Бурная весна. Горячее лето - Сергей Сергеев-Ценский

Ливенцева не столько обидело это, сколько развеселило.

– А кто же у тебя командир батальона? – спросил он не без лукавства и услышал вполне обстоятельный ответ:

– Хотя же, конечно, считается так, что их высокоблагородие подполковник Капитанов, ну, однако, распоряжения идут от их высокоблагородия барыни.

Ливенцев рассмеялся и отпустил Коханчика.

Можно было вполне обойтись и без него: по ходам сообщения двигались в ту и в другую сторону солдаты, и всем им было известно, где находится штаб полка.

По дороге к блиндажу полкового командира Ливенцев узнал, что фамилия его Кюн.

– Как Кюн? Немец, значит?

Это было очень неприятно Ливенцеву, но спокойным голосом солдат-вожатый ответил:

– Точно так, похоже, что они из немцев.

– Может быть, латыш, а не немец, – вздумалось поправить этот ответ Обидину.

Ливенцев вздохнул и буркнул:

– Будем надеяться, что латыш.

Полковник Кюн был еще далеко не стар, – едва ли набралось бы ему пятьдесят лет; вид к концу дня имел не усталый, напротив – будто только что выспался; в светловолосом ежике на вытянутой голове седины совсем не было; человек рослый, молодцеватой выправки, он принял двух новых офицеров, явившихся в его полк, до такой степени наигранно любезно, что у Ливенцева в первую же минуту никаких сомнений не осталось – немец.

– А я вас поджидал, как же, – улыбаясь, радостно, как старший приятель, а совсем не новый начальник, говорил Кюн, когда оба они назвали свои фамилии. – Разумеется, бумаги о назначении приходят все-таки раньше, чем сами назначенные могут добраться, хе-хе! Транспорт, – вот где наша Ахиллесова пята!

– У нас много слабых мест и кроме транспорта, – попробовал вставить Ливенцев.

– О да, о да, разумеется, много! – весь сморщился и даже глаза закрыл Кюн, но ревниво за ним наблюдавший Ливенцев не нашел никакой горечи в этой мимике.

В петлице теплой тужурки Кюна небрежно торчал Владимир с мечами, – тот самый орден, о представлении к которому Ливенцева писали однажды приказ, но не послали.

– Ну что, как там в тылу, откуда вы приехали? – спросил Кюн с явным любопытством.

– В каком именно смысле, господин полковник? – не понял вопроса Ливенцев.

– Ну, разумеется, – настроения в обществе касательно войны в дальнейшем, и тому подобное! – с игривой улыбочкой уточнил Кюн. – «До победного конца» – как Меньшиков в «Новом времени» пишет?

– Есть и такие мнения, – тут же, как подстегнутый, немножко резко по тону, ответил Ливенцев.

Обидин же добавил:

– Но больше все-таки противоположных, что воевать мы едва ли в состоянии.

– Поэтому? – оживленно повернул голову от Ливенцева к Обидину Кюн.

– Выводы из этого положения всякий делает по-своему, – уклонился от прямого ответа Обидин, а Ливенцев вставил свой вывод:

– Все-таки все сходятся на одном: разговаривать о мире с немцами сейчас могут только одни мерзавцы!

– Хо-хо-хо! – добродушно с виду рассмеялся Кюн. – Это хорошо сказано!.. Ну что же, господа прапорщики, ведь вам с приезда надо бы хоть чаю напиться… Позвольте-ка, как бы это вам устроить?

– Мы уже пили чай, господин полковник, – сказал Ливенцев, – у командира третьего батальона.

– У Капитановых? Вот как?.. Как же вы к ним попали? Ори-ги-наль-ная пара, не правда ли? – с таким видом, точно приготовился рассмеяться, зачастил вопросами Кюн и брови поднял; но Ливенцев был вполне серьезен, когда говорил в ответ на это:

– Конечно, в третьем батальоне у вас, господин полковник, тоже может быть недокомплект офицеров, но мы очень просили бы нас назначить в какой-нибудь другой батальон.

– Как так? Они же вас, оказывается, чаем напоили, и вы же против них что-то возымели?

Кюн протянул это без видимой задней мысли, только с любопытством насчет того, какое же именно недоразумение могло произойти так вот сразу между новоприбывшими прапорщиками и четой Капитановых.

– За чай мы им, конечно, очень благодарны, но служить нам хотелось бы все-таки в другом батальоне… просто потому, что одно дело приватный чай и совсем другое – служба на фронте, – сказал Ливенцев все, что хотел, надеясь избежать этим излишних вопросов.

И Кюн оказался понятлив.

– Да ведь у нас офицеров только подавай, – помилуйте! – заторопился он. – Оба вы, как прапорщики, прошедшие школу…

– Я, господин полковник, из старинных прапорщиков запаса и школу проходил только на Галицийском фронте, – перебил Ливенцев.

– Тем лучше, тем еще лучше! – продолжал Кюн. – Поэтому оба вы и получите у меня роты, но-о… в новом моем батальоне, в четвертом, а не в третьем.

– Очень хорошо, – сказал на это Ливенцев.

Обидин же отозвался застенчиво:

– Не знаю, господин полковник, справлюсь ли я?.. Мне бы лучше сначала полуротным.

– Ну-ну, полуротным! Вас полуротным, а зауряда ротным? – удивился Кюн и добавил: – И разве вы не знаете разницы между окладами ротного и полуротного?.. Ничего, подучитесь… Вот ваш старший товарищ вам поможет, – кивнул он на Ливенцева, но тут же добавил: – Вы-то командовали, надеюсь, ротой?

– Так точно, господин полковник, – постарался ответить вполне официально Ливенцев.

В это время отворилась входная дверь в блиндаж, и снаружи ворвался сюда орудийный очень гулкий выстрел, а за ним с небольшими промежутками еще два, и Кюн, к удивлению Ливенцева, вдруг вскочил с изменившимся лицом, точно орудийные выстрелы на позициях были для него новостью.

– Что такое? Что такое, я вас спрашиваю?! – накинулся Кюн на вошедшего с кучей бумаг офицера, точно он был причиной пальбы.

– Постреляют, перестанут, – спокойно сказал офицер с бумагами, здороваясь с прапорщиками. Сам он тоже оказался прапорщиком, годами несколько постарше Ливенцева, который безошибочно угадал в нем адъютанта полка. Фамилия у него была простая – Антонов – и лицо простоватое, бесхитростное и несколько дней на вид небритое, должно быть по недостатку времени.

Кюн вышел в другое отделение блиндажа, к связистам, справляться, кто и во что стреляет, Антонов же успел за это время и узнать, что вот прибыли в полк те, кого поджидали, и шепнуть, что командир полка имеет особенность: не выносит пушечной пальбы.

– Вы шутите? Как так не выносит? – спросил Ливенцев.

– Не могу вам объяснить, как так это у него происходит, а шутить не шучу: я уж около него три месяца, и каждый раз, чуть только пальба, – такая история.

– Почему же он на фронте? – удивился Ливенцев.

– Потому что полковник имеет сильную протекцию, метит в генералы и здесь проходит стаж.

Ливенцев успел только многозначительно переглянуться с Обидиным, когда вернулся Кюн, да и поднятая было стрельба из орудий прекратилась так же внезапно, как поднялась.

– Это дурак Поднимов из аэропланного взвода! – обратился он к Антонову. – Ему захотелось показать, что он, как это называется, стоит на страже! Будто бы летели два неприятельских аэроплана, а он приказал по ним стрелять и отогнал… вот подите с такими! Почем он знал, что это неприятельские, а не наши? Да и летели ли они, или у него в ушах звон? Тоже – показывает старание не по разуму!

Ливенцев наблюдал этого нового своего командира с большим любопытством, стремясь догадаться, в какой именно отрасли военного дела проявлял себя такой любитель тишины, готовый отменить всякую вообще стрельбу на фронте, как совершенно излишнюю.

Блиндаж командирский был не только обшит кругом досками, но еще и оклеен обоями. Фигурные бронзовые часы старинной работы стояли на столе. Пол был дощатый, и соломенный мат для вытирания ног лежал у двери. Блиндаж хорошо проветривался, так что не чувствовалось сырости в нем, несмотря на сырую весеннюю погоду. Потолок из толстых бревен был тоже облицован досками и оклеен белой бумагой. Вообще за зимние месяцы тут было сделано все, что можно, чтобы доставить командиру полка возможные удобства.

Это заставило Ливенцева подумать, что будет за блиндаж у него, командира роты, которой ведь не было на позиции до последнего времени, и чем его можно если не украсить, то хоть несколько привести в удобный для жизни вид. Об этом он и спросил Кюна, взявшего уже в руки бумаги, принесенные Антоновым.

– Вы, прапорщик Ливенцев, назначаетесь мною ротным командиром тринадцатой роты, а вы, прапорщик Обидин, – четырнадцатой, – совершенно служебным уже тоном ответил Кюн. – Что касается блиндажей для вас, то они имеются налицо, в примитивном, разумеется, виде. И это уж от вас зависит как-нибудь их обставить, если вам удастся найти для этого что-нибудь тут в деревне.

– Я, признаться, не заметил как-то с приезда, велика ли деревня, – сказал Ливенцев, поднимаясь с места.

– Трудно ее и заметить, – улыбнулся ему Антонов, проворно пиша бумажки о назначении и ставя на них печати, – она почти вся сгорела и растаскана по бревнышку на блиндажи.

– Все-таки десятка два домишек, кажется, осталось, – добавил Кюн, подписывая эти бумажки. – Так вот, подите отдохните с дороги, господа, познакомьтесь со своими ротами, а завтра мне доложите. Кстати, они у нас стоят пока в резерве.