Крепостной Пушкина 2 - Ираклий Берг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вот Прошка и приглядывался, учился. Парень всерьёз считал, что я обладаю какими-то особенными знаниями, которые ни один человек в здравом уме другому не скажет так, за здорово живёшь. Но постепенно, за верную службу, могу показать. Нужно только следить и вникать. Да спрашивать не стесняться, если хозяин дозволяет, конечно. Я дозволял, и не только деловые вопросы, в свою очередь изучая столь интересный образец нижегородского крестьянина.
В то что Земля круглая он поверил мне на слово, не проявив особо удивления. Хозяин сказал — значит круглая. В то что я не хочу жениться второй раз без любви (менее стандартной «отмазки» не нашёл, каюсь) — не поверил совершенно. Всё допытывал по ком страдаю. Замечание, что представление о красоте у всех разное, и ваши крестьянские красавицы для меня не совсем красавицы, выслушал, но не воспринял всерьёз. Довёл до того, что я вспылил и высказался в духе «все бабы — дуры, а у меня дел много». Вот на это он покивал довольно головой, мол, сейчас правду слышу, теперь верю. И тут же добавил, что жениться всё равно нужно. Появление в доме Ульяны оценил одобрительно, но только улыбался в бороду. Еще раз лишь только мы затронули вопросы полов, и то краснею как вспомню. Дело было по возвращении с Макарьевской ярмарки, когда внезапно Прошка отпустил совершенно непечатное слово в адрес одного помещика, Развозжаева, любившего беседовать с крестьянами об их трудном житье-бытье. Подходил, расспрашивал как мог со своей барской колокольни, что-то записывал в книжечку, да важно кивал.
— Это за что ты его так приголубил? — изумился я, впервые услышав неприличное слово от всегда вежливого Прохора.
— Так ведь ***** и есть, как ещё говорить? Ходит, смотрит, кто пропился выискивает.
Я сперва ничего не понял, но, поняв, ужаснулся. С точки зрения помещика, он изучал мужицкий быт. Как я это понимал. Может книжку пишет, а может ещё что. Культурный человек. С точки зрения Прошки, сей мудрый муж был содомит, специально ищущий попавших в беду крестьян, кого обворовали, кто пропился, кто поторговался в убыток и не знает как на глаза родным показаться. Зачем? А чтобы предложить выручить из беды за самую малость. Признаюсь — был потрясён. Позже я навёл справки о том помещике и, к удовольствию моему, Развозжаев оказался примерным семьянином. Переубедить Прошку я попытался, но здесь он упёрся. Раз ходит и «в душу лезет», значит дурное на уме. Что именно — ему, Прошке, «ясно».
Подумав, я понял вот что. Деление на своих и чужих много серьёзнее чем кажется. Я воспринимал «своими» людей вроде Пушкина, образованную Россию, а внешний вид — так, маскировка. Переодеться и такой же как они, всех делов. Но меня воспринимали своим как раз крестьяне, а «благородий» — нет. И каким бы я не был, для них я свой больше любого барина, самого распрекрасного. Нет, разумом я это знал, но не прочувствовал сразу. И барин для крестьянина — чужой, значит опасен и полон пороков.
Получение мной вольной грамоты, имело своим следствием решение вопроса о будущем Прохора. Купить его было нельзя, ни крестьяне, ни купцы не имели права владеть крепостными. Попасть в ряды дворянства, после чего уже выкупить нужных людей у Пушкина, казалось самым логичным. По итогу встречи с государем, вступление в ряды славного благородного сословия откладывалось, и я не понимал на сколько. Следовало исходить из того, что насовсем. Или на годы. Хотя, царь мог отложить всего на месяц-другой, и пожаловать за некую службу. Смешно, но я поторопился отбросить план «Демидов», вполне возможно, что государь сам мыслил в сходном направлении, только по-своему. В стремлении подражать Петру вполне вписывалась идея покровительства «талантливому мужику», если тот действительно докажет способности. Помочь ему разбогатеть и получить заодно карманного Креза, готового выкладывать крупные суммы тогда, когда неудобно беспокоить казну. Свои личные деньги у Романовых были серьёзные, но и расходы там огромны. Дворцы, штаты, балы, праздники, обязательные подарки, приданное царевнам, содержание братьев и сестёр, дядюшка и тетушек, как расписал Павел Петрович, покупка новых земель и драгоценностей, помощь вечно нуждающимся офицерам, да мало ли чего. Вынуть из своего кармана миллион государь мог в любой момент. И два мог. И пять, но уже со скрипом. А что если не из своего?
— Ну так что, Прошка, пойдёшь ко мне на службу?
— Ежели барин дозволит, отчего не пойти.
— Дозволит. По сути ничего для тебя не изменится. Делами Сергеевича как и прежде буду я заниматься, а значит и ты. Но раз я человек теперь вольный, то положено тебе жалование. Сколько хочешь?
— Мне и так всего довольно, хозяин.
— Вот глупость сказал. Довольно ему. А оброки за тебя кто платить будет? То я вносил, а теперь?
— Таперича…да, хозяин, виноват. Ну так давай на оброк ещё и будет.
Бескорыстностью здесь и не пахло. Крестьянин за копейку удавится, очень тяжело им даются они, копейки эти. Тут иное. Во-первых, привычка прибедняться. В мое время любили повторять, будто большие деньги любят тишину. Здесь тишину любят деньги небольшие. Мое расточительство вызывало у крестьян шок и опасения. Во-вторых, привычка не лезть поперёк батьки, в роли которого сейчас был я. К чему гадать, наверняка ошибёшься. Скажешь меньше чем хозяин дать хочет — прогадаешь, назовёшь сумму больше — как бы совсем без ничего не остаться. Хозяин должен быть доволен и справедлив! Доволен тем, что работник скромный и честный, а справедлив тем, что не обидит. В-третьих, Прошка резонно рассчитывал на определённую сумму по окончании «обучения», так было принято, и брать сейчас всё равно что у самого себя из той суммы. Хозяин не дурак и всё сосчитает. Зачем же спешить? Еда есть, постель имеется, чай с баранками — пей сколько влезет. На расходы свои тратить? Нет. Лучше денежку приберечь.
— К тому говорю, Прохор, что сам видишь как всё кругом происходит. Случись что со мною, и как тогда? Тысячу серебром положу в год. Барину твоему скажу, что сотню. А ты уж сам решай.
Прошка опешил, но быстро оправился и кивнул. Алчного блеска в его глазах не было, но виделся интерес. За что и ценен.
Чем больше я вникал в нюансы текущей жизни, тем больше убеждался в том, что люди этого времени очень сильно отличались от моего, и не в одном образовании дело. Весь уклад, образ мыслей, представление о грехе, что хорошо и нехорошо, отношение к смерти
