Пасторский сюртук - Свен Дельбланк

— Матушка Ханна, милая, зачем же вам валяться на полу и ползать на животе как дурочка?

— А это не от генерала?

— Нет. Всего-навсего побирушка.

— Да? Жалко.

Ханна поднялась на ноги, отряхнула юбку, поправила белый платок, как прежде свирепая и внушающая почтение. Потом зевнула и слегка потерла глаза.

— Ну что ж. Делать нечего — заходите, коли пришли.

Побирушка разом вышла из задумчивости, оживилась и затараторила подобострастно:

— Господи, добрый, сладчайший, слишком уж доброе да христианское приглашение, слишком вы добры к старухе побирушке.

— Молчите да не принимайте все на свой счет. И по деревне языком не мелите про это. Слышали? Здоровьишко у меня не шибко крепкое, вот в чем дело. Накатывает временами ни с того ни с сего.

— Боже сохрани, добрая женщина. Боже сохрани. Только хорошо бы что-нибудь в котомочку положить…

— Погляжу, что найдется в кладовке.

Побирушка вошла в комнату, с котомкой в руке, сделала книксен и довольно неуклюже поклонилась. Крепкая бабенка, мужиковатая, с виду не особенно исхудалая. Из складок надвинутого на лицо платка торчал чуткий, подрагивающий нос.

— Издалёка идете?

Побирушка подскочила как ужаленная и вскинула голову, потому что именно оттуда, сверху, на нее лавиной обрушился громовой бас Длинного Ганса. На мгновение она замерла, как охотничий пес, и вдруг задрожала всем телом. Котомка упала на пол. Побирушка нервно потерла сильные загорелые руки.

— Господи Иисусе. О-ох. Стало быть, это правда.

Герман вздохнул. Неужто и с побирушкой сейчас припадок случится? Весь мир нынче как подменили.

— Господи Иисусе. Алой. Птица Феникс. Оказывается, все чистая правда. Самое малое — семь футов, а? Нет, длиннее, куда длиннее.

Дрожащими руками побирушка ощупывала голое тело Длинного Ганса, опасливо оглаживала, пощипывала. Ганс, который ужасно боялся щекотки, фыркал и давился от смеха.

— Господи Иисусе, — бормотала побирушка, — теперь Ты отпустишь Твоего слугу с миром. В жизни я ничего подобного не видывал.

Ханна некоторое время смотрела на эти восторги хмурая, как грозовая туча. Потом подошла и уполовником огрела побирушку по голове.

— Стыда у тебя нет. Ишь, липнет к парню прямо на глазах у пастора.

— Ой, да что вы, ради Бога не обращайте на меня внимания, — смиренно пролепетал Герман.

— Прочь лапы от моего сына!

— Милая, хорошая, дай я только… Одну минуточку, а?

— Ну слыханное ли дело?! Ты что, кочерга этакая, похоть свою обуздать не можешь на старости лет? Ума решилась? По-твоему, Иоганнес ничего получше не найдет, чем старая побирушка?

Ханна вцепилась побирушке в кофту и рванула что было мочи, зацепив в спешке и платок. В лачуге наступила мертвая тишина. Под платком обнаружился пудреный армейский парик с жесткой косицей.

— Господи помилуй! — воскликнул Герман. — Никак фельдфебель!

— Ба! Это надо же! Пастор, вы ли? Старые знакомые, а? Славно, славно. А ты, бабка, не шуми. Я фельдфебель доблестной армии Его величества.

Ханна вмиг преобразилась, распустила лицо в деланно кроткой улыбке и осела в подобострастном реверансе. Пальцы судорожно свивали веревочкой фельдфебелев платок.

— Виновата, ваша милость, простите меня, неученую… Я вправду знать не знала. Покарайте меня, побейте…

— Ладно, ладно. Хватит болтать. Это ваш сын, а? Длинный который. Ну, отвечайте.

— С позволения вашей милости…

— Так-так. В жизни ничего подобного не видывал. Как тебя звать, парень? Отвечай.

— Иоганнес Турм.

— Славно. Славно. Ты зачислен в лейб-гвардию Его величества. Фланговым будешь. А может, и капралом. Нет, в жизни не видывал ничего подобного. Этакое сокровище.

— Я не хочу, ваша милость. Не гожусь я в солдаты, здоровье у меня чересчур слабое.

— Вздор! Вздор. Сколько ж в тебе росту? Без малого восемь футов, поди?

— Семь с ладонью. Но я в солдаты не хочу. Неужто не видите, какой я долговязый да тощий? Ведь сломаюсь пополам, как гнилая жердина, едва попробую шпицрутенов.

— Вздор. Пустяки! Королю нет дела до этого! Коли он найдет в оранжерее редкую орхидею, его, поди, вовсе не волнует, что через день-другой она завянет. Главное — она цвела. Верно я говорю?

— Боже, храни короля, — покорно пробормотал Длинный Ганс.

— Вот это дело!

— А нельзя его все ж таки отпустить? — умоляюще сказал Герман. — Ведь он правильно говорит. По слухам, великаны лейб-гвардейцы мрут как мухи по осени.

— Ха! А то я не знаю! Сам и мотаюсь по всей Пруссии, набираю рекрутов. Скоро в Германской империи вообще не сыщешь ни одного рослого мужика. А этот… Ого-го! Я даже мечтать не смел об этакой удаче. Король будет очень доволен. Наверняка даст мне офицерский патент. И дворянскую грамоту. Ты не рад, парень? А? Отвечай! И гордости не испытываешь?

— Храни вас Господь, ваша милость, — обреченно буркнул Длинный Ганс, утирая слезы лоскутным одеялом.

— Перестаньте! — крикнул Герман. — Ничего не выйдет! Вы не можете завербовать Ганса.

— Ха-ха! А вы шутник, пастор.

— Иоганнес от службы освобожден.

— Ха! Освобожден. Славно, славно. Вот это мне нравится. Смешно. Ха! Может, этот детина тоже вальдштайнский пастор, а? — Фельдфебель нервно хохотнул.

— Нет, но от военной службы он освобожден — как слуга генерала фон Притвица. Необходимая домашняя лейб-прислуга. Смотри Королевский указ о дворянских правах и свободах от шестнадцатого июня лета Господня тысяча семьсот шестьдесят девятого, параграф восьмой, пункт третий. Quo vide[15]. Чем вам и надлежит руководствоваться.

— Нет. Это неправда. Вы ведь просто шутите со старым служакой, а, пастор? Молодой шутник! Ха-ха! Вы ведь шутите?

Фельдфебель опасливо хохотнул и подолом юбки утер взмокший лоб. Но Герман был беспощаден.

— Отнюдь. Иоганнес — генеральский слуга. Спрячьте задаток в карман и отправляйтесь на ловлю в другие места. Эта дичь не про вас. Ступайте подобру-поздорову.

— Неужто правда? Старуха! Отвечай! И не дай тебе Бог соврать королевскому чиновнику!

Ханна тряслась как осиновый лист и бесперечь кланялась. Она опять готова была ползать на брюхе, хоть сейчас, хоть немного погодя. Разок прицыкни — и вот пожалуйста.

— Господи, спаси и сохрани… Только это правда. Не будь малый впрямь на службе у генерала…

— Генерал! Генерал… Это который командовал при Лейтене второй атакой? И шевалье де Ламот? Да? Славно, славно. Он наверняка сделает исключение. Отпустит парня от себя. Чтобы порадовать своего короля. Верно я говорю. Определенно отпустит.

— О нет. Думаете, Урия по своей воле пошлет Вирсавию в постель царя Давида{22}?

— Вон оно что. Черт. Может, потолковать с шевалье? Старый мой знакомец.

— А какой прок? В чем, в чем, а в амурах шевалье генералу не указчик.

— Ладно. Понял. Режьте меня без ножа. Топчите ногами старого служаку. Тридцать лет верой-правдой.

— Не раскисайте. Дело решенное.

Фельдфебель сел на край лохани и ударился в слезы.

— Ладно-ладно. Терзайте, терзайте старого солдата. Шесть крупных баталий и девять осад. Четыре почетных ранения. Кровавый понос и французская болезнь. Топчите меня, топчите. Режьте без ножа. Пора в отставку. Попрошайничать в Потсдаме на площади. Голод и подагра. Ладно-ладно.

Длинный Ганс от сочувствия рыдал взахлеб, утирая одеялом красные глаза. Зато Ханна опять осмелела. Фельдфебельские слезы смыли ее униженную покорность. Она терпеть не могла слезливых мужиков. И это королевский чиновник? Тьфу!

— Чего нюни-то распустили? Солдат вы или баба?

— Ладно-ладно.

Герман решил подбодрить вербовщика. Наклонился и снисходительно похлопал его по плечу.

— Courage, старина. Еще не все потеряно. Длинный Ганс не последний верзила в отечестве.

— Вы еще кого знаете? Да?

— В Фельзенхайне. Есть там настоящий богатырь, может, и не такой, как Иоганнес, но почти. Футов семь будет, ей-ей. Зовут его Эмиль Канненгисер.

Длинный Ганс вздрогнул, и Герман, чтобы утихомирить парня, положил руку ему на колено, похожее на здоровенный чурбак.

— Фельзенхайн. Канненгисер. Славно. Славно. Запомню.

— Только не делайте глупости, не расспрашивайте о нем в городке. А то удерет. Вы вот как сделайте. Каждый вечер около одиннадцати он украдкой пробирается в трактир «Красный гриф», повидать свою пассию, рыжую девчонку по имени Елена, пухленькая малютка, чертовски резвая… да… В общем, ошибиться невозможно. Высоченный мужик в темной одежде. Подкараульте его — и в мешок, без разговоров. Что бы ни кричал, вы не слушайте. Он врет как сивый мерин. Не обращайте внимания.

— Славно. Славно. Стало быть, он высокий, этот Канненгисер?

— Как майский шест.

— Славно. Славно. Еще Польша не погибла{23}. Прощайте, господин пастор. До свидания, мой мальчик. С Богом, мадам. Эгей! Олухи! Остолопы!