на улице. Если мне удастся изменить ее судьбу, у моего пребывания в прошлом появится смысл. Я выстроил логическую цепочку: благодаря моему вмешательству она не умрет; ее родителям не придется переезжать отсюда; после них квартиру унаследует дочь; мы с Марианной там никогда не поселимся. Чушь! Мы с Марианной уже живем в этой квартире. А вдруг, если я изменю ход событий, моя будущая жизнь тоже изменится? Что нас ждет в таком случае? Нет, к черту подлый расчет!

Среди ночи я потихоньку, словно вор, выбрался из Луизиной комнаты. Осторожно притворил дверь, чтобы не разбудить Луизу, и на цыпочках, в одних носках прокрался по коридору к лестнице. Обулся внизу. Ресторан уже давно закрыли. На Центральном рынке еще суетились рабочие, они выметали и выбрасывали мусор, зато окрестные улицы были безлюдны.

Я поднял глаза и посмотрел на наше окно. На подоконнике цвели герани. Маленькая Марианна тоже спала где-то здесь, по соседству. Неужели я никогда ее не увижу… Стоп! Хватит скулить. Пора действовать. Делай то, за чем пришел! Мопед Мартины Клерико, как всегда, ждет на улице. Может, просто-напросто его украсть? Но руль примотан цепью к решетке подвального окна, а цепь заперта на висячий замок. Чтобы разбить цепь, нужен какой-нибудь инструмент. Так что украсть мопед нельзя, нужно его испортить. Жаль, что я ничего не понимаю в технике! Сделав вид, что завязываю шнурок, я расшатал какие-то детали и оборвал какие-то проводки. Теперь девушка, сев на мопед, не сможет его завести. В худшем случае упадет и обдерет локоть — все-таки лучше, чем погибнуть под трехтонкой! Пока мопед починят, будем надеяться, роковой день останется позади.

Назавтра перед домом Мартины остановилась «скорая помощь». Соседи и торговцы окрестных магазинов перешептывались с консьержкой.

— Совсем еще девочка… Какой ужас!

— Кто-то сломал коробку передач.

— Нет-нет, отскочило колесо.

— На Больших бульварах она упала, и ее переехал грузовик.

— Полиция установила, что мопед был поврежден.

— Вот бы мне попался этот гад!

Я не смог изменить судьбу, хуже того, я стал ее орудием. Много ночей подряд меня мучила бессонница. Что я наделал! А если бы я не вмешался?

2 июня господин Поль решил порадовать посетителей и специально купил телевизор, чтобы они могли полюбоваться восшествием на престол английской королевы. Вокруг огромного ящика с выпуклым экраном столпились завсегдатаи, зеваки и соседи, завороженно глядя на зеленоватое смутное, дрожащее изображение церемонии. Луиза обнесла всех вином. Ради праздника. Хотя, что именно мы отмечали? Коронацию двадцатисемилетней монархини? Или покупку злосчастного ящика, от которого через пару десятков лет человечество осатанеет?

Поднимаясь на седьмой этаж, Луиза жаловалась:

— Я почти ничего не увидела!

— Не горюй, мы посмотрим с тобой цветное кино.

— Не может быть!

— Правда, посмотрим.

Я вовсе не пытался ее обмануть. Как раз в этом году стали крутить первый цветной фильм на Елисейских Полях, в кинотеатре «Нормандия». Луизу тревожил мой дар ясновидения, раздражала рассеянность. Но я не мог быть внимательным и нежным, как ей бы того хотелось. С напряжением я ждал возврата к девяностым. Обычно предчувствия нас обманывают, и мы боимся грядущего, но как скучно живется тому, кто знает будущее наизусть! Я начал всерьез беспокоиться, поскольку видения прекратились. Чтобы не впасть в отчаяние, придумывал различные уловки. К примеру, собирал между делом вещественные доказательства: покупал для Марианны новые вещи с пометкой «1953 год». Разговаривал с ее фотографией. Луиза свернулась клубочком и видела третий сон, когда я поднялся с походной койки, чтобы спрятать в сумку первый, вошедший в историю, номер газеты «Экспресс». Вдруг я нащупал в сумке какой-то сверток. Боже мой, что это? Меня так потрясло погружение в прошлое, что я, хотя и помнил про полароид, совсем забыл о другой покупке. Поговорив с Мансаром, я по-настоящему заинтересовался, насколько достоверны мои миражи, и, чтобы выяснить наверняка, чего они стоят, решил узнать побольше о пятидесятых годах. И накупил с этой целью кучу книжек. Луиза встрепенулась:

— Вам плохо?

— Нет, Марианна, все в порядке.

— Почему вы назвали меня Марианной?