Письмо с этого света - Марианна Рейбо

Этот кошмар продолжался еще дней десять. А потом, когда Миши не было дома, в дверь позвонили. Думая, что это Алексик, я открыл не глядя. На пороге стояла моя мать. Под руку с Андреем.

20

Сколько мы стояли в дверях и молча смотрели друг на друга, не знаю. Мне показалось, не меньше часа, хотя на самом деле вряд ли прошло более нескольких минут. Первое, что бросилось в глаза, – мать как будто стала выше ростом. Болезненно худая, прямая как струна, она смотрела на меня сверху вниз, и под ее стальным взглядом сам я, казалось, становился все меньше и меньше. Потребовалось некоторое время, чтобы заметить и то, что она еще сильнее постарела. Ее истончившиеся, но по-прежнему густые волосы в высоком пучке стали совсем уж по-мышиному серыми из-за расползшейся седины, складки возле рта как будто стали глубже, а само лицо приобрело несвойственный ему восковой оттенок. Впрочем, не уверен, что перемена на самом деле была столь разительной. Просто я давно ее не видел – давно не по времени, а по насыщенности событиями, – так что теперь смотрел на нее глазами постороннего… а может, просто виноватого.

На Андрея я глаза перевел нескоро. Он тоже как будто вырос, но на меня не смотрел, устремив отсутствующий взгляд куда-то мимо, вглубь коридора. Он деликатно, но твердо отодвинул меня за плечо немного в сторону и все так же молча прошел в квартиру. Следом вошла мать, не обращая внимания на мои попытки что-то промямлить.

– Очень мило, – оглядевшись, сухо бросила она.

Это были первые слова, прозвучавшие с момента их появления.

Из комнаты, деловито потягиваясь, вышел как всегда недовольный кот, но, увидев незнакомцев, с резким мявом дунул в другой конец квартиры – прятаться в кладовке.

– Очень. Очень мило, – повторила маман, проследив траекторию его стремительного скока.

Она бросила сумку на подзеркальник и, не спрашивая разрешения, двинулась в ближайшую комнату.

– Мама, туда нельзя! Это комната Миши!

– Вот как? – Она остановилась, обернулась и снова в упор посмотрела на меня, так что я опять начал съеживаться под этим стальным, уничтожающим взглядом. – Значит, комната Миши. Замечательно. Просто великолепно. И куда же, позволь узнать, я могу пройти?

Ответа она ждать не стала и распахнула дверь в гостиную. Протестовать было бесполезно. Мать, больше не оборачиваясь в мою сторону, прошла по комнате, внимательно оглядывая обстановку.

– Ну, я смотрю, Миша хотя бы читает. Что ж, очень мило.

Она, все так же держа спину прямо, опустилась на краешек дивана.

– Может быть, чаю, – с хрипотцой выдавил я, стараясь смотреть на мать не прямо, а наискось, из четверти оборота.

– Благодарю. Не стоит беспокоиться. Я, с твоего позволения, посижу здесь немного и пойду. Не хочу мешать. Ведь, в сущности, кто я в твоей жизни…

– Мама, пойми, я…

– Нет-нет, зачем что-то объяснять. Все ясно и так. Ты у нас талант. Покорительница столичных вершин. А я, старая курица, вишу у тебя камнем на шее и не даю жить. И единственный способ. Избавиться от моего кудахтанья. Это взять и уехать. В ночь. Черт-те куда! Семнадцать дней!! Ни слова!! Телефон не отвечает!!! Все морги!!! Все больницы!!! Сволочь!!!..

Она уже не сидела, а в истерике извивалась у меня в руках, безуспешно пытавшихся ее успокоить. Все это время Андрей по-прежнему стоял в коридоре и, скрестив руки на груди, равнодушно наблюдал за этой безобразной сценой. Увидев его позу, я взбесился.

– Че стоишь истуканом! Воды с кухни принеси!

«Идиот! – с гневом подумал я про себя. – Сам ее притащил сюда и стоит, смотрит. Дебил».

Никак не отреагировав на мой выкрик, Андрей еще несколько секунд простоял все в той же позе, сверля мне спину неморгающим тяжелым взглядом. Потом развернулся и быстрым шагом вышел из квартиры, с грохотом захлопнув за собой дверь.

Этот неожиданный резкий звук оказался очень кстати – мать вздрогнула и тут же перестала рыдать. Она растерянно подняла покрасневшее лицо и взглянула сначала на дверь, а потом на меня.

– Я принесу воды, – тут же сказал я и быстро пошел на кухню. Воду я старался наливать как можно дольше, а когда, наконец, вернулся, мать уже совсем успокоилась и мирно сидела на диване. Не сопротивляясь, она начала потягивать воду из стакана, потом взяла меня за руку и мягким движением усадила рядом.

Довольно долго мы молчали. А потом она рассказала мне, как они меня нашли.

Прочтя мою записку, мать сначала подумала, что это какая-то дурацкая шутка. Она почему-то всегда первым делом думала, что ее разыгрывают. Когда умер отец, она тоже сначала отказывалась верить, убеждая себя и меня, что все это чья-то нелепая игра. Тогда я даже испугался, что она свихнулась. Если же дело касалось меня, то сначала в мой адрес звучало обвинение в идиотском розыгрыше, хотя за всю жизнь я ни разу ее не разыгрывал, и лишь потом, после долгих уговоров и путем заранее подготовленной аргументации мне удавалось привести ее непосредственно к решению проблемы.

И на этот раз, уверенная, что я жестоко ее разыгрываю, она в относительном спокойствии просидела до самого вечера и переждала ночь. По ее словам, она даже заставила себя уснуть, хотя, конечно, тревога внутри нее постепенно нарастала. Утром она уже по-настоящему запаниковала и начала обзванивать моих друзей, знакомых и, само собой, Андрея.

Узнав о моем исчезновении, Андрей был у нас дома уже через полчаса. Он несколько раз внимательно перечел записку, и по мере того как он читал, лицо его становилось все мрачнее. Потом он очень спокойно и холодно сказал, что попробует отыскать меня в городе, а мать тем временем пошла писать заявление в полицию.

Честная до наивности, она сразу же показала полицейскому мою записку и без утайки ответила на все вопросы. А тот, в свою очередь, узнав, что мне уже есть восемнадцать, отказался принимать у нее заявление –совершеннолетняя может ехать, куда хочет.

– Но… Ведь человек пропал… Вдруг с ней что-нибудь случилось… Телефон… не отвечает…

– Дело о пропаже заводится через трое суток. Но при наличии такой записки и это маловероятно. Тем более что сегодня уже среда, и это заявление никто раньше понедельника рассматривать не будет. Наверняка ваша дочь сама с вами свяжется в ближайшее время, – такой последовал ответ.

Однако беспомощное отчаяние женщины, видимо, не оставило равнодушным даже этого бескомпромиссного человека в форме. Во всяком случае, он все же связался с московским вокзалом и попросил выяснить, покупала ли девушка с такими-то именем и фамилией билет на один из вчерашних поездов до Москвы. Через некоторое время ему был дан положительный ответ.

– Вот видите, – удовлетворенно заключил сотрудник полиции, – все и разрешилось. Ваша дочь, как и сказала, отправилась покорять столицу. Не переживайте так сильно, сейчас это сплошь и рядом происходит.

Он достал пачку сигарет и, раскрыв, протянул посетительнице, но та лишь молча покачала головой.

– Не курите? И правильно делаете. Я тоже бросаю, – сказал он и тут же с удовольствием запыхтел вонючим дымом прямо ей в лицо. Но женщина, целиком погруженная в немое отчаяние, никак на это не отреагировала.

– Молодежь не признает ничего, кроме Москвы. Даже наш Питер, культурная столица страны, кажется им недостаточно продвинутой, – продолжал разглагольствовать страж порядка, откинувшись на спинку кресла и приподняв к потолку лоснящийся, гладко выбритый подбородок. – Подождите, сама объявится, куда денется. А телефон выключила, потому что стыдно, небось, что сбежала, вас не спросясь, да и укоры ваши слушать не желает.

Мать его уже не слушала. Она сдержанно поблагодарила его за помощь и встала, намереваясь уйти.

– Погодите, – остановил ее полицейский, – если ваша дочь не объявится в течении недели, приходите снова ко мне, я свяжусь с московскими службами. Если она куда-то собралась поступать, они быстро ее отыщут.

Но этого не потребовалось.

Обзвонив для порядка московские морги и больницы, мать с Андреем принялись составлять список возможных столичных вузов, на которые мог пасть мой выбор. Все технические, экономические и естественные науки были отвергнуты сразу. Туда же отправились и вузы частные, так как на них у меня определенно не хватало денег (пропажа содержимого банки к тому времени, естественно, уже была обнаружена). Оставались лишь гуманитарные государственные вузы и факультеты, и список оказался не таким большим, как они боялись поначалу. Первым делом мать стала звонить в театральные институты. Ей почему-то всегда казалось, что у меня дурная тяга к позерству, стремление выделиться и вообще «звезда во лбу горит», а такой набор качеств, считала она, как раз и должен был привести меня на актерское отделение. Андрей же пошел куда более верным путем. Он стал обзванивать психологические, филологические факультеты и факультеты журналистики, и так уже через несколько дней вышел на мою «толстовку». Впрочем, звонил он туда без особой надежды, скорее для галочки. В сотый раз за последние дни Андрей задал вопрос, подавала ли такая-то абитуриентка документы, и уже не чаянный ответ «да» чуть не подбросил его к потолку. «Можете не беспокоиться, она прошла по баллам, все в порядке». О, еще как они будут беспокоиться!