Заполье. Книга вторая - Петр Краснов

Хотел было Левина позвать, но тут же раздумал: к первоисточнику надо, а им мог быть, скорее всего, только сам Воротынцев. И еще одно всплыло, вразумило: если стратегию менять, о чем подруга проболталась, то чего лучше завод подставить… да, поссорить с важным поставщиком, трудностей всяких нагородить ему, а тем паче инициаторам сотрудничества из правления концерна. Убытки, протори возможные заводские сущий пустяк, когда столько бабла спекулятивного будущего на кону стоит…

Некогда было удивляться всем изыскам вполне вероятной интриги, тут же набрал номер шефа. Ответила Елизавета — с грудной воркотцой нежной, и он сразу вспомнил ее всю, представил себе. Сказал, что надо бы срочно переговорить и встретиться с Леонидом Владленовичем. «Срочно? Но он же улетел еще утром… да-да, в столицу. На сколько? Дня на три ли, четыре, точно сам не знает… А что, проблемы?» — «Они самые, Лиза, без них не живем. Но не буду вас огружать…» Скучает сидит, женские журналы листает, наверное, их сейчас прорва какая-то объявилась, все киоски позабиты цветастой пустотой этой — пустоту другую заполняющей…

Совпаденье, нет? Воротынцев отбывает, и тут же ответсекретарь статью в зубах приносит — как пес верный, с порученьем посланный. А у хозяина его случайности если и бывают, то больше метафизического свойства, под настроенье экспромтом может всякого наговорить. Хотя совсем уж пустыми импровизации эти назвать нельзя, есть там некое ядро, как не быть…

Не случайность, скорее всего, и потому ходу статье давать нельзя. Правду же наверняка знают многие правленцы, вот только довериться некому, расклад мнений средь них ему неизвестен, считай, и застольные симпатии-антипатии ничего, конечно, тут не решают: посидели-выпили иногда, покурили-поговорили… Ах да, Народецкий! Добрый малый Слава, секретарем и подавалой у шефа бывший и вполне ему преданный, — вот кто должен знать, юридическую службу банка и концерна теперь возглавляя, все тонкости отношений, по должности обязанный распутывать, запутывать по мере надобности тоже.

В разъездах по городу, ответила некая сотрудница — почти мужским басом, как нарочно Елизаветиному образу противопоставясь, даже темные волоски на морщинистой верхней губе обнаруживши в базановском воображении, этакая тертая бабеха с тяжелым взглядом то ль адвоката, то ли следователя, без разницы, все и всякие изнанки человеческих жизней видавшая-перевидавшая, в многолетних изматывающих распрях и сутяжничествах, человеческих тож, погрязшая — а ведь девчушкой-первоклашкой некогда была… Будет когда? Так ведь начальство нам не докладывается, мил человек…

Безошибочно угадала, что ему и так можно ответить.

Кто знает всю ситуацию до донышка, так это неизвестный ему директор завода, с год как заступивший место старого зубра Никандрова, не пожелавшего подогнуться под министерские и местные власти и раздербанить производство, а теперь, по слухам, негласный совет «красных директоров» возглавившего. Новый же и молодой оказался погибче, как-то сумел вот связи страховочные заиметь и основные цеха сберечь, заказы выбить им… Карманова послать к нему, тот разведает.

Николая не нашлось уже, не любил засиживаться в редакции, вольный поиск предпочитая; и Базанов в комнатку другую заглянул, где Ермолин с Сечовиком обитались, кивнул Михаилу Никифоровичу: зайдите. Придется его попросить, больше некого.

— Да он что… он совсем охренел?! — Сечовик и до середины не дочитал статью, заглянул в концовку. — Этот Надеждин? Я ж Абросимова знаю немного, не тот человек Вячеслав Алексеич, чтобы…

— Вот как? Да вы дочитайте прежде…

— И откуда эта дрянь? — уже гневно вопросил, пробежав глазами до конца, потряс ею в воздухе Сечовик. — Принес кто, прислали?

— Есть источник…

— Акционировались, да — так ведь заставляют! И чтоб это в нашей газете?! Одно дело — ложь, а другое… Что Леонид Владленыч скажет? Они ж однокашники, связаны с каких пор, вроде даже семьями дружат!

— Да все ясно, Михаил Никифорович… ясней некуда.

— Нет, но кто это мог, кто такой Надеждин, паскудник этот?!

— Смогли… — Не стоило посвящать его во все, самому бы до конца разобраться… да и есть ли он, конец? — Вот что попрошу вас: снимите-ка мне копию на ксероксе. Только не у Левина, а у Лили, и незаметно. Сделаете — принесите сразу.

— A-а, так вот оно откуда надуло…

— Все-все, Михаил Никифорыч… остальное — потом. И строго между нами.

Под Воротынцева клин, теперь-то хоть с этим вполне понятно. Но и его же, Базанова, под удар подставляют, хотели подставить, вернее, им прикрыться — некие, в то же время на него виды имея? Это-то как понять? Или уж так уверены в силе своей, в том, что могут защитить его перед шефом, прежней власти уже не имеющим?

Обольщаться ни в каком варианте не стоило, он для них — расходный материал, и только. А как таковой он может быть более или менее ценным, даже дорогим, но оставаться все тем же материалом. С ним уверенно и, надо признать, достаточно точно играют втемную, учитывая все его психологические и прочие параметры, — если бы не некоторые случайности хоть с тем же Сечовиком теперь или вчера с подругой. Если б не единица поселянинская, по убежденью Лешки — Божья в его формуле «эн плюс единица», где «эн» — наиточнейшие расчеты человеческие. Играют на заведомое опережение, где он всегда будет в лучшем случае запаздывать с реакцией, сиречь вчистую проигрывать и все больше подпадать в зависимость — от них, разумеется. И единственное, что тут можно противопоставить, это знанье, информация, осведомленность. Не считая, заметь себе, сугубого умения ими пользоваться.

Опять набрал номер Народецкого и через пару гудков длинных услышал бархатное, несколько вальяжное: «Вас слушают…» Хорошо бы — без «жучка», усмехнулся себе Иван, так ведь и это совсем не исключено теперь, вспомни настройщика программ компьютерных… бабки там, грандиозные бабки, а значит, все возможно. И голоса, как различны голоса, их разновидностей, как кажется, неизмеримо больше, чем человеческих типов вообще, ибо человек-то, в сущности, искусственен, тем или иным, частенько поточным воспитаньем выделан, а вот голос его, любого, природен, а потому неповторим… Но — внимательней сейчас, не проговорись, даже если все подозренья твои и опаски не более чем чушь собачья нервная.

— День вам добрый, Слава. Беспокою вас из газеты нашей беспокойной я, Иван. Впрочем, не по тревоге какой-то, не сглазить бы.

— Добрый день, слушаю вас.

— Да встретиться хотелось бы, уточнить кое-что в статье второй вашей… не против? Хотел бы нынче и к Леониду Владленычу заглянуть, комментарий получить по некоторым аспектам ее…

— Не заглянете, в Москве Леонид Владленович.

— Вот я и говорю: хотел бы, а… — Раз уж начал не доверять телефону, то и дальше следуй тому, разговор-то с кроткой Елизаветой уже имел место… в чьей-то записи место, может статься, так что валяй дурака до конца. — А он улетел, к сожаленью. И скоро будет?

— Ну, в выходные, может быть, не позже. Поскольку в понедельник заседание правления. Важнейшее, могу сказать вам, Иван Егорович.

— Да-а?

— Да. Вы даже представить себе не можете, насколько важное. Так что если не очень срочно, то не беспокойте его. Но все это только для вас я сказал.

— Спасибо. А я, можете считать, не расслышал. Так мы встретимся — где-то, скажем, после обеда, часа в три?

— Что ж, звоните, Иван Егорович. Я надеюсь быть у себя. Будь, Слава, будь. Ты тоже, сдается, даже не представляешь себе ценности всегда у тебя имеющегося, тебе врожденного блага — быть у себя, в себе.

Вот и фабула подколодная проявилась: накануне решающего заседания ударить — в газете своей, не где-нибудь, с незащищенного тыла. Решающего стратегию, скорее всего, если уж на слове этом и смысле запала даже подруга, из малых сих и скудоумных… да, и не та ль это ситуация обещанная? Победу им обещающая, выходит, а ему — в известном обговоренном случае — реабилитанс полный, окончательный в их глазах и с заработанным грандприварком. Просчитали почти все, ничего не скажешь, наверняка и другие приуготовлены команде Воротынцева контраверзы, и не позавидуешь ей.

И другой давно напрашивается вопрос: но зачем так уж нужен им он, провинциальный журналист Базанов, совсем даже не из их стада, вернее — стаи? Сколько ни тасуй догадки с доводами, а получалось одно: как местный, ни много ни мало, авторитет политический, пусть неразвернутый пока, в потенции, за которым пойдет в случае чего весьма-таки немалое число людей, электоратом обзываемых и всячески обираемых; иными хоть сколько-нибудь ценными качествами и возможностями он уж точно не обладает. Бросить если предвыборный клич, масштабной агиткой подкрепить — пойдут люди, да еще и от коммуняк часть их оторвать-урвать можно, и от власть в прямом и переносном смысле имеющих… «третья сила», да и только. На нее расчет у предусмотрительных покровителей, на политическое обеспечение их целей, без которого им уже завтра никак не обойтись, и намеки на то с их стороны уж дадены, только согласись. И тогда и с депутатством думским проблем особых не будет, а значит, и со всякого рода и вида лоббированьем всякого вида и рода интересов… как, ты не согласишься? Ну да, сразу нет конечно же, ежели по кратчайшей попробуют прямой. А вот если по хорошо изученной и освоенной этими доками спирали сужающейся и нисходящей, основательно детерминированной, обусловленной всяческой общественной в первую очередь нуждой, интересами дела, ну и твоими тоже, как носителя его… Оглянись, оглядись получше кругом, логика спирали этой обыкновенно сильнее человека, и тебе-то с ней бороться совсем уж не с руки, ни к чему. Нет уж, делай то, что должно, что умеешь лучше других, и пусть будет что будет, как умными, не тебе чета, людьми говорится.