Боярыня (СИ) - Даниэль Брэйн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Интересно, что она имела в виду? Что за день? Я просунула руку под одеяло… ребенок спит.
— И что ты будешь делать, когда отошлют ребенка? — спросила я. Да, пользуясь своим господским правом без малейшего зазрения совести. — Скучать будешь?
— Бабье ли то дело? — проворчала Наталья куда-то себе в рукав, потому что в этот момент добралась уже то ли до заколок, то ли до шпилек, и пыталась выпутать их из волос. — Еще рожу. Афонька-то на такие дела скорый…
— Мальчик у тебя, девочка? — не унималась я.
— Мальчик.
— Как назвали?
— Ай, матушка, кто называет до трех лет? Поди, еще дожил бы! Доживет, так и думать буду.
А вот об этом я не подумала. Внезапная детская смерть вызывала вопросы у специалистов и в мои времена. Кажется, ответов так и не было…
— Незачем его отсылать, — проговорила я, разглядывая пляшущие огоньки свечей в углу. — Места много. Где один, там и другой младенец будет. Пусть вместе с моим растет. Ты чего?
Наталья выпустила из рук косу и посмотрела на меня так странно, что я испугалась. За мыслепреступление, возможно, и казнят, а за намерение? Я не знаю, что здесь считается поводом для визита к палачу.
— Да как же? — Наталья облизала губы, моргнула, опустила взгляд — я не предполагала, что она на такую покорность способна. Больше всего в этот момент — с распущенными волосами, в белой рубахе — она напомнила мне персонаж старинных легенд, от которого не знаешь, чего ожидать. — Чтобы боярский младенец с холопом рос? Ты, матушка, поди, чудишь.
— Нет, — вздохнула я. — Негоже отбирать дитя у матери. Молока много, значит, двоих выкормишь. И я кормить буду. Что смотришь? Мне куда молоко девать? А не будет молока у меня, сама с обоими справишься. Будет моему молочным братом.
Наталья ничего не ответила, и я посчитала тему закрытой. Ей решать, быть рядом с ребенком или нет. Она заплела косу, перекинула ее через плечо, убрала гребень и стала укладываться рядом со мной, и не то чтобы мне это нравилось, но в моем положении…
— Не обманешь, боярыня? — вдруг еле слышно спросила она.
— Нет. И назови его как-нибудь, — посоветовала я. Дурной обычай. Ребенок в три года уже начинает себя от матери отделять и все как шавка безродная…
А у меня забавно получается мешать типичную для этой эпохи речь с прогрессивными взглядами двадцать первого века. Причудливый коктейль — мировоззрение человека, который пытается смириться с потерей привычного образа жизни и заодно остаться в живых.
— Хранят тебя Пятеро, матушка, — прошептала Наталья, и больше я ни слова от нее не услышала, но мне показалось, что она беззвучно плачет, и дорого бы я отдала, чтобы узнать почему.
В духоте сон не шел, меня мучило тягучее обрывистое забытье. Я не привыкла спать на такой мягкой перине, да и на спине, черт возьми, с беременным животом я тоже никогда не спала, и потому я то проваливалась в темноту, то выныривала из нее. Печь окончательно прогорела, треска я больше не слышала, за окном поднялся ветер и выл уже от души, Марья всхрапывала на печке, под боком у меня замерла Наталья. Вернулся кто-то из девушек, выгнанных мной из опочивальни, но у меня не было сил растолкать Наталью и потребовать, чтобы все лишние вымелись прочь. И когда я разобрала слова, не поняла сразу, сон это или явь. Точно они не были из моей прошлой жизни.
— Мальчонку родит, так со двора его сразу же. Скажем, что мертвого родила. Или на девку сменим.
— А?..
Я вздрогнула и открыла глаза. Завывал ветер и уютно храпела Марья на печке. Я отдышалась, прогоняя кошмар, затем толкнула локтем Наталью.
— Что, матушка? — сонным голосом, но сразу откликнулась она. — Началось?
— Нет. — Я помолчала. Голос, который мне померещился, был не ее. — Спи.
Ни шагов, ни голосов больше. Может, это был морок, а может, и нет.
«Мальчонку родит, так со двора его сразу же. Скажем, что мертвого родила»…
Со смертью боярина Головина ничего не закончилось. В опасности был и его наследник, которому еще предстояло появиться на свет.
Глава шестая
Моего мужа хоронили на следующий день.
С утра опочивальня наполнилась челядью, даже еще не рассвело. Меня разбудили, укутали в длинную простыню, подняли на руки и понесли прочь. После кошмара — или яви? — я забылась коротким нервным сном и сейчас соображала плохо, а говорить под руку девкам опасалась. Пока, полагала я, им нет смысла скидывать меня с лестницы, но как знать?
Но меня донесли до самой обычной бани. В меру горячей, пахнущей терпкими травами. Я обеспокоилась, что меня замутит или станет плохо от жара, но, видимо, все было продумано и отработано не на одном поколении. Вениками здесь не парили, да и температура была не такой высокой, в этом было основное отличие, а все прочее — камни, пар и полки — напомнило мне привычный релакс.
Процедура мытья была недолгой, после чего меня вывели, закутали в простыню, усадили, расчесали, дали завтрак — мягчайший хлеб, на который я налегать не стала, и чай, похожий на сбор ароматных трав; первый раз в жизни я попробовала пареную репу в меду и, кажется, совершенно не по-боярски приговорила порцию на нескольких человек: судя по лицам женщин, они рассчитывали после меня поживиться.
Когда я принялась за творог с кедровыми ядрышками, женщины засуетились. Наверное, у них поджимало время, я же была намерена запастись энергией на целый — как говорила Наталья, долгий — день, хотя понятия не имела, что меня ждет. Фроська внесла в предбанник одежду, и мне пришлось оторваться от еды во имя соблюдения приличий. Я все еще держала в голове, что я любила мужа.
Траурная одежда меня удивила. Она была дорогой, но при этом рваной — что рубаха, что верхнее платье, что душегрея. Даже волосник оказался с прорехой, но так, чтобы волосы все-таки не торчали, и кика на этот раз темная.
— Ай, матушка, расшиблась-то как, — сочувственно и вроде бы не притворно сказала Наталья, аккуратно, чтобы не растревожить мою шишку, убирая мне волосы в косу.
— До крови? — насторожилась я.
— Милостивая помиловала!
Кто-то бил меня так, чтобы я потеряла сознание, но чтобы
