Вадим Козин: незабытое танго - Коллектив авторов

врачом на прииске «Чай-Урья». Условия жизни заключенных там были чудовищными, я не могу подобрать другого слова. На прииске работали свыше четырех с половиной тысяч заключенных, в основном по 58-й статье. Не было умывальников, постельных принадлежностей, одеял. Люди спали вповалку, не снимая верхней одежды, – если можно было назвать эти лохмотья одеждой, – обуви. В бане не мылись месяцами – это на горных-то работах! На полах и стенах палаток – лед. Уборные – одно «очко» на двести человек. Я, молодой врач из Ленинграда, просто-напросто поначалу впала в прострацию от всего увиденного. Однако надо было работать, спасать людей от неминучей смерти. Для амбулатории мне выделили пятиметровую ситцевую палатку, где температура зимой не поднималась выше минус двенадцати градусов. Даже медикаменты замерзали! Число больных доходило до восьмисот человек. Мои требования к начальнику прииска об улучшении содержания заключенных вызвали угрозы арестовать и отдать под суд за саботаж. И это меня-то, вольнонаемного работника. О каких же правах для заключенных могла тогда идти речь?! На зеков смотрели хуже чем на скот. Мне запомнился разговор с начальником прииска. Я спросила его, почему на Колыму не завезли коров, было бы молоко. Он не моргнув глазом ответил: «Какие коровы? Здесь нет ни подходящих помещений, ни корма!» Про людей я, естественно, спрашивать не стала. Заключенные проводили в забое по 12–14 часов, терпя издевательства, унижения и побои. А на обед им давали воду, заправленную ржаной мукой. Во время войны мы, ленинградские блокадники, называли это пойло «тяжелой водой». Поглощали его заключенные на ходу. Ни столов, ни скамеек им не полагалось. Дистрофия, пеллагра, цинга, в итоге необратимый распад белка и – смерть, жуткая, страшная, когда жертва теряет человеческий облик. Чуть легче бывало летом – ягоды, грибы, отвар из хвои стланика ставили на ноги некоторых «доходяг». Но и тут без мерзости со стороны лагерного начальства не обходилось. Однажды, помню, собрали заключенные целую бочку брусники для цинготных больных. Так молодые сытые «вертухаи», глумясь, отобрали ягоду.

♦ Ф. Кульчицкий[17]:

Мой отец от раскулачивания (кулак – две коровы и лошадь!) подался в Донбасс, на шахты, – вспоминает ветеран. – Был он неграмотным, но обладал феноменальной физической силой, и работа нашлась. По доносу был арестован, судим и с 58-й «в кармане» оказался здесь, в смертном лагере, на руднике Бутугычаг. Спасла отца опять же огромная физическая сила. Отработав 14 часов в забое, он шел помогать вытаскивать из бараков трупы замерзших. Ведь было как? Утром при разводе на работу кто-то не вставал с нар. Его не трогали. Если он не поднимался до конца смены, его считали умершим и выносили из барака. Чтобы убедиться, умер ли человек, надзиратель протыкал его грудь специальной пикой, причем протыкал трижды. Из некоторых бараков, вспоминал отец, ему приходилось выносить по тридцать человек за раз. Трупы не хоронили, складывали до весны тут же, у входа в барак, штабелем. За эту работу отец, неграмотный «шпион» десятка иностранных государств, получал дополнительную пайку – кусок мерзлого хлеба. Именно поэтому и выжил, он в этом свято уверен. Может быть, где-то заключенных и расстреливали, но не на Бутугычаге, там они просто замерзали.

В 1944-м, когда в Магадан был доставлен опальный певец, город был зажат не только сопками, но и сторожевыми вышками. Пароходы с заключенными встречали усиленные конвои с собаками. Была в Магадане и тюрьма – знаменитый дом Васькова.

♦ Анатолий Жигулин[18]:

Город Магадан был скучен, малоэтажен. Бросалось в глаза почти полное отсутствие на улицах какой бы то ни было растительной зелени. До пересылки Берегового лагеря тянулись долго, тянулись длинно – целый корабль людей привезти, полные трюмы! Пересылка была, естественно, на окраине, далее начиналась кочковатая болотистая низина и сопки…

Несколько месяцев после суда Вадима Козина, видимо, еще держали в Москве.

Этапировали его до «столицы Колымского края» долго, местному начальству лестно было хоть на недельку заполучить знаменитого певца в свою «епархию». И везде, надо полагать, «создавали условия», уж кормили нормально во всяком случае, должно быть, и охраняли соответственно. Ведь голодный, перепуганный артист не смог бы петь, а то и вообще голоса лишился бы.

В Ванине местное лагерное начальство, смекнув, какой капитал оно может приобрести в виде знаменитого певца-арестанта, в нарушение всех инструкций и предписаний решило оставить его у себя. Вызволять артиста поехала сама Александра Гридасова, депутат Магаданского горсовета, начальница Магаданского женского лагеря, жена всесильного и беспощадно жестокого начальника Дальневосточного строительного управления Ивана Никишова, в ведении которого находилась вся колымская лагерная империя. Вадим Алексеевич был посажен на пароход «Советская Латвия», ему были выделены сопровождающий, отдельная каюта, в виде особой милости оставлена одежда и, сверх того, разрешено взять с собой два чемодана личных вещей. Что ж, сердце не камень даже у гулаговского начальства! Да и в бухте Нагаева именитого заключенного встречали не так, как обыкновенных этапников. Персонально за ним была выслана легковая машина. Понятно, что за всеми этими привилегиями стояла Гридасова, его «ангел-хранитель». В тот же вечер она заставила его выступать перед избранной публикой, то есть лагерными начальниками и членами их семей. Но об этом ниже.

Начальник Дальстроя

О том, что собой представлял тогда Дальстрой, и Магадан в частности, можно прочитать в книгах В. Шаламова, Е. Гинзбург, 3. Лихачевой, А. Жигулина, других узников сталинского режима. Я же здесь расскажу о начальнике Дальстроя И. Ф. Никишове, ибо герою моей повести довелось иметь с ним дело. Иван Федорович Никишов – человек своего времени. Батрак Грузчик в царицынском порту. Первая мировая война, призыв в действующую армию… Заамурская дивизия, позднее – служба на границе с Персией. Революция. Служба в Красной армии. Закавказье. Подавление кулацких восстаний. Снова служба на границе. Первая крупная должность – начальник пограничного округа в Азербайджане. В 1938 году возглавил Хабаровское УНКВД, в следующем году был назначен начальником Дальстроя и прослужил в этой должности до 1948 года. Так сказать, долгожитель системы. Личность весьма и весьма неординарная, генерал сумел так поставить работу Дальстроя в годы войны, что в 1945 году его удостоили одного из высших полководческих орденов – Кутузова 1 степени, а возглавляемый им трест в феврале 1945-го был награжден орденом Трудового Красного Знамени. Иван Федорович ругался матом, не чурался рукоприкладства, но зеков расстреливал гораздо меньше, чем один из его предшественников, зловещий Гаранин, и вообще при случае мог сыграть роль «отца-командира». Не был лишен и поползновений к меценатству, впрочем, этим охотно занималась его