Серые пятна истории - Лев Альтмарк

– С чем пожаловали, братцы? – спрашивает, а сам платочком утирается и обвислые усы пытается торчком поставить – ведь раньше они были пышные и молодецкие, но от слёз совсем поредели и опустились.

– Благослови нас, батюшка, на написание нового государственного гимна, – молвит Михалков, – а то правительство требует от нас, и мы не знаем, с чего начать.

– А сам-то ты кто таков, что за такой непосильный простому смертному труд взяться хочешь?

– Поэт я детский, стишки пишу для советских деток. Вот про дядю Стёпу милиционера написал…

– Для советских деток? – переспросил Горький и залился горькими слезами. – Жалко мне их, горемычных…

Поплакал он вволю, а писатели стоят молча, с ноги на ногу переминаются, боятся оторвать человека от такого благородного занятия. Только по сторонам глазами зыркают – чем бы поживиться, пока хозяин не видит.

– А что ты ещё можешь? – спрашивает Горький.

– Могу с вождями дружбу водить. С теми, что были, что есть и что будут.

– Врёшь поди? – усомнился Алексей Максимович. – Это же такая сложная дипломатия – для всех хорошим быть и со всем, что они скажут, соглашаться! Даже у меня, великого пролетарского писателя, такое не всегда получается.

– А я могу, – сказал Михалков, – только дайте наводку, как этот злосчастный гимн написать, но так, чтобы при случае его легко можно было переделывать в русле меняющейся политики партии и правительства…

– Это тебе, брат, не про милиционеров сочинять, – задумался Горький, – но так и быть, подскажу. Возьми-ка ты наш старый гимн «Боже, царя храни…» и поменяй одно лишь словечко «царя» на «Владимира Ильича». Ну, и подрифмуй, конечно. Такое прокатит…

– Не-е, не прокатит. Во-первых, сейчас директива есть, что бога нет, а во-вторых, и Владимира Ильича тоже нет – умер наш благодетель ещё в 1924 году.

– Да ты что?! – изумился Горький. – А я и не знал… Твердили же, что он и его дело бессмертые! – И залился новыми слёзами. – Видно, и здесь наврали…

Снова подождали писатели, пока тот проплачется.

– Сейчас Сталин в стране рулит, – вздохнул Михалков.

– Его и зарифмуй, – легкомысленно отмахнулся Горький, – какая тебе разница, кого рифмовать? Придут за ним Маленков, Хрущев, Брежнев – тебе не один хрен?

– Понял, – кивнул головой Михалков и скомандовал остальным писателям: – Всё, пошли отсюда, братва, аудиенция закончена.

– Ну, куда же вы? – захныкал Горький. – Небось, подарки мне от советского правительства привезли, а отдавать не хотите. Не позволю заныкать, я вас насквозь вижу!

Но писатели уже вышли из комнаты, прихватив тайком кое-что из хозяйского. Последним выходил Михалков, который всё же обернулся и язвительно заметил:

– А бога всё равно нет, Алексей Максимович. Плачь не плачь, ну нет его, и амба! А гимн на все века мы напишем и без вашей помощи, уж не обессудьте…

Пабло Неруда и Назым Хикмет

Одно время в СССР очень любили привечать иностранных поэтов, но не более, чем по одному из каждой страны. Такова, наверное, была разнарядка сверху. Притом иностранный поэт обязательно должен был носить титул «прогрессивного», и было бы совсем неплохо, если бы он за свои взгляды сидел какое-то время в тамошних застенках. К поэтам из наших национальных окраин, писавшим свои стихи не на русском языке, мы тоже относились неплохо, однако почести им были пожиже, потому что они не сидели за политику, а значит, не так высоко котировались на пропагандистском рынке, особенно для зарубежной общественности.

Большой популярностью пользовались некогда чилиец Пабло Неруда и турецкий поэт Назым Хикмет. Вряд ли у себя дома они были широко известны и любимы местной читающей публикой, но в СССР их обязан был знать каждый пионер, и их портреты нередко можно было встретить в школьных кабинетах литературы и даже в райкомах партии среди советских государственных и партийных деятелей.

На какие шиши они существовали у себя дома, никому не известно, но в СССР они жили на широкую ногу, отдыхали в партийных санаториях, питались только в ресторанах и при этом не уставали твердить, что и дня прожить не могут без своей горячо любимой покинутой родины. Так требовалось для пущего имиджа.

Однажды Пабло Неруда и Назым Хикмет даже поспорили, кто из их больше любит свою землю, не забывая при этом новой родины, приютившей, накормившей и сделавшей их широко известными.

– Знал бы ты, какая у нас хунта кровожадная! – охал Пабло Неруда. – Как увидит, что простой человек идёт по улице, сразу хвать его и в застенок. А там его пытают до смерти, и труп выбрасывают на свалку!

– Зачем? – удивлялся Назым Хикмет.

– Просто так. Чтобы не испытывал симпатий к Советскому Союзу! – Этот аргумент был определяющим в доводах чилийского поэта. – Любой нормальный человек просто обязан любить Советский Союз! Даже рискуя жизнью. Но и не забывать родную землю.

– А у нас в Турции… – Тут Хикмет запинался, потому что давно уже не был на своей многострадальной родине и даже не помнил, кто там правит и насколько кровожаден нынешний режим. – И всё равно, так любить Советский Союз, как его любят простые трудовые турки, не может ни один народ на земле. И братский советский народ отвечает им взаимностью.

– И нам тоже отвечает взаимностью, – не сдавался Пабло Неруда. – Бывало, захожу в Центральный Комитет, а меня тут же хвать и давай целовать. Я говорю: «Хватит, Никитич, на нас люди смотрят!», а он продолжает…

– Стоп! – подловил его Назым Хикмет. – Какой Никитич? Главного же русского зовут Леонидом Ильичом!

– Да я не про него, я про завхоза! Тоже большой любитель целоваться с мужчинами…

– Не-е, ниже секретаря ЦК я себя целовать не даю! – находит лазейку Назым Хикмет. – А больше всего я ценю поцелуи простых турецких девушек из отдалённых горных селений. Вот, помню, был случай лет двадцать назад…

Тут разговор переходит совсем в другое русло, никак не связанное с любовью к родине и простому народу. Поэты оживляются, вспоминают героическую молодость и подвиги на совсем другом фронте, а потом, в соответствии с русской традицией, которая им пришлась по вкусу, отправляются в дорогой ресторан выпить по рюмке водки под икру и расстегаи…

Процесс идёт. Мы любим прогрессивных поэтов, особенно из далёких стран. И они нас любят – никак не меньше, чем мы их. А может, ещё и больше…

Сальвадор Дали и Кукрыниксы

Великий испанский художник Сальвадор Дали при всей своей экстравагантности и непредсказуемости был в душе последовательным и убеждённым поклонником социалистического реализма. Правда, понимал он его по-своему. Парадные портреты с чугунными победителями соцсоревнования и свинарками, душащими своих подопечных железной пролетарской хваткой, конечно, любого здравомыслящего человека ввергнут в транс и потерю ощущения реальности. Именно это и давало настрой Дали для создания сюрреалистических полотен и навевало глубочайший смур, во время которого мозг рождал самых жутких и желаемых монстров.

Наиболее кровожадными и абсурдными по тематике – а Дали знал в этом толк! – ему казались сатирические картинки Кукрыниксов, очень популярные и тиражируемые миллионными копиями в СССР. Их ненависть к Западу и какая-то ирреальная тяга к самоуничтожению могли служить наглядным пособием для каждого начинающего сюрреалиста. Посему Дали решил встретиться с человеком, носившим этакую вычурную даже для самого крутого отморозка фамилию.

Каково же было его удивление, когда это оказался не один человек, а целых три старичка довольно благообразной наружности и напрочь лишённых даже минимальной экстравагантности.

– Здорово, мудаки! – старательно выговорил он подсказанное его русской женой Галой приветствие. – Как дела? Я ваш коллега по живописи Сальвадор Дали.

Старички переглянулись и ответили в один голос:

– А у вас советский паспорт есть?

– Какой паспорт?! Мой паспорт – мои работы!

– Я, кажется, знаю, кто это, – оживился один из старичков, – это сумасшедший, который сбежал из психушки. Его одолела мания величия.

Выглядеть сумасшедшим для Дали было вовсе никаким не позором, а наоборот частью имиджа.

– Я хотел бы поделиться своими замыслами и заглянуть на вашу творческую кухню!

– Кухню?! – ахнули снова старички. – У нас холодильник пустой, сами впроголодь живём…

– Я не обедать пришёл, – ухмыльнулся Дали. – Я сам могу кого угодно накормить в любом ресторане. Мне интересно проникнуть в ваши творческие планы…

Старички надолго задумались, и один из них изрёк:

– Он шпион иностранный – планы выведывает…

– И жрать почему-то не просит, а даже предлагает угостить, – прибавил второй. – Так нормальный советский человек никогда не поступит!